Так он болтал, ибо с тех пор, как мы приехали в Смирну, он изучил повадки купцов и рассчитывал на хорошее вознаграждение, хотя как он, так и я ничего не желали так сильно, как избавиться от этой девицы. Услышав его, Кефтью тоже зарыдала, говоря, что никогда не покинет меня, но, рыдая, она восхищенно поглядывала сквозь пальцы на царя и его курчавую бороду.
Я поднял руки и, успокоив их, принял серьезный вид.
— Азиру, царь Амурру и мой друг! Поистине эта женщина дорога моему сердцу, и я называю ее сестрой, но твоя дружба для меня дороже всего. В знак этой дружбы я дарю тебе ее без всякого вознаграждения и прошу тебя принять ее и делать с ней все, чего желает живущая в тебе дикая кошка, ибо, если я не обманываюсь, ты мил ее сердцу, и она будет довольна, потому что в ее теле тоже таится множество диких кошек.
Азиру громко вскрикнул от радости.
— Ах, Синухе, хоть ты и египтянин, а все зло приходит из Египта, с этого дня ты мой брат и друг; по всей земле Амурру будут благословлять твое имя; как мой гость, ты сядешь одесную меня, превосходя всех других, пусть они будут хоть цари. Я клянусь тебе в этом!
Он засмеялся так, что его зубы засверкали. Затем, когда он взглянул на Кефтью, уже переставшую плакать, его лицо изменилось. Горящими глазами он посмотрел на нее, схватил ее за руку, так что дыни заколыхались, и бросил ее в свои носилки, как пушинку. Так что он отбыл, и ни я, ни кто-либо другой в Смирне не видел его некоторое время, ибо он заперся в своем жилище на три дня и три ночи. Мы с Капта радовались нашему освобождению от плутовки, хотя он и упрекал меня за то, что я ничего не потребовал в обмен, когда Азиру предлагал дать мне все, чего бы я ни пожелал.
Но я возразил:
— Ощав ему эту девушку, я обеспечил себе его дружбу. Никто не знает, что будет завтра. Хотя земля Амурру мала и незначительна, ведь это всего лишь пастбище для ослов и овец, все же дружба царя — это дружба царя, и она может оказаться дороже золота.
Капта покачал головой, но умастил скарабея миррой и поставил перед ним свежий навоз в благодарность за освобождение от Кефтью.
Перед тем как вернуться в свою страну, Азиру навестил меня и, поклонившись до земли, сказал:
— Я ничего не предлагаю тебе, Синухе, ибо ты дал мне то, что нельзя оплатить подарками. Эта девушка даже более обольстительна, чем я полагал; ее глаза напоминают бездонные колодцы, и я не устал от нее, хотя она выжала из меня все соки, как выжимают масло из оливок. Откровенно говоря, моя страна небогата и я не могу приобрести золото иным путем, чем облагая налогом купцов, которые проезжают через нее, или затевая войну с соседями, и тогда египтяне наседают на меня, как слепни, и часто я больше теряю, чем выигрываю. Так что я не могу сделать тебе таких подарков, каюк заслуживает твой поступок. Но я обещаю, что, когда бы ты ни пришел ко мне и что бы у меня ни попросил, я тебе дам, если это будет в моей власти, только не проси у меня эту женщину или лошадей, ибо у меня их мало и они нужны для моих колесниц. И если кто-либо оскорбит тебя, пошли только весточку, и мои люди убьют его, где бы он ни был. Никто не услышит об этом, и твое имя не будет упомянуто в этом деле. Так велика моя дружба к тебе.
Затем он обнял меня по сирийскому обычаю. Я видел, что он уважает меня и восхищается мною, ибо он снял со своей шеи золотую цепь и надел ее на меня, но он так глубоко вздохнул при этом, что я понял, насколько велика была эта жертва. Поэтому я снял со своей шеи золотую цепь, которая была подарена мне самым богатым судовладельцем Смирны за то, что я спас жизнь его жены при тяжелых родах, и повесил ему на шею. Он ничего не потерял от обмена, и это очень обрадовало его. И так мы расстались.
3
Теперь, когда я освободился от этой женщины, сердце мое стало легким, как птица. Мои глаза жаждали увидеть что-то новое, и я был преисполнен нетерпением и желанием выбраться из Смирны. Вновь пришла весна. Земля освежилась и зазеленела; на деревьях распускались листья; слышалось воркование голубей и кваканье лягушек в прудах. В гавани снаряжали корабли в долгие путешествия. Вместе с весной разнесся слух, что кабиры вторглись из пустыни и пересекли сирийскую границу от юга до севера, сжигая селения и осаждая города. Но также пришла и армия фараона через Синайскую пустыню из Таниса и дала сражение кабирам. Войска фараона забрали в плен военачальников врага и погнали его назад в пустыню. Это случалось каждую весну, и случалось неизменно. На этот раз, однако, жители Смирны встревожились, потому что город Катна, охраняемый египетскими войсками, был разграблен, царь убит, и египтяне были преданы мечу; не дали пощады ни женщинам, ни детям, даже не брали пленных для выкупа. О подобном не помнил никто из живущих, ибо кабиры обыкновенно избегали укрепленных городов.
В Сирии вспыхнула война, а я никогда не видел войны. Я решил присоединиться к войскам фараона и посмотреть, нет ли там какой-нибудь скрытой от меня истины, а заодно изучить ранения, нанесенные военными дубинками и другим оружием. Но более всего влекло меня то, что командовал войсками Хоремхеб, и в своем одиночестве я страстно желал снова увидеть лицо друга и услышать его голос. Сев на корабль, следовавший вдоль побережья, я прошел затем в глубь страны с хозяйственной частью, между повозками с зерном, запряженными быками и ослами, нагруженными кувшинами с маслом и вином и мешками с луком. Мы подошли к маленькому городку, расположенному на холме и окруженному стеной; он назывался Иерусалимом. Здесь размещался небольшой египетский гарнизон и здесь же находился штаб Хоремхеба. Но слухи, дошедшие до Смирны, сильно преувеличивали численность его отряда, который включал в себя лишь один эскадрон колесниц и две тысячи стрелков и копьеносцев, тогда как полчища кабиров, как говорили, были подобны песку в пустыне.
Хоремхеб принял меня в грязной глиняной хижине со словами:
— Я знал когда-то Синухе. Он тоже был врачом и моим другом.
Он разглядывал меня, озадаченный моим сирийским плащом. Как и он, я постарел, мое лицо изменилось, но он все же узнал меня и рассмеялся, подняв в знак приветствия свою оплетенную золотом плеть военачальника.
— Клянусь Амоном, это Синухе! Я считал, что ты умер. — Он отослал своих офицеров и писцов с их картами и бумагами и приказал подать вина. — Неисповедимы пути Амона, раз мы снова встретились здесь, в Красной Земле, в этом жалком городишке.
При его словах сердце перевернулось у меня в груди, и я понял, как истосковался по нему. Я поведал ему все что было можно о своей жизни и приключениях, и он сказал:
— Пойдем с нами и разделим военные почести! Я задам этим паршивым кабирам такую трепку, что они никогда меня не забудут и проклянут день, когда родились. Я был совсем юным, когда мы встретились впер вые, а ты имел жизненный опыт и дал мне хороший совет. Я научился… Я научился… и, как видишь, держу в руке золотую плеть. Но я добился ее на постыдной службе в личной гвардии фараона, вылавливая грабителей и каторжников, которых он в своем безумии отпустил с рудников. Они причинили нам достаточно хлопот, прежде чем мы их уничтожили.
Когда я узнал, что напали кабиры, я попросил фараона дать мне войско, чтобы отбросить их. Никто из старших офицеров не претендовал на командование, ибо богатство и почести обильнее изливаются вблизи трона, чем в пустыне, кроме того, у кабиров острые копья, а их боевой клич — самый отвратительный, в чем мне пришлось самому убедиться. Но наконец я смог приобрести опыт и испытать свои войска в настоящем сражении. Однако фараон заботится только о том, чтобы я построил здесь, в Иерусалиме, храм его новому богу и прогнал кабиров без кровопролития!
Хоремхеб разразился смехом и ударил себя по ноге плетью, и я рассмеялся вместе с ним. Затем он помолчал и, сделав еще глоток вина, продолжал:
— Откровенно говоря, Синухе, я несколько изменился с нашей последней встречи, как должен измениться человек, который живет рядом с фараоном, независимо от того, хочет он этого или нет. Он смущает меня, ибо глубоко задумывается… и говорит о своем боге, которого отличает от всех других богов. Я часто чувствую себя так, словно мне в мозги напустили муравьев. Ночью я не могу уснуть — мне нужно вино и женщина, чтобы прояснить голову, такое странное это его божество. Бог без всякого облика, хотя он повсюду одновременно; его изображают в виде круга с руками, которыми он благословляет все, что сотворил; и раб, и господин равны для него. Скажи мне, Синухе, не бред ли это больного человека? Я могу только думать, что его укусила бешеная обезьяна, когда он был маленьким, ибо кто, кроме безумца, мог бы вообразить, что кабиров можно разбить без кровопролития?
Он опять выпил.
— Мой бог — Гор, но я ничего не имею и против Амона. Но вижу, что Амон стал слишком могущественным, и новый бог возвысился в противовес ему, чтобы усилить власть фараона. Вот то, что сказала мне сама царица-мать и что было подхвачено жрецом Эйе, который ныне носит посох по правую руку царя. С помощью Атона они стремятся ниспровергнуть Амона или по крайней мере ограничить его власть, ибо не подобает, чтобы жрецы Амона правили Египтом, минуя фараона. Это высокое умение управлять государством, и как воин я вполне понимаю, что новый бог необходим. Если бы только фараон довольствовался строительством храмов для него и нанял жрецов ему в услужение, я бы ни на что не жаловался. Но фараон слишком много думает и говорит о нем. При любом случае, раньше или позже, он переводит разговор на него, и от этого окружающие становятся еще более безумными, чем он сам. Он говорит, что живет по правде, но правда подобна острому ножу в руках ребенка; нож следует носить в ножнах и употреблять только при надобности. Так обстоит дело с правдой, а всего опаснее правда для правителей.
