Прежде чем возвратиться к обеду в Фон-Верт, раз уж я и так опаздывала, я заехала в город и оторвала от трапезы владельца гаража. Он погрузил в мой автомобиль два оставленных у него на хранение мотороллера, совсем новенькие, еще в упаковке, так что трудно было разобраться, что внутри; да я еще укрыла их сверху брезентом, каким покрывала при транспортировке мебель.
Я проехала платановую аллею, остановила машину у подъезда, но Рено нигде не было видно.
– Рено! – крикнула я так громко, что он мог меня услышать, где бы ни находился.– Рено, иди помоги мне разгрузить машину! Нет-нет, не ты,обратилась я к Ирме, вышедшей мне навстречу.
– Сейчас я вам его пришлю,– сказала она и, вернувшись в кухню, выглянула в окно, очевидно зная, где искать Рено.
Рено принимал солнечные ванны и явился в одних трусах. Он не только не разыгрывал роль торжествующего бакалавра, но даже делал вид, что сегодняшний день ничем не отличается от прочих.
– Вытащи-ка вот это,– сказала я, не вылезая из машины, и подняла брезент.
– А что это такое?
Он вытащил мотороллер, окутанный бумагой.
– Сама не знаю. По-моему, это тебе.
Он не сразу понял. Потом испустил дикий вопль, и крики его вместе с обрывками бумаги носились в воздухе.
– На ходу?
– Думаю, что да.
Рено уже вскочил в седло, нажал на педаль сцепления, его добыча зарычала, и вдруг мой юный обнаженный бог оказался уже в двадцати метрах от меня и пронесся по полосатой от солнца аллее. У наших тумб он сделал поворот, уверенно ведя машину, потом помчался в мою сторону, резко затормозил – ну будто только этим и занимался все последние месяцы,бросился ко мне, сжал в объятиях и, ей богу же, поднял от земли.
Но он еще не насладился своей игрушкой, снова вскочил в седло и стал описывать вокруг дома гулкие крути, затерялся где-то в лабиринте аллей фруктового сада. Этот юный механизированный кентавр то появлялся, то исчезал среди зелени деревьев.
– Так и рвет! А как рычит-то!
Он пронесся мимо меня, словно подгоняемый выхлопами машины.
– Ну, что я могу тебе сказать? – начал он, наконец усевшись за стол, уже одетый; мы обедали с ним обычно в зале, где было прохладнее.– Таких, как ты, больше нету.
И он обескураженно развел руками.
– Да нет...
– Нет, да: есть у тебя какое-то умение. Стиль есть. А я, знаешь, рад, что не сел без тебя лопать.
Он действительно уплетал за обе щеки. Но часовые стрелки в самом деле приближались к трем часам. После кофе я поняла, что мне не совладать с искушением отдохнуть немного, и, когда Рено, как бы сросшийся со своей машиной, отправился пробовать ее на департаментском шоссе, я сдалась, но решила подремать в кресле, потому что в нем было не так уютно, как на диване, а у меня в городе остались дела. Перед отъездом я успела еще с помощью Ирмы вытащить из автомобиля второй мотороллер. Мы поставили его в тени у дома с таким расчетом, чтобы тот, кому предназначался этот дар, мог сразу же его обнаружить, прибыв к ужину. На клочке бумаги я огромными буквами вывела: "Жюстену".
Я постаралась поскорее закруглить переговоры в супрефектуре, где надо было получить разрешение на производство работ в Ла Роке. Теперь, успокоившись насчет Рено, я могла без помех думать о Жюстене. Я воображала себе его удивление, потом молчаливый вопрос – ему ли это?, – его улыбку, так неужели я лишу себя этого! – а также признательный взгляд, который он бросит на меня, подняв глаза от новой машины. Скажу без ложного стыда: я раньше намеченного часа отправилась в Фон-Верт.
Проезжая через долину, я несколько превысила скорость; ведь Жюстен мог, сообщив добрую весть своим родным, сразу вернуться к нам. Солнце уже не припекало так сильно. Не снижая скорости, я свернула на нашу грейдерную дорогу и увидела пограничные тумбы. Хоть бы он меня не опередил. Я снова сделала поворот, и уже в самом начале платановой аллеи что-то привлекло мое внимание. Я бы не сумела сказать, что именно, только знала – что-то здесь не так. Я подъехала к дому и обнаружила у стены куски металла, промасленную бумагу, а вокруг большую лужу бензина, опоганившую нашу площадку, в луже почил вечным сном сраженный ударами ног, камнями, уж не знаю чем еще, мотороллер Жюстена. Сначала я как-то не поняла, что случилось, вернее, старалась не понимать. Но тут из кухни вышла, прихрамывая, Ирма с забинтованной ногой, и я сразу же заметила на ее щеке синяк и не спросила, откуда он: я уже представила себе разыгравшуюся здесь сцену.
– Вы подрались, ты хотела ему помешать...
– Скажете тоже, помешать! Поди помешай такому сумасшедшему!
Она приложила руку к щеке и так стояла передо мной, словно маленькая девочка. Говорила она по-детски плаксиво, с большим акцентом, чем обычно.
– Где он?
– Ищи свищи! Натворил делов и смылся.
На долю секунды я почувствовала облегчение. Я даже обрадовалась, что его нет, я боялась его гнева, а также своего гнева, от которого дрогнул мой голос.
– Тебе больно?
– Еще чего! Пустяки. Лягнул несколько раз по ноге и еще кулаком двинул: разве он разбирается? Нет, не больно мне, а обидно. Больно стало только сейчас, когда я об этом говорю. Горе-то какое, расколошматить такую красавицу машину, да еще совсем новенькую!
Я проследила за ее взглядом и увидела у наших ног обломки, а тем временем образ устойчивого мира очевидности рухнул: все, чем я дорожила,моя беспечность, неосторожность, опасности... При этой мысли я бегом бросилась к машине, села за руль с единственной мыслью: "Жюстен!" Мне пришло в голову, что Рено помчался к Жюстену, я видела уже, как они сцепились, дерутся словно псы. Сделав полукруг, я затормозила и крикнула в окошко:
– А давно он ушел?
– С полчаса назад.
Полчаса! Меня как ветром сдуло.
Бешеная скорость, ветер, рвущийся в опущенные окна машины, чуть утишили мою лихорадочную тревогу. Никогда еще голова моя не работала так ясно. Две мысли, сначала слившиеся в одну, растекались в двух направлениях, накладывались как контрапункт на въедливый бас мотора. Две мысли? Нет, три, четыре: мысль о машине и дороге – это уже чисто автоматически, а потом погоня, поиски сына, всматривание в каждый мчавшийся впереди меня силуэт на колесах. И стремительный обзор этих последних недель. И мои комплексы, приведшие меня к тому, к чему я сейчас пришла. Эта склонность в течение двадцати с лишним лет к неравной любви – любви, заранее обреченной на провал из-за неудачного выбора партнера. Склонность, тем более обманчивая, что в действительности никак не соответствовала моему целомудренному образу жизни. Вот до чего докатилась. Но зато у меня есть время все обдумать. Самое главное – мое дитя, мой сын, которого я должна вернуть, который убежал из дому в припадке ревности. Сын, которого я заставила страдать. Теперь во мне заговорила совесть.
