значит? — спросил я.
— Вводить вам ихор или аналогичные субстанции бесполезно. Сколько вам лет?
— Вопрос сложный, — признался я, — из-за нескольких инцидентов я уже не могу сказать точно. Между пятьюдесятью и шестьюдесятью, ближе, увы, к последним.
— Судя по результату, это были весьма любопытные инциденты, как-нибудь о них с интересом послушаю, — сказал Теконис. — А сейчас примите, пожалуйста, во внимание, что вам остался лишь ваш естественный срок, каков бы он ни был. То есть двадцать-тридцать лет, если быть оптимистом и не учитывать ваш род занятий. Поэтому применяйте свой талант с осторожностью, категорически избегая форсированных методов.
— Можете как-то понятнее объяснить, что со мной случилось?
— Возможно, вам как врачу будет понятна такая аналогия: тот орган в вашем организме, который отвечает за выработку времени, надорвался.
— А есть такой орган?
— Нет, конечно! — раздражённо ответил Теконис. — Я же сказал, аналогия! Собственно, сам человек и есть этот орган. Та часть Мироздания, что вырабатывает и потребляет время, как шелкопряд свою нить. Из этих нитей плетётся ткань бытия, если выражаться пафосно, или создаётся ветвление фрактала, если быть точными. Ваша функция в этом отношении исчерпана, можно сказать, что Мультиверсуму вы больше не нужны.
— Звучит обидно.
— Это можно сказать про любого старика. Просто раньше вы были исключением, теперь — нет.
— И в чём причина?
— Откуда мне знать? Вам лучше известна ваша биография. Может быть, вы делали сверхусилия в рамках своего таланта. Может быть, оказались не в том месте не в то время. Может быть, подверглись внешнему воздействию так же, как вы воздействуете своим… Как вы сказали?
— «Референсом»?
— Да, именно, спасибо. Все мы как субъекты, так и объекты процесса взаимодействия с материей времени. Это, по большому счёту, и есть определение жизни. Ваша подходит к концу, примите это. В чём-то это даже хороший исход.
— Не улавливаю позитива, — мрачно сказал я.
— Абсолютное большинство людей, умирая, рассеивают остаток временного потенциала, который не смогли использовать. Возвращают, так сказать, в круговорот. Так же, как возвращают в почву физические субстанции тела. Вам возвращать нечего, вы израсходовали всё. С пользой или нет, вам судить.
— Вы сказали, что второй раз такое видите, — ухватился за соломинку я, — а кто был в первый?
— Тронг, — вздохнул Теконис.
— Погодите… Вы говорили о нём с генералом! Якобы мы с Нагмой должны его заменить… Что с ним случилось?
— Вы меня невнимательно слушали? Разумеется, он умер! Что ещё могло случиться с человеком, который пережёг свой потенциал?
— И как он это сделал?
— В процессе исполнения служебных обязанностей, — отрезал Теконис. — Поэтому будьте осторожнее, не пытайтесь объять необъятное или поднять неподъёмное. Займитесь лучше дочерью, её потенциал несравнимо выше.
* * *
— Прости меня, папа, — в первый раз сказала тогда Нагма.
— За что, колбаса? — спросил я задумчиво.
Не то чтобы я рассчитывал помолодеть снова, но сама потенциальная возможность меня как-то слегка грела. Ну, мало ли, мироздание посылало мне ихор дважды, вдруг оно, как христианский бог, троицу любит? Я уже был однажды старым, мне не понравилось.
— Это я виновата.
— В чём?
— Ну, что Теконис сказал. Что ты постареешь и умрёшь.
— Это нормальный ход вещей, милая. Все стареют и умирают.
— Не нормальный! Не все! — у Нагмы слёзы в два ручья, что вообще-то с ней бывает крайне редко. Почти никогда. — Это я с тобой сделала! Я не знала!
— Что ты со мной сделала?
— А ты меня простишь?
— За что угодно, колбаса.
— Когда ты стал моим братом. Это сделала я. Умолодила тебя.
— Ну, мы рассматривали и такой вариант, да, — припомнил я. — Так что это не новость.
— Не, я тогда делала вид, что случайно. А я не случайно. Я так хотела.
— Да? — удивился я. — А зачем? Я был таким плохим отцом?
— Ты был хорошим отцом. Но я страшно боялась остаться одной. Мама меня бросила, а ты чуть не умер. Решила, что ты должен стать совсем моим.
— Не улавливаю логики.
— Ну, блин, я же маленькая была, пап! Сказала себе: «Он будет как я, мы вместе вырастем и поженимся, тогда он будет совсем мой, и никакая женщина его у меня не заберёт, даже мама». Ну и вот…
— Вот балда, — засмеялся я. — Тебя и так никто не заберёт. Я кому хочешь заберучки откручу!
— Это другое, пап. Теперь понимаю, что дурочка была. Ты всё равно тогда сразу в Лирку влюбился. А потом всё время, что я для тебя взяла, пришлось вернуть. Потому что Ушедшие и всё такое. И теперь ты умрёшь. Из-за меня!
— Прекрати, — обнял я рыдающую дочку, — вовсе не из-за тебя. И я пока что не помираю. Успею тебе ещё осточертеть. Ты знаешь, что каждый подросток обязан хоть раз сказать родителю: «Я тебя ненавижу, лучше бы ты умер!»
— Никогда тебе такого не скажу! — вцепилась в меня Нагма. — Это идиоты какие-то! У меня никого кроме тебя нет!
— Все так думают, а потом раз — и ляпнут. Но имей в виду, я готов и не обижусь. Я знаю, что это просто процесс отделения.
— Вот ещё глупости! — дочь прижалась ко мне изо всех сил. — Не хочу я от тебя отделяться! Я хочу в тебя влезть и там остаться! Пусти меня туда!
— Боюсь, колбаса, там не прибрано. Может быть, в другой раз.
* * *
Нагма девочка небрезгливая, сообразительная и ответственная — детство в кыштаке сказывается. Из неё получилась вполне приличная медсестра. Помогает мне ухаживать за Катрин. Слугам я приближаться к ней запретил, после того как одна из служанок едва не напоила её какой-то дрянью. Быстрое расследование показало, что ей велел мессер Домет, свято уверенный, что я втёршийся в доверие к императору шарлатан, который лишит юную принцессу последнего шанса выжить. Ведь я её ни в ванну со льдом не кладу, ни кровь не отворяю!
Специфического этиотропного лечения, направленного против вируса кори, не существует. Даю витаминный комплекс с витаминами А и С, парацетамол, чтобы сбить температуру, муколитики от кашля, промываю гноящиеся глазки, протираю кожу влажными салфетками, слежу, чтобы помещение проветривалось,
