Император не может велеть заражать детей Красным Мором, значит, с ним что-то не так. Но мы-то хитрые, вычисляем дворцовый переворот заранее, топим его в крови мятежников, не даём отравить Перидора за обедом или сунуть ему бешеную крысу в горшок. Следующий шаг, кто будет проводить вакцинацию? Медики откажутся, потому что точно знают, что это просто убийство, помнят судьбу тех, кто пробовал и отчётливо понимают, что родители потенциальных пациентов немедля взденут их на вилы при одном намёке. У вакцинации тут плохая пресса, помнишь? Ладно, мы к этому готовы. Мы отправляем это делать армию. Какая она тут ни убогая, а на вилы её уже никак. Что происходит? Часть офицеров отказывается выполнять преступный приказ, рекруты разбегаются спасать свих детей, немедля, как грибы после дождя, из каждой щели лезут агитаторы какого-нибудь заброшенного из соседних недружественных государств самозванца, который заявляет, что императора на троне подменили, а он-то и есть настоящий, который чудом спасся. Часть войск поддерживает его, часть — Перидора, начинает гражданская война и крестьянские бунты. Этому весьма способствует то, что паршивого качества вакцина у части пациентов приводит к смерти. Это куда меньший процент, чем смертность от кори, но каждый такой случай раздуют до небес, будьте уверены. Под шумок соседи, радостно потирая ручонки, приступают к давно чаемой оккупации с аннексиями. И вот через пару лет Меровии на карте больше нет. А ведь мы всего-то хотели уменьшить детскую смертность и вроде бы даже имели техническую возможность. Но даже это ещё не всё. Представим себе чудо господне — нам удалось это провернуть, не разрушив шаткую здешнюю государственность. Мы вакцинировали всех детей, и почти никто не умер, так процентов пять-шесть, ерунда. Что будет дальше?
— Что? — спросил я мрачно и не ошибся в предчувствиях.
— Репродуктивные политики населения здесь выстроены под семидесятипроцентную детскую смертность. Попросту говоря, женщины рожают каждый год, начиная с тринадцати лет и до окончания репродуктивного возраста. Крестьянская семья заводит два десятка детей, выживает трое-четверо, популяция более-менее в равновесии. И тут, бац — выжили восемнадцать. Триумф? Нет — катастрофа. Их нечем кормить все те годы, пока они достигнут трудоспособного возраста. Под демографический рывок нет ресурсов — земель под расширение посевов, посевного материала, тягловой силы, леса для строительства новых домов, ремесленных товаров, одежды… Ничего нет! Экономика рушится, приходит массовый голод, который убивает больше детей, чем мы спасли, начинаются голодные бунты, соседи, радостно потирая руки… Я убедил вас, Михаил? Или вы всё ещё считаете нас злодеями?
— Убедили, Фред, — неохотно признал я. — Вам действительно виднее.
Глава 8. Дилемма паровоза
Фредерик Консум, или просто Фред, — единственный из команды Мейсера, с кем я хоть как-то сошёлся. Сам Мейсер подчёркнуто дистанцируется, зловещий слепец Теконис вызывает у меня мурашки по всему телу, Антонио не вылезает из своих гаджетов и производит впечатление частичного аутиста, генерал Корц не то на самом деле кирзовый до глубины мошонки, не то специально держит такой имидж. Есть ещё Джулиана Ерзе — дама симпатичная, но странноватая. Она посылает противоречивые сигналы — вроде бы даёт понять, что я ей в каком-то качестве интересен, но при этом хамит и ведёт себя откровенно стервозно. Возможно, дело в том, что она слишком загружена работой, постоянно бегая с бумажками и свирепо допрашивая советников Императора, которые идут к ней в кабинет с таким же оптимизмом, с каким шествовали бы на дыбу. Но преимущество абсолютизма в том, что распоряжения Перидора им приходится исполнять.
А вот Фред производит впечатление этакого хорошо пожившего, многое повидавшего и потому расслабленного плейбоя. Он валяется в своей комнате, бренчит на гитаре, травит байки, читает книги и отнюдь не пренебрегает дегустацией местных вин, в чём я ему составляю компанию вечерами, когда Катрин, утомлённая болезнью, забывается тяжёлым сном. Нагма остаётся с ней, валяясь рядом на кровати с планшетом, скетчбуком или книгой, а я иду к Фреду, пропустить стаканчик-другой содержимого богатейших императорских погребов.
Частенько к нам присоединяется Лирания, которая тоже предпочитает общество Фреда компании сослуживцев, которые то и дело пытаются за ней ухаживать. Зная её склонность к странным токсичным отношениям, я было напрягся, но оказалась, что они сошлись исключительно на музыкальной почве. Лирка тоже привезла с собой гитару, и они с Фредериком отлично играют дуэтом.
— У меня полно свободного времени, — смеется Фред, — но это сейчас. На первом этапе рулит Джулз, я подключусь на следующем. «Сначала этнос, потом технос», как говорят у нас в команде. Вот ты, Майк — он обращается ко мне либо по позывному: «What’s up, Doc?», либо вот так англизируя мое имя, — ты русский, так?
— Есть такое, — не спорю я.
— Значит, ты любишь читать фантастику, — делает он неожиданный вывод.
— С чего ты взял?
— Сколько встречал русских, все, во-первых, много читали, а во-вторых, любили фантастику.
— Я двадцать лет болтаюсь по разным мирам, зачем мне ещё какая-то фантастика? — смеюсь я.
— Но ты же знаешь, кто такие попаданцы? Time slip? Как минимум Марка Твена, ну? «A Connecticut Yankee in King Arthur’s Court»?
— «Янки при дворе короля Артура»? Читал в детстве. Детали помню смутно, но понимаю, о чём ты. Там у него, вроде бы, велокавалерия была?
— Да, там много дурацких идей, но это же юмор, простим ему. Марк уловил главное — попаданчество не работает. Но он был оптимист и не представлял себе, насколько оно не работает, а главное — почему. Я по какой причине вспомнил старину Марка? Мы тут сейчас вроде того янки, да?
— Ну, что-то общее есть, да, — согласился я.
— Так вот, в чём ошибка Марка. Прямые технологические интервенции принципиально невозможны. Почему у Перидора, к примеру, нет железных дорог с паровозами?
— Потому что они не изобрели паровоз?
— А почему они не изобрели паровоз? Почему в нашем мире паровые машины появились только в конце девятнадцатого века, хотя опыты с паром описывал ещё Герон Александрийский?
— Не знаю. Почему?
— Потому что паровоз тут нафиг никому не нужен. Единичный примитивный паровоз можно склепать на коленке даже на здешнем уровне — они умеют катать железо, тянуть-паять трубы, есть примитивный токарный станок для поршней и сверлильный для цилиндров — пушки-то и ружья они делают. Но зачем им паровоз? Железнодорожное движение требует производства рельс, то есть выплавки стали в
