— Наведи-ка жерло пушки-матушки, Петруша. Угостим свинцовым гостинчиком хозяев негостеприимных, — вполголоса приказал ему атаман. — Да ты палить-то постой. Подпусти их поближе, — добавил он, впиваясь загоревшимся взором в скакавший отряд.
И сам замер как статуя. Татары приближались. Вот спешились в какой-нибудь сотне шагов, припали на колени и, выхватив из колчанов стрелы, спешно натянули тетивы.
— Пли! — мгновенно прогремел боевой оклик атамана.
Грянула пушка… Непросветно от дыма стало кругом… Только крики да вопли раненых хищников огласили степное пространство. Кое-где в дыму, без прицела, упали стрелы, пущенные наугад.
— Еще угости, Петруша!.. Ишь, славно!.. Да и другую заодно заряди пушеньку, — с явною радостью в голосе приказывал атаман.
И еще грянула пушка… Дикий вопль усилился… Топот нескольких сотен ног всколыхнул побережье.
— Никак удрали нехристи? — сделал предположение Кольцо.
— Удрали и есть. Ну, коли так и впредь будет, не больно-то много помехи взять Сибирское царство, — шутил атаман.
Дым рассеялся снова. Толпы скакавших в разные стороны по степи всадников, побросавших стрелы и луки, привели в полный восторг дружину.
— Ишь, трусы!.. Небось, чуть што — наутек, — подбирая стрелы смеялись казаки.
Но медлить было нельзя. Впереди находился вражеский улус богатого мурзы и Бог весть какими путями решился отстаивать свои владения Епанча.
Надо было вызвать на бой всех находившихся за валом городка обитателей-татар прежде, чем войти в селение. И вот снова загрохотали пушки, одна, другая, третья. Ядра безжалостно врывались в вал, окружавший селение, вздымая груды земли и камней вместе с юртами, расщепленными на части. С тем же характерным гортанным криком татары повыскакали из юрт, наспех захватывая что поценнее, и уносились в степи на своих быстроногих, малорослых коньках. Когда, без малейшего для себя ущерба, дружина заняла улус, ни одного жителя не было в Епанчинском городке: все разбежались, насмерть напуганные выстрелами.
Ликуя и радуясь дружина заняла улус. В сильно попорченных снарядами юртах все же можно было отлично выспаться до зари. К тому же там ждало казаков и обильное угощенье, второпях забытое хозяевами. Мед и пшено составляли важный ужин для притомившихся за долгий путь казаков.
Сладко спалось в эту ночь казакам. Наутро встали они бодрые и веселые, отслужили молебен, поздравили друг друга с победой и, зажегши разоренный дотла Епанчинский Юрт,[72] снова сели в челны и поплыли вверх по Туре, погружаясь дальше и дальше вглубь Сибири…
* * *
Тот же высокий, покрытый то непроходимою тайгою, то степью берег, та же природа кругом, те же степные озерца и болота поблескивают в солнечных лучах. Но река не та. То была Тура, теперь вошли в Тавду. Быстрая, неглубокая, с каменистым руслом речонка. Берега сдвинулись, словно насупились угрюмо на незванных гостей. Кусты боярышника и таволги почти купаются в воде. Изредка зашумят, зашелестят они зловеще, и тогда, знают казаки, туча стрел вылетит из чащи. Первые выстрелы дружины, так напугавшие татар, теперь уже потеряли для них часть своей силы. Теперь хищникам они не кажутся более огнем, падающим с неба, и хотя ужасает их ружейный и пушечный залп, а все же, как будто, осмелели они, и все чаще и чаще беспокоят нападениями бесстрашных путников-удальцов.
После теплого, почти что жаркого дня, притомились казаки и рады-радешеньки были, когда послышалась желанная команда:
— На стоянку!.. При-ча-ливай!..
Живо вытащили на берег челны, разложили костры, стали варить ужин, разместившись вокруг огней.
— Вот когда бы мясца похватал, ребятки, — барашка жареного аль козули… Небось, дичиной всякой тайга кишмя кишит, — послышался чей-то смакующий голос.
— Попросись на охоту у атамана, авось отпустит, — произнес другой.
— И то, пожалуй, отпустит, братцы, — вскричало несколько голосов разом. — Не больно-то охоч и сам кашу жевать, да сухари грызть аржаные.
Небось, настреляем дичи, поделим на всю артель… Идем што ль проситься?..
Ты бы, князенька, с нами пошел, больно к тебе атаман жалостлив. Чего хошь проси, отказу тебе не будет, — обратился молодой казак к Алеше.
Юноша в секунду был на ногах. Предложение казака как нельзя более пришлось ему по душе. Уж очень заманчивой показалась охота в тайге.
— Идем к атаману! — весело вскричал он и первый кинулся выкладывать казацкую просьбу Ермаку.
Тот ласково выслушал юношу.
— Ладно, ступайте. К вечеру, штобы только быть в стану. Да вожа прихватите, Ахметку, што ли. Не ровен час, еще заплутаетесь в лесу.
— Ладно, возьмем Ахметку, — весело согласился Алеша.
Через четверть часа, захватив с собой ручницы, во главе с татарином-проводником, они входили в лес. Тишь, таинственная прелесть и полумрак от тени исполинских елей и сосен, толстостволых берез и пихт разом очаровали охотников.
— Тута озерца малые есть. У озерец козули на водопое бывают.
Разделиться нам надоть, штоб со всех сторон окружить зверя, — распоряжался Ахметка, малорослый татарин с быстрым, бегающим взглядом косо расставленных глаз.
— Не больно-то много нас. Всем-то вместях сподручнее, — заикнулся было кто-то из казаков, — а то не нагрянула бы нечисть. Того и гляди явится!
— Да, немного нас. Што десятерым-то поделать, коли их с сотню? — согласился и другой охотник.
— Коли трусите, я один пойду, — неожиданно вспыхнув проговорил Алеша, — здеся не больно-то много козуль. Почти што на опушке тайги мы.
— Нет, ты это неладное, князенька, затеял, — произнес казак постарше.
Но Алеша уже не слушал его и, вскинув ружье, чуть не бегом ринулся в чащу.
Ему недолго пришлось шагать по скользкому мху и начинающей чуть желтеть сочной траве. Вскоре тайга стала непроходимой. Могучие лиственницы и колючая хвоя так близко и тесно сплетались здесь ветвями, что только четвероногий обитатель этого густо разросшегося леса мог проникнуть под ветви дерев. Алеша отстранил несколько сучков и веток со своего пути, больно хлестнувших его по лицу, и, видя, что проход далее в вглубь немыслим, с досадой кинулся на траву под самодельный шатер пихты и стал озираться кругом. Зелень и тишь, тишь и зелень окружали его. Где-то близко, сквозь кружево листвы и иглистые ветви хвои, сверкало, серебрясь, небольшое лесное озерцо…
— Сюды должна беспременно придти лосина, али и сам бурый хозяин леса, медведь, — мысленно произнес юноша, весь загораясь от мысли потягать свои силы с далеко небезопасным четвероногим врагом, и приготовился ждать.
Минуты потянулись убийственно долго. Алеша то вынимал свою ручницу из кожаной берендейки,[73] чтобы как-нибудь скоротать время, то снова вкладывал ее назад. Его мысли то вертелись на четвероногих обитателях тайги, то возвращались к недавнему былому, к милым голубым глазкам Танюши Строгановой, или с бешеною быстротою неслись вперед. Горячее воображение рисовало ему яркие картины. Он видел уже завоеванной Сибирь… Видел свергнутого в цепях Кучума… Видел рабынями гордых жен[74] его и дочерей, а победную, вольную дружину на высоте ее славы…
Он зашел в своих мечтах так далеко, что едва услышал легкий шорох неподалеку от себя.
— Должно лось, али козуля, а то и Мишенька пробирается, — вихрем пронеслось в голове юноши, и он проворно схватил в руки ружье.
Шорох раздался явственнее, ближе… Чьи-то шаги, мягко и быстро, ступали по мху.
Алексей насторожился, зашел за ствол дерева и притих, затая дыханье.
Зашелестели пихты, зашуршала трава…
Юноша чуть не вскрикнул от изумления. Перед ним стоял высокий, широкоплечий и сильный татарин-киргиз, в узких штанах из меха, в меховой же, из шкуры оленя куртке, сшитой из прямых бурых и черных полосок вперемежку с белым горностаем. Деревянные пуговицы обложены были золотом на куртке. Золотые же пластинки, обильно расшитые по краям одежды, поблескивали при свете заходящего солнца. Шапка — остроконечный войлочный колпак с золотым украшением, из-под которого быстро смотрели с беспокойным блеском живые черные глаза. Очень узкие войлочные сапоги и доха из верблюжьей шерсти заканчивали странный наряд киргиза. Он держал лук наготове. Колчан со стрелами и нож болтались у пояса. На изжелта-бледном скуластом лице и в чуть раскосых глазах виднелось напряженное внимание, почти тревога. На вид ему было лет двадцать с небольшим, но мощью и силой веяло от его богатырской фигуры.
Он не мог видеть притаившегося за деревом Алексея. Очевидно другой враг тревожил его.
Сердце юного князя забило тревогу. Татарин по своему внешнему виду казался не простым смертным. По массе золотых побрякушек у пояса и вокруг шеи, по расшитому галуном высокому колпаку видно было, что это один из важных и знатных обитателей степи.
