Это вневременная, вездесущая, внешне верная метафора — о маске, лаке, краске, внешнем лоске или о чем там еще, что скрывает благороднейшую действительность. Она в состоянии одним-единственным усилием своим, единым махом скрыть десяток фальсификаций и подлогов. Одним из наиболее опасных искажений истины является мысль о том, что цивилизация — искусственное творение, а, следовательно, противоречащее природе, ненатуральное, что ее противоположностью является примитивизм… Разумеется, не существует ни маски, ни лака, а есть процесс роста. Примитивизм же и цивилизация — разные стадии одного и того же процесса. Если цивилизация имеет противоположность, то эта противоположность — война. Из этих двух явлений можно выбрать или одно, или другое — и никогда оба одновременно. Слушая его нудные, злобно агрессивные тирады, я чувствовал, что с помощью запугивания и убеждения Тайб пытается заставить свой народ изменить выбор, который этот народ уже сделал, прежде чем началась история, — выбор между войной и цивилизацией.
Возможно, что для этого наступило время. Пусть их прогресс — ментальный и технологический — был медленным, пусть они не очень высоко ценили саму идею «прогресса», последние пять, десять или пятнадцать столетий им, наконец, удалось несколько опередить Природу. Они уже не были так безжалостно предоставлены милости или немилости своего жесткого климата, неурожай не становился уже причиной голодной смерти населения целой провинции, а чрезвычайно суровая зима уже не вызывала полной изоляции городов. Опираясь на эту материальную стабилизацию, Оргорейн постепенно построил достаточно объединенное и исправно функционирующее централизованное государство. Теперь Кархиду предстояло мобилизовать все свои внутренние силы и сделать то же самое. А средством для этого было отнюдь не развитие национального достоинства и самосознания, не расширение торговли, не улучшение дорог, хозяйства, системы обучения, нет, этого ничего не было нужно, — ведь это все цивилизация, маска, которую Тайб с презрением отбрасывал. Ему нужно было более надежное, более безотказное, быстро и продолжительно действующее средство для превращения людей в нацию — война. Его замыслы в этом отношении не могли быть слишком определенны, но они были вполне логичны. Единственным альтернативным средством быстрой и всеобъемлющей мобилизации людей является новая религия, но так как под рукой новой религии не было, оставалась только война.
Я послал регенту ноту, в которой цитировал вопрос, заданный мною прорицателям из Отерхорда, и полученный ответ. Тайб не ответил. Тогда я отправился в орготское посольство и попросил выдать мне разрешение на въезд в Оргорейн.
Персонал канцелярий Экумена на Хайне гораздо меньше, малочисленнее, чем здесь, на Гетене, персонал посольства одного маленького государства в другом таком же маленьком государстве, и все они вооружены десятками метров лент с информацией, бланками анкет и формуляров. Они были очень неторопливы и точны, никакой халатности, небрежной наглости и неожиданной уверенности, так характерных для кархидских чиновников. Я терпеливо ждал, пока они заполнят свои бесконечные формуляры.
Это ожидание становилось все боле раздражающим. Количество гвардейцев и городских полицейских на улицах Эргенранга увеличивалось с каждым днем. Они были вооружены, а их форменная одежда делала их всех одинаковыми, унифицировала. Настроение в городе было невеселое, хотя дела шли хорошо, достаток возрастал, и погода была хорошая. Все держались от меня подальше. Мой «хозяйка» уже не показывал любопытствующим мою комнату, зато жаловался, что его постоянно посещают «эти из Дворца», и относился ко мне уже не как к достойному и уважаемому чуду, а как к личности, подозрительной в политическом отношении. Тайб произнес очередную речь о пограничном инциденте в долине Синот: «Доблестные кархидские землепашцы, истинные патриоты» атаковали к югу от Сассинота орготскую деревню, сожгли ее, убили девятерых ее жителей, а потом волокли их трупы до самой реки Эй, куда их и швырнули. «Такой конец, — сказал регент, — ожидает всех врагов нашего народа!» Я слушал эту передачу в обеденном зале моего острова. Кое у кого из слушателей лица были мрачные, у других — скучающие, у третьих — довольные, но во всех этих разных лицах было нечто общее: мелкий тик или какая-то судорога, которой не было раньше, выражение беспокойства.
В этот вечер я принимал у себя гостя, первого гостя после моего возвращения в Эргенранг. Гость был худ и робок, даже застенчив. У него была гладкая кожа, и он носил золотую цепь прорицателя, одного из «чистых».
— Я друг человека, который был и твоим другом, — сказал он с той непосредственностью, которая иногда свойственна застенчивым людям. — Я пришел просить тебя об услуге от его имени.
— Фейкс?
— Нет. Эстравен.
По-видимому, доброжелательное выражение моего лица изменилось, потому что после короткой паузы гость добавил:
— Эстравен-изменник. Помнишь такого?
Вместо застенчивости теперь появился гнев, и теперь пришелец начал игру в шифгреттор. Если бы я захотел эту игру поддержать, то мой следующий ход предписывал мне сказать нечто вроде: «Я не совсем уверен, расскажи мне что-нибудь о нем». Но у меня не было настроения играть в эти игры, к тому же я успел познакомиться со взрывоопасным темпераментом кархидцев. Поэтому я оставил без внимания его гнев и сказал:
— Помню, конечно.
— Но без дружеского чувства. — Его темные глаза с опущенными уголками пристально всматривались в меня.
— Скорее, с чувством благодарности и разочарования. Он прислал тебя ко мне?
— Нет.
Я ждал продолжения. Пусть он скажет нечто большее.
— Извини, — сказал он. — Я выдвигал необоснованные предположения. Признаю факты.
Я удержал маленького обиженного человека уже в дверях.
— Прошу тебя, я ведь не знаю, ни кто ты такой, ни чего ты хочешь. Я еще не согласился, но ведь это не значит, что я тебе отказал. Ты должен согласиться со мной в том, что я имею право на осторожность. Эстравен был изгнан за то, что поддерживал мою миссию…
— Не кажется ли тебе поэтому, что ты его должник?
— Да, в определенном смысле. Однако моя миссия здесь важнее всех личных обязательств и лояльности.
— Ну, если так, — сказал мой гость без тени сомнения, — значит, миссия твоя аморальна.
Эти слова заставили меня задуматься. Он сказал это как адвокат Экумена, и я не нашелся, что ему ответить.
— Не думаю, — отозвался я наконец. — Плох миссионер, а не миссия. Но скажи мне, пожалуйста, прошу тебя, что ты хотел чтобы я сделал?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
