— Далеко, — вздохнул рыцарь.
— Ближе Парижа или дальше? Географические представления той поры были примерно таковы: если встать лицом к северу, то Иерусалим, град спасителя, будет примерно справа, а Париж, Мадрид, Лондон, Лиссабон — примерно слева. Земля плоская, и в ней три части: Европа, Азия и Африка.
— Дальше, — ответил рыцарь на вопрос Мадленки.
— И как же ты здесь очутился? — спросила Мадленка с легким укором.
Рыцарь вздохнул, и цепи протяжно зазвенели.
— Это долгая история, — сказал он. — Я вообще-то пятый сын в семье. Спервоначала определили меня в монахи, но тут я повздорил с настоятелем, толкнул его легонечко, а он возьми да помри. Старый был совсем.
— Да, — пробормотала Мадленка, — меня тоже хотели в монахи определить.
— Словом, не вышло из меня монаха, и пошел я в крестоносцы, — заключил Филибер. — Служу богу, искореняя ересь. А ты кто таков будешь?
— Похоже, что теперь уже никто, — вздохнула Мадленка.
— И за что же ты здесь сидишь? Поколебавшись, Мадленка начала рассказывать,
что с ней произошло с того дня, как мать-настоятельница покинула Каменки. Рыцарь заинтересовался, засыпал ее вопросами, и ей пришлось признаться, что она тоже была в караване.
— Вообще-то я не Михал Краковский, — сказала она. — Мое имя Михал Соболевский.
— Ну и ну! — воскликнул рыцарь, прицокнув языком.
Мадленка описала, как ее оглушили и, придя в себя, она обнаружила тело княгини Гизелы с кинжалом в груди и самозванку с искромсанным лицом. Филибер волновался, перебивал Мадленку, требовал уточнений, ругательски ругал Августа и Петра из Познани, затем умолк. Казалось, он крепко призадумался.
— Значит, — подытожил он, — тебя нашли там, возле двух трупов, и в сердце у княгини был твой нож. Так?
— Так, — подтвердила Мадленка, затаив дыхание.
— Эх, сюда бы Боэмунда, он бы мигом подсказал тебе, что делать, — вздохнул рыцарь. — Видишь ли, Мишель, не хочу хвастать, но в драке мне равных нет. А вот совет подать тебе дельный я вряд ли могу, не мыслитель я.
— И все-таки, что ты думаешь обо всем этом?
Цепи загремели во мраке.
— Думаю, — жалостливо сказал рыцарь, — что хорошо будет, если тебя сразу повесят.
Мускулы Мадленки напряглись, лоб и корни волос противно вспотели.
— Повесят? — пролепетала она.
— Да, — серьезно подтвердил рыцарь, — а то еще могут пытать — а Петр из Познани, я слышал, в этом деле мастер — или на кол посадят, как моего друга Ульриха из Наумбурга. Слыхал о таком?
— Нет, — призналась Мадленка, чувствуя в горле ком.
— Ульрйх, — продолжал рыцарь, — был двоюродный брат Боэмунда и его опекун. Боэмунд, надо тебе сказать, круглый сирота, и Ульрих был его единственным близким родственником, лет на десять старше или около того. Мы все трое были очень дружны. В Грюнвальдскую битву — ты о ней наверняка слышал — Боэмунд попал в плен, и долгое время мы даже не знали, жив он или мертв. Благодарение богу, мы отыскали его и заплатили за него выкуп, но для этого понадобилось несколько лет. Потом однажды отряд Улъриха в чистом поле встретился с поляками и вступил с ними в бой. В тот день удача отвернулась от нас. Ульриха схватили и привезли в Белый замок. Хозяин замка был самодур, без царя в голове, и он сказал, чтобы пленник целовал его сапоги, если хочет остаться в живых. Ульрих плюнул ему в лицо, и тогда его казнили. — Филибер тяжко вздохнул. — Боэмунд, когда узнал о его смерти, не сказал ни слова, но я-то лучше других знал, что это значит. — Мадленка затрепетала. — Он напал на замок, окружил его и предложил всем, кто захочет, беспрепятственно выйти за ворота до заката солнца, потому что после заката он возьмет замок приступом и не пощадит никого. Он дал рыцарское слово, что тех, кто пожелает уйти, он не тронет, в противном случае, сказал он, он клянется господом, что они все заплатят за то, что смотрели на смерть такого доблестного рыцаря и смеялись над ним, когда он умирал. Они и впрямь смеялись и бросали в него грязью, когда он в корчах испускал дух… Белый замок был хорошо укреплен, и его хозяева решили, что могут пренебречь угрозами Боэмунда. Никто не вышел из ворот, и ночью мы взяли замок и перебили всех, кого там нашли. Боэмунд приказал никого не щадить, мы и не щадили. Теперь и Боэмунда больше нет, значит, скоро наступит и мой черед.
Мадленка слушала рассказ, затаив дыхание. Теперь ей стало ясно, каковы были истинные причины жестокости, проявленной крестоносцами при взятии Белого замка; ведь никто из поляков и словом не упомянул об Ульрихе из Наумбурга и его страшной смерти. Жестокость и решимость Боэмунда одновременно испугали и восхитили ее; если бы она могла, она бы точно так же расправилась с теми, кто убил Михала и ныне стремился избавиться от нее. Но чтобы отомстить за него и за себя, она не имеет права умереть. А Петр из Познани обещал уже на следующий день приняться за нее… Нет, так нельзя, надо опередить его во что бы то ни стало и выйти отсюда.
— Послушай, рыцарь, — сказала Мадленка, — ведь ты же не хочешь околеть здесь в дерьме, а?
Филибер проворчал нечто нечленораздельное, что можно было при желании истолковать как согласие.
— И я тоже не хочу на кол, — продолжала Мадленка. — Надо нам подумать, как бы выбраться отсюда.
— Думаешь, я уже не думал? — насмешливо спросил крестоносец. — Двух тюремщиков задушил голыми руками, да меня все равно поймали и, видишь, даже в цепи заковали.
— А снять их нельзя? — спросила Мадленка.
— Я пробовал, — признался рыцарь. — Ничего не получается. Похоже, это миланское железо, черт бы его побрал. — Миланское оружие, броня и железные изделия славились по всей Европе.
— Значит, не получится? — горестно заключила Мадленка.
— Похоже, что так.
Мадленка села на полу, подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и задумалась. Нечаянно она хлюпнула носом.
— О, боже, — простонала она по-польски. — Как же здесь все-таки воняет!
Глава двадцатая,
в которой хитрость одерживает верх над силой
Главного стража подземелья Диковских звали Адамом. Это был невысокий, спокойный, медлительный и чрезвычайно опасный человек с пытливым взглядом холодных серых глаз и ухом без мочки. Подобно Петру из Познани, он не любил тратить слов попусту и ненавидел, когда его прерывали, особенно во время партии в кости с ксендзом Домбровским, и поэтому, когда их потревожил младший тюремщик, Адам уставился на него с плохо скрываемым раздражением.
— Убийца княгини буянит, — сообщил младший тюремщик. — Никак не можем с ним сладить.
— Иду, — проворчал Адам. — Не мухлюй без меня, отче! — И, опоясавшись на всякий случай мечом, пошел вслед за младшим тюремщиком и стражником, несущим дышащий жаром факел.
Они спустились по ступеням в подземелье, и, еще не войдя в него, Адам своим изощренным слухом уловил удары кулака по двери и брань, которой осыпал их узник.
— Эй, ты! — заорал Адам. — Чего тебе? Удары тотчас прекратились.
— Он мертвый! — взвизгнул мальчишка по другую сторону двери. Адам хорошо помнил его: щуплый юркий звереныш со сломанным носом и рыжими патлами, которому он собственно… ножно (так, кажется?) отвесил несколько хороших пинков, пока нового пленника волокли вниз.
— Кто мертвый? — крикнул Адам, досадливо морщась.
— Рыцарь! — завопил мальчишка. — Он воняет, он совсем протух! Уберите его отсюда!
— Это крестоносец? — в недоумении спросил Адам у своего подручного. — Ты его видел сегодня?
Младший тюремщик наморщил лоб, вспоминая..
— Я отнес ему суп из капусты утром. Кажется, он и впрямь не шевелился.
— Возись теперь с этой падалью, — буркнул Адам и злобно плюнул себе под ноги. — Ладно, ксендз как раз у меня. Чем скорее уберем мертвеца отсюда, тем лучше… Отпирай дверь.
Загремели засовы, дверь сладко зевнула и подалась. Мерцание факела осветило неприглядную внутренность подземелья, стены, покрытые плесенью, и бледное лицо мальчишки. Он молча отступил перед входящими.
— Господи, ну и вонища! — прошипел Адам.
Он, младший тюремщик и стражник с факелом подошли к неподвижной груде, лежавшей в углу, и тут Мадленка впервые разглядела Филибера. Здоровенный малый, заросший до середины щек жидкой курчавой бородой, в плечах — косая сажень, молчал и не подавал признаков жизни.
Адам брезгливо пнул его ногой и зажал нос.
— Протух, а? — радостно загоготал стражник.
— Однажды мы все протухнем, — одернул его Адам. Как и персонаж некоего французского фильма, он тоже считал, что юмор должен идти сверху вниз, а не наоборот. — Ладно. Забираем его.
Мадленка присела на корточки и зачерпнула с пола гореть вонючей жижи. Младший тюремщик возился с цепями. Вот левая рука Филибера де Ланже освободилась, вот спали цепи с правой. Теперь или никогда.
— А-а-а! — заорала Мадленка и метнула горсть дерьма в лицо Адаму.
