Я снова должен сделать акцент на том, что вся эта эротика остается исключительно в области идей и фантазий, а также вызывающих их символических действий и символической атрибутики. Такая идея покорности и подчинения становится столь эротичной именно для ригидной личности, актуальность сексуального раскрепощения которой является неблагоприятной для ее силы воли, самоконтроля и самоуважения.
До сих пор мы почти не различали сексуальные влечения садиста и мазохиста; в основном все сказанное выше в равной мере относится и к тому, и к другому. Фактически, так и получается: во многих аспектах сущность этих двух разновидностей одной склонности лучше рассматривать как единую форму сексуального влечения, а не только как две комплементарные формы. Например, направления этих двух влечений оказываются не столь противоположными, как можно было предположить. Это не совсем тот случай, когда одного человека возбуждает идея покорности и унижения, а другого — идея насилия и власти. На самом деле их обоих привлекает эротическая идея и образы покорности, унижения, боли и так далее. Основной фокус обоих видов эротического влечения сосредоточен на жертве жестокого обращения: на униженном и покорном человеке, испытывающем боль, а не на том, кто ее причиняет. В этом фокусе находится основная сцена эротического действия, реального физического ощущения (как в случае бичевания плетью или связывания), эротической покорности воли, а следовательно, и эротического влечения. Давайте вернемся к мысли де Сада, которую я уже цитировал. Рассматривая эротическую ценность боли с точки зрения садиста, он говорит: «Если ощущение боли вызвать у других людей (выделено автором), вся наша сущность будет испытывать еще более сильное потрясение».
Если садизм и мазохизм имеют одну и ту же форму проявления сексуального влечения, их различия можно свести к альтернативным точкам зрения, которые порождает эта картина сексуальных и вообще человеческих отношений: положению превосходства и положению подчинения. Для более слабого или более подчиненного положения (в котором чаще, но далеко не всегда оказывается женщина) эротичной становится именно идея ее (или его) собственной безвольной покорности, капитуляции или унижения. У человека, находящегося в положении превосходства, для которого вообще характерно чрезмерное ощущение своей власти и презрительное отношение к более слабым и подчиненным, это идея презрения к другим. Каждый по-своему стремится создать образ эротического унижения, покорности и безволия подчиненного человека, и, как правило, обе эти фантазии для каждого из них в той или иной мере являются эротичными.
То, что с точки зрения садиста идея унижения и подавления другого оказывается эротичной, а с точки зрения мазохиста подобная идея просто является его собственной, может иметь дальнейшее последствия. Для некоторых ригидных характеров мазохистская фантазия может оказаться более эротичной, но вместе с тем — конфликтной и невыносимой, ибо она не удовлетворяет их садистского интереса. Вероятно, такой конфликт возникает особенно у тех ригидных мужчин, для которых может стать эротичным образ покорной женщины[84]. Но он может существовать, например, и у некоторых ригидных, высокомерных женщин в связи с фантазиями о проституции. При садизме такой конфликт избегается. Идея сексуального унижения или подчинения другого никоим образом не является постыдной или оскорбляет гордость. Напротив, она лишь означает, что к человеку, вызывающему сексуальное влечение, относятся с презрением. По-видимому, именно такие чувства характерны для сексуальных установок многих ригидных мужчин — и даже для некоторых представлений о «маскулинности».
Глава 7. Паранойяльная ригидность
Если можно говорить о двух аспектах индивидуальной автономии: о внутреннем процессе самоуправления с одной стороны, и об отношении к внешнему авторитету с другой, то невроз навязчивой одержимости главным образом можно описать как патологию первого — внутреннего аспекта самоуправления, а паранойяльное состояние — как нарушение второго, то есть отношения к внешнему авторитету. Такое разграничение нельзя считать абсолютным, но в основном в тех случаях, когда ригидность волевого управления и контроля особенно серьезна, волевая борьба, которая при неврозе навязчивой одержимости ощущается как внутренняя, заменяется внутренней же волевой борьбой с некоторыми внешними фигурами, в особенности если они обладают авторитетом или статусом, или же с социальными институтами, в той или иной мере обладающими властью принуждения. Такие отношения становятся защитными и враждебными, и тогда начинает возрастать тревога человека, связанная с ними и с их угрозой его автономии и его личному авторитету. В этом состоит специфичная и самая характерная черта паранойяльной тревоги, хотя часто ее считают только тревогой, связанной с угрозой агрессии.
Таким образом, непсихотическая паранойяльная личность обычно все время обеспокоена тем, что ею могут помыкать или ее могут оскорбить, нарушить ее права или ущемить ее чувство собственного достоинства, а также проблемами статуса — кто является главным, а кто подчиненным и т.п. Еще острее те же проблемы выражаются в паранойяльных галлюцинациях, как, например, ощущение угрозы со стороны мощных сил зла (например, «коммунистов»), или сверхъестественных сил или устройств (например, излучения, людей-роботов, ядов или гипноза), которые могут управлять его телом или причинять ему вред, или же сил, способных управлять волей человека или ее ослабить. В то время как воля одержимо-навязчивой личности — ее нормы и правила, самодисциплина, сила воли и т.д. — направлена против нее самой — против лени, пустой траты времени и снисхождения к себе, — воля параноика, в форме предосторожности или подозрительности, направлена на защиту от внешней угрозы его авторитету.
Несомненно, паранойяльная ригидность является более серьезной. Если одержимо-навязчивая личность упряма и трудно поддается влиянию, то в еще большей степени это относится к предосторожной паранойяльной личности. Ригидность мышления, проявляющаяся в жестких предубеждениях паранойяльной подозрительности, даже если она еще не достигла уровня галлюцинации, оказывается гораздо более серьезной, менее проницаемой для объективных возражений, по сравнению, например, с простым догматизмом. Гораздо более выражены даже преднамеренность и выверенность движений паранойяльной личности (контроль за движениями тела, жестами и выражением лица).
Почему же ригидность принимает такую специфичную и более серьезную защитную форму? Почему в таких случаях ощущение внутренней угрозы автономии и индивидуальному авторитету заменяется ощущением внешней угрозы? Ответ на эти вопросы может заключаться в наличии защитного механизма проекции: защитная паранойяльная ригидность — подозрительность, предосторожность и т.п., как следует из сказанного выше, является ответной реакцией на проекцию на других людей неосознаваемых чувств, импульсов или идей, в особенности агрессивных.
Это поднимает серьезные проблемы. Механизм проекции, в упрощенном варианте просто понимаемый как «выталкивание чувств» (expulsion of feelings) на других людей, не может служить объяснением. Чуть позже мы обсудим его подробнее. Сейчас достаточно отметить, что паранойяльное ощущение угрозы — внутренний аспект отношения человека к самому себе, направление враждебных чувств (в субъективном ощущении) от внешнего объекта обратно к субъекту, не говоря уже об особой природе ощущения угрозы автономии, — в действительности не объясняется простым процессом «выталкивания» человеком на других людей своих бессознательных чувств, импульсов или идей. Кроме того, проекцию нельзя рассматривать как простейший механизм, появление которого не требует никаких дальнейших пояснений. Это сложный процесс, и в любом случае остается проблема объяснения его происхождения в психологической структуре этой категории людей и его формирования под воздействием особых, субъективных условий.
