Я решил вскарабкаться на горы Магали не только без дороги, но даже и без всякой тропинки!
Невдалеке стояла кафрская хижина. Я подскакал к ней.
— Может ли человек, — спросил я кафра, указывая на Магали, — перейти через горы вот тут, сейчас?
— Нет, господин, ты этого не можешь, — отвечал кафр.
— А ездил ли там когда-нибудь кто верхом? — снова спросил я его.
— Да, господин, может быть, когда меня на свете не было!
А бегают там павианы?
— Обезьяны бегают, а человек никогда!
— Вперед! — скомандовал я своим бурам. — Это наш единственный путь! И если павиан может пробираться там, то, значит, и мы сможем!
Среди нас был один капрал, некто Адриан Маттиссен из вифлеемского округа, человек, умевший иногда не дурно и пресерьезно пошутить. Он посмотрел вверх на гору, измеряя глазами ее вышину в 2000 футов, и сказал, вздохнув:
— О, Красное море!
На это я ему ответил:
— Сыны Израиля верили и прошли. Пойдем! Верь и ты. Это не первое наше Красное море, с которым мы имели дело, и не должно быть и последним!
Что еще думал Маттиссен, я не знаю, потому что он молчал и глядел на меня, как будто хотел сказать: «Да, но ведь ни ты, ни я не Моисей!»
Мы свернули (думаю, что незаметно) в маленький лесок, который был для нас, если уже говорить библейским слогом, тем облачным столпом, который должен был нас скрыть от взоров англичан.
Мы вышли на поляну, взяли к юго-западу, все еще невидимые врагу, и стали взбираться на гору. Затем уже нельзя было более скрываться, и мы открыто продолжали карабкаться наверх.
Было так круто, что на лошади сидеть было невозможно. Бюргеры слезли и повели лошадей в поводу, скользя и едва удерживаясь на ногах. Ежеминутно кто-нибудь падал и скатывался под ноги лошадей. Становилось все тяжелее и тяжелее; наконец добрались мы до большой гранитной площадки, скользкой как лед, где ни стоять, ни идти было нельзя и где животные и люди одинаково падали.
Мы ничем не были закрыты от англичан. Правда, что пули не могли долетать до нас, но ядра отлично могли бы.
Я слышал, как бюргеры говорили:
— А что, если неприятель установит пушки? Что из нас тогда будет? Здесь никто цел не останется!
Но это могло бы случиться только в том случае, если бы неприятель стрелял из орудий Говитцера. Этого сорта пушек, почему-то не нравившихся англичанам, на этот раз у них не оказалось.
Англичане ничего не предприняли; они в нас не стреляли и за нами, разумеется, не пошли. Капралу Матгиссену пришлось бы теперь сказать, что англичане были осторожнее фараона.
Мы достигли вершины горы, изнемогая от усталости. Много раз случалось мне взбираться на горы: я вползал чуть ли не на четвереньках на крутые откосы Нихольсонснека, но никогда я не уставал так, как в этот раз. Зато, очутившись наверху, я ощущал в глубине души блаженное чувство радости; все то тяжелое, что пришлось переиспытать, как рукой сняло при виде чудной панорамы, открывшейся перед нами с южной стороны. Между горой, на которой мы стояли, и цепью гор Витватерс лежала открытая ровная местность, и за этой долиной виднелась чудная даль. Куда бы взор ни направлялся, нигде не было видно ни малейших признаков неприятеля.
Так как было уже очень поздно, чтобы расседлывать лошадей, то мы, немного отдохнув, стали спускаться вниз, ища какой-нибудь фермы, где бы можно было разыскать овец или мяса для бюргеров, которые все одинаково были истощены и голодны.
Спускались мы, конечно, скорее, нежели поднимались, но все- таки не очень скоро, так как было ужасно круто. Прошло еще около полутора часов, пока мы добрались до бурского жилья.
Можно себе легко представить, с каким удовольствием бюргеры, освежившись и поев, легли спать.
На другое утро мы нашли, и притом в изобилии, хороший корм для лошадей. В это время не укоренилась еще привычка англичан сжигать все и повсюду, где бы они ни появлялись; следы их пребывания на фермах еще не были так ужасны, как это стало потом.
Я был теперь совершенно спокоен за свой обоз. Конечно, внимание англичан было отвлечено от него. Я был прав, и через несколько дней услышал, что они перестали преследовать мой обоз, так как их быки и лошади были до такой степени измучены, что падали и околевали целыми кучами. Я слышал также, что они скоро узнали, что Девет отправился назад в Оранжевую республику, где он примется снова за железнодорожное и телеграфное сообщение, а что президент Штейн оставил обоз и отправился в Магадодорп.
Таким образом, все благополучно кончилось, и 18 августа 1900 года мы наслаждались покоем на бурской ферме, спокойно ели и отдыхали, а наши лошади получили корму вволю. Как будто тяжелая ноша временно свалилась с наших плеч.
После полудня мы переправились через Крокодиловую реку и ночевали около Витватерсранда в одной лавке, еще уцелевшей, хотя без всякого товара. Для лошадей нашлось много корму.
Разведчики сообщили мне о приближении англичан, шедших от Олифантнека к Крюгерсдорпу, а потому ночью я отправился далее. Это была та часть войска, которая на прошлой неделе стояла лагерем впереди нас, когда мы проходили мимо Вентер- сдорпа. Я хотел еще до свету пересечь им дорогу, ту самую, по которой шел Джемсон, вторгнувшись в Южно-Африканскую Республику в 1896 году. Это мне удалось, и затем, не услыхав ничего более об этой части войска, я спокойно пошел по направлению к Гатсранду. Оттуда я направился через Крюгерсдорп 8—10 миль к северу от станции Банк. Эта линия тогда еще не всюду была охраняема, только около станции стояли маленькие гарнизоны, а потому перейти ее можно было в любом месте даже днем. К моему большому огорчению, у меня не было с собой ни динамита, ни инструментов, посредством которых я мог бы повредить железную дорогу. Мне было очень обидно видеть проходивший поезд и не помешать ему — я давно уже принял за правило никогда не проходить мимо неприятельской дороги, не повредив ее в каком-нибудь месте.
Мы пришли на ферму братьев Вольфард, взятых в плен вместе с генералом Кронье. Здесь я встретил Дани Терона с его 80 людьми. Он только что перед тем избежал встречи с неприятелем между рекой Моои и Вентерсдорпом, и его лошади хотя были еще слабы, но успели немного отдохнуть. Я приказал ему приехать ко мне через несколько дней, чтобы бьггь при мне, пока не вернутся мои отряды.
Моею целью не было теперь совершение больших операций: для этого мои силы были слишком малы. Я собирался заняться порчею путей сообщения, разрушением железной дороги и телеграфной линии.
Что касается главной линии, то, признаться, там дело обстояло несколько иначе, нежели на боковой ветке, Крюгер- сдорпской, через которую мы только что перешли. На главной соединительной линии лорд Робертс позаботился поставить везде караулы.
Ночью 21 августа мы пришли в Ванфюренсклоф. С какою радостью увидели мы на рассвете холмы, пока еще издали, к югу от реки Вааль, но уже на своей родной стороне!
— А вот и Оранжевая республика! — послышались радостные восклицания со всех сторон, как только стало совсем светло. Каждый из нас волновался, как дитя, увидя снова свою родину, которая, конечно, изо всех стран света занимала первое место в наших сердцах.
Отсюда я послал генерала Филиппа Боту собрать всех бюргеров округа Вреде и Гаррисмита и привести их ко мне. Мы оставались лишь столько времени, сколько требовалось для отдыха лошадей, и отправились дальше. В тот же вечер пришли мы на ферму Реностерпорт, где наш обоз оставался более недели перед тем, как мы перешли реку Вааль. Владелец фермы был старик г-н Ян Бота. Нет! Невозможно, чтобы он принадлежал к семье Поля Бота[38] из Кронштадта. Он и его домочадцы (между ними и его сын Ян, фельдкорнет) были настоящие африканцы. Но если бы даже он и принадлежал к фамилии Поля
Бота, то что за громадная разница между ними в мыслях и чувствах! Что делать! В этой войне это не первый пример: один член семьи всем жертвовал для Родины, в то время как другой, нося одно с ним имя, делал все, что мог, во вред своей стране и своему народу. В этом доме не было никакого диссонанса, даже старики, братья г-на Боты — Филипп и Гекки, — были сердцем и душой заодно с нами.
Потчефстром оказался не занятым англичанами. Я поехал туда и там был снят с меня портрет; очень распространенный, ще я сижу с ружьем в руках. Я упоминаю об этом здесь только потому, что с этим оружием связана интересная история. Вот она.
Когда неприятель двинулся на Преторию, то в Потчефстро- ме оставался гарнизон, и многие бюргеры приходили сюда, чтобы положить оружие. Обыкновенно ружья клались в кучу и сжигались. После ухода гарнизона бюргеры снова пришли в село. Между ними нашлись такие, которые стали приготовлять деревянные части для уцелевших от огня частей ружья.
— Вот это, — сказал мне кто-то, показывая одно такое ружье, — уже двухсотое! Оно вынуто из груды пепла и приведено в порядок!
