— Послушайте! Послушайте! — кричал он, спотыкаясь на бегу. — Мы свободны! Франция свободна!
Мой дядя мастерил шатер для нового балагана.
— От чего это мы свободны? — спросил он.
— От тирании! Ассамблея составила документ, в котором перечислены права человека. Они требуют, чтобы король его признал! — задыхаясь от волнения, отвечал отец. — Там написано… Гэсподи, поверить не могу! Там написано, что у каждого человека есть право на свободу, на собственность и на безопасность. И что никого нельзя угнетать. Все люди равны!
— Тсссс! Нас всех арестуют! Это же измена — такое говорить! — прошипела бабушка.
— Нет, мама, послушай! — возразил отец. — «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Поразительно! Рене, у нас с тобой такие же права, как у короля!
— А что насчет женщин? — спросила тетка. — Они что-нибудь написали о правах женщин?
— Да при чем тут женщины, Лиз! — поморщился отец. — Тут же ясно написано: «Декларация прав че-ло-века!» — Он указал ей на заголовок. — А вот еще, Рене, ты только послушай… Статья третья. «Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации».
— Что это значит? — не поняла тетка.
— Что король правит не по воле Бога, как нам всегда талдычили, а по воле народа. Рене, да прекрати ты стучать молотком! Послушай лучше: статья одиннадцатая, наиважнейшая. «Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; посему каждый гражданин может свободно высказываться в устной, письменной или печатной форме».
Он пребывал в большом волнении, и в его глазах стояли слезы.
— Почему вы не ликуете? — спросил он, оглядывая по очереди наши лица. — Почему не плачете от радости? Или не понимаете, что мы теперь можем ставить пьесы, не опасаясь королевских цензоров? Мы можем сочинять и играть все, что пожелаем.
Дядя, вопреки обыкновению, молчал. Он перестал мастерить шатер и смотрел куда-то за окно. Взор его был рассеян и тревожен, словно он видел что-то, чего нам было не разглядеть.
— Рене, неужели и ты не понял? — волновался отец. — Это же начало — начало чего-то замечательного.
Дядя повернулся к нему.
— Верно, Тео, это начало, — кивнул он. — Начало конца.
Я дочитываю запись и бросаю взгляд на очередь. Впереди еще десять человек. Женщина, стоявшая за мной, не выдержала и ушла. Время близится к четырем. Надеюсь, все-таки успею. Я перелистываю страницу, вспоминая, что нам рассказывали о Французской революции в школе. Падение Бастилии — цветочки по сравнению с тем, что будет дальше. Скоро Версаль погрузится в кошмар. Очень скоро. И Алекс окажется в самой его гуще.
30
29 апреля 1795
— Я прячусь, Алекс! — объявил Луи-Шарль. — А ты считай до десяти и ищи меня!
Он выскочил из-под стола, за которым мы ели конфеты, украденные из вазы королевы. Я натянула на лицо маску и стала считать.
Был канун летнего солнцестояния. Для развлечения Луи-Шарля королева устроила маскарад в боскете «Обелиск», у фонтана. Сама она была в костюме Титании. Красавец граф фон Ферзен — в костюме Оберона. Король, утомленный после охоты, отдыхал в своих покоях. Играла музыка. В ветвях деревьев мерцали фонари. Гостям подавали ужин с шампанским, на десерт — мороженое. А потом все стали играть в прятки.
На Луи-Шарле была маска обезьянки. На мне — маска воробья. Я досчитала до десяти и побежала за дофином. Он присел на корточки за розовым кустом, но я притворилась, что не замечаю его. Тогда он помчался дальше, а я медленно шла следом, выкрикивая его имя, заглядывая под камни и сотрясая кусты, словно он мог вывалиться из розового бутона. Он хохотал не прекращая и бежал все дальше, в глубь рощи. Там не было фонарей, и мне пришлось продолжать поиски в лунном свете.
— Луи-Шарль! — звала я, идя по его следу. — Выходите же! Мы ушли слишком далеко. Нужно возвращаться.
Но Луи-Шарль не отвечал.
Я шла дальше по тропинке. Под луной белые статуи светились и казались призраками. Ночной ветер шуршал листьями. Я миновала пруд и заросли белых роз. А потом свернула с тропинки и увидела его — сидящего на скамейке человека в маске волка.
— Луи-Шарль! — закричала я, уже не на шутку волнуясь. — Луи-Шарль, где вы?
— О, кого я вижу! — произнесла волчья маска. — Парижский воробушек больше не рыщет по помойкам, а клюет шоколадки с королевского стола? Высоко же ты залетела, пташка.
— Луи-Шарль! — крикнула я снова, отступая. — Отзовитесь!
— Боюсь, его здесь нет, — сказал незнакомец.
— Луи-Шарль! — звала я. Голос мой начал дрожать. — Луи-Шарль!
Молчание. Было так тихо, что я слышала, как мое сердце колотится в груди. И тогда незнакомец сказал:
— Выходите, Луи-Шарль. Наш с вами розыгрыш удался на славу.
Луи-Шарль тотчас выскочил из-за его спины.
— Ты попалась, Алекс! — закричал он, прыгая вокруг меня. — Попалась!
Я схватила его и прижала к себе, все еще дрожа от страха. А вдруг бы он потерялся? Я же за него в ответе. Что, если бы его похитили? Король содрал бы с меня кожу заживо.
— Кто вы такой? — возмущенно спросила я у незнакомца.
Он снял маску, и я увидела глаза цвета полуночи.
— Я Филипп, — представился он. — Герцог Орлеанский.
Герцог Орлеанский! Кузен короля! А я обратилась к нему без всякого почтения, словно к прислуге.
Я тут же присела в реверансе, опустив взгляд.
— Простите, ваша светлость, — пробормотала я и добавила, что нам нужно возвращаться, иначе королева будет беспокоиться. Мы попрощались с герцогом, но не успели сделать и пяти шагов, когда Луи-Шарль спохватился: он забыл маску обезьянки!
Я обернулась. Герцог Орлеанский держал ее перед собой. Он велел мне подойти ближе, чтобы ее забрать, и даже улыбнулся, когда я протянула руку, но в глазах его не было улыбки. Со змеиной проворностью он схватил меня за запястье и привлек к себе.
— Ты ввязалась в опасную игру, — произнес он тихо. — Берегись. Не все верят в твое лицедейство.
Когда он меня отпустил, я попятилась, затем повернулась и взяла Луи-Шарля за руку.
Никогда прежде я не испытывала такого страха. Что он хотел сказать? Неужели он увидел меня насквозь? Неужели понял, что я всего лишь использую мальчика? Что, если он расскажет королеве?
Но я тут же одернула себя: глупости, никто не может видеть другого человека насквозь, кроме Господа Бога. И дьявола. Герцог попросту выказал недовольство, оттого что я позволила дофину убежать слишком далеко.
Всю обратную дорогу Луи-Шарль радовался: как ловко ему удалось меня провести! Я смеялась и подыгрывала ему. Я уж решила, что его украли цыгане — так я ему говорила. Но одна вещь все не давала мне покоя.
— Удивительно, как ловко спрятался твой дядя, герцог Орлеанский, — сказала я. — За ужином я не видела никого в маске волка.
— А его не пригласили, — ответил Луи-Шарль. — Его никогда не приглашают. Мама его не любит. Я слышал, как она говорила про него с тетей Елизаветой. Будто он строит из себя революционера, а на самом деле просто хочет сесть на трон… Не знаю, правда это или нет. Мне он все равно нравится.
Я оглянулась, думая, что он все еще сидит там, сверкая под луной каменьями перстней.
Но скамейка оказалась пуста.
Волк исчез.
30 апреля 1795
Наступила осень. Листья опали, небеса потемнели, и напуганные дворяне, словно птицы перед холодами, стали покидать наши края. В них плевали на улицах. Их кареты забрасывали навозом и камнями. Они видели то, чего не видел король.
Граф д‘Артуа, брат Людовика, красавец и весельчак, подбросил в воздух Луи-Шарля, а затем поцеловал его на прощанье и пообещал привезти ему целую армию оловянных солдатиков, когда вернется.
Герцогиня де Полиньяк, любимая гувернантка дофина, едва сдерживала слезы, обнимая его в последний раз. Она сказала:
— Я уезжаю совсем ненадолго, мой хороший. Скоро вернусь. Весной, когда расцветет вишня. Вот вам мое слово.
Мы залезли на дерево и смотрели оттуда, как удаляются их кареты, оставляя за собой облака пыли.
Пятого октября 1789 года рассвет выдался дождливым, поэтому пыли не было. Иначе, возможно, короля бы предупредили. Возможно, он бы даже успел принять какое-то решение. Посадить семью в карету и спастись. Но дороги превратились в грязь, которую месили ногами женщины и солдаты. Они шли из Парижа, вооруженные копьями и кухонными ножами, окрыленные голодом и яростью. Им нужны были король и королева.
Перед ними примчался всадник. Я разглядела его из покоев ее величества, где мы играли с Луи-Шарлем. Со двора раздались крики. По Мраморному двору к королеве спешил человек, оставляя за собой грязные следы и распугивая придворных. Он едва поклонился и хриплым голосом сообщил:
