Хэмиш начал отводить руку, но очень, очень неохотно. На секунду оттянул тонкий влажный клинышек женских трусиков, и желание так сильно ударило в мозг, что он чуть не вынул из исподнего свой напряженный член и не погрузил его в бесчувственное тело девушки.
Однако мысль длилась всего один миг. Как бы ни был Хэмиш пьян, он успел оценить нависшую над ним опасность: усугубить еще большим проступком то, что уже совершил.
Пальцевое проникновение. Достаточно серьезное обвинение. Быстро и аккуратно, уверенной рукой врача он привел в порядок трусики: натянул на лобок клинышек и заправил ткань между ягодиц.
И все время старался не сотрясать одеяло и покрывало. Пусть те, кто следят за ними, думают, что он, как и Келли, уснул. Затем, отведя руку, принялся изображать храп. Не громко, лишь иногда всхрапывая, в унисон пьяному, утробному сопению девушки.
Потом потрогал себя внизу и обнаружил, что трусы мокрые: он либо бессознательно извергся от перевозбуждения, либо выдавил капля по капле. Не запачкал ли он диван? Или, того хуже, ее белье? Если так, то удастся ли выдать дело за нелепую случайность? Замирая от страха, Хэмиш пошарил рукой в поисках следов своего позора. Чисто. Ему повезло.
Келли ничего не заметила, а он не оставил улик.
Пронесло! Хэмиш искренне поверил, что отвертелся. Но каков был риск! От одной мысли его прошиб озноб.
Он пошевелился, будто начал просыпаться. Келли не двигалась. Хэмиш откинул покрывало, почесал макушку, протер глаза и осмотрелся, словно бы спрашивая: «Где это я?»
Выдавил улыбку и подмигнул в камеру.
— Ничего себе дела, — прошептал красному огоньку рядом с объективом. — Уснул первым. Ради бога, не показывайте по телевизору — приятели проходу не дадут.
С этими словами он поднялся с дивана, поправил на бесчувственной Келли одеяло и вернулся на вечеринку.
Его приветствовали хором лукавых возгласов.
— Извините, народ, должен вас разочаровать: мы оба отключились. И я, кажется, первый. Верите? — Хэмиш искренне надеялся, что они поверят.
Он провел беспокойную ночь, в сотый раз перебирая возможности — не заметил ли каким-нибудь образом «Любопытный Том» то, что он совершил?
Пальцевое проникновение.
И в темноте без слов благодарил Всевышнего за то, что Он не попустил худшего и вовремя его вразумил.
День девятнадцатый
7.00 утра
Келли в последний раз вскрикнула и проснулась.
— Какого хрена? — и сразу вспомнила. Это Камера соития. Она же — Уголок трахальщика, Башня перепихона, Сексодром, Домик туда-сюда. Еще до начала шоу, когда «Любопытный Том» объявил об этой особенности домоустройства, журналисты придумали не меньше пятидесяти названий. И вот Келли в этой самой камере. На виду у всей страны. Хорошо же она выглядит!
— Не беспокойся, — сказала она прямо в висящую над головой камеру. — Ничего не было.
Потянулась из-под одеяла, взяла джинсы и застенчиво улыбнулась. Как и Хэмиш, она считала, что обязана адресоваться к объективу.
— Похоже, я вчера перебрала. Вот и не вышло.
Показались ее изящные ноги. Учитывая ее состояние, Келли недурно справилась с брюками.
— Готова спорить, что Хэмишу так же блевотно. — Она опять улыбнулась, но за улыбкой чувствовалось смущение. В чем дело? Отчего воротит с души, как старую шлюху? Головная боль? А еще? Разве что-нибудь было? Ни в коем случае! Она не позволила Хэмишу зайти дальше, чем нужно.
В этом она уверена. Келли помнила все до последней мелочи. Как сначала его завела, а потом остудила. И остановилась там, где хотела.
Тогда в чем же дело? Отчего так муторно?
Какая-то причина в ней самой... очень неясная... разве что не давала покоя мысль: неужели что-нибудь было? Невероятно! Келли помнила все. Это отличало ее от других — когда пила, всегда запоминала, что делала, а чего не делала.
И на этот раз также. Сначала поцеловала, а потом осадила. Но оставался осадок, словно ее... изнасиловали.
Изнасиловали? Чепуха! Дом «Любопытного Тома» — самое безопасное место в мире. Здесь повсюду камеры, за нами наблюдают круглые сутки. В таких условиях никто бы не рискнул. Тем более Хэмиш. Он славный парень. К тому же — врач.
Кто-то другой? Потом? Абсолютный бред! Размышляя, Келли не забывала о пяти объективах и пяти наблюдавших за ней опекунах и снова улыбнулась в камеру.
— Повезло, что ничего не случилось. «Любопытный Том», ты моя дуэнья. Папаше не о чем беспокоиться: пока ты со мной, все будет в порядке.
Под утро в бункер аппаратной ворвалась запыхавшаяся Джеральдина и застала среди подчиненных полное уныние. А услышав Келли, и вовсе взвилась.
— Ах ты, стерва, я что, тебя для этого поила? — бросила она в монитор. — Нет, моя милая, вовсе не для этого!
Келли появилась из хижины и сразу нырнула в бассейн. Даже джинсы не сняла. Получилось как-то само собой — возникла потребность очиститься. Так погиб очередной микрофон за пятьсот фунтов стерлингов.
За стеклянными дверями все еще спал дом. Джаз, Мун и Сэлли так и не потрудились подняться с дивана. Даже Хэмиша сморило, но его и без того тревожный сон омрачало чувство вины. А пробуждение оказалось еще неприятнее. Не догадалась ли она? Не догадался ли кто-нибудь еще? Что подсмотрели камеры? Наверняка, ничего. В противном случае «Любопытный Том» обязан был вмешаться, иначе его самого бы обвинили в преступлении. Именно так. Хэмиш убедил себя, что снаружи ничего не заподозрили. А если заподозрили, то ничего не сказали. Значит, угроза оставалась только изнутри. Могла ли Келли что-нибудь помнить? Нет. Она спала. Определенно спала.
День девятнадцатый
8.00 утра
Келли больше не легла. Сменив мокрую одежду, она заварила чай и, устроившись на зеленом диване, старалась выбросить из головы нелепые подозрения, с которыми недавно проснулась.
Именно там ее застала Дервла, когда час спустя проходила в душевую. Дервла, как и остальные, поднималась поздно, но старалась не пересыпать и вставала все-таки раньше других. Потому что хотела смотреть в зеркало.
— Доброе утро, Келли, — поздоровалась она. — Ну как, оттянулись с Хэмишем?
— Что ты имеешь в виду? Мы просто подурачились!
Ее задиристый тон заставил Дервлу улыбнуться. Неужели у них в самом деле что-нибудь было?
— Вы оба крепко поддали. Парень на тебя запал. Целый вечер пялился да облизывался. Если бы бедолага не отключился первым, тебе пришлось бы отгонять его палкой.
— Отключился первым? Это он так сказал?
— Он так сказал. С тобой все в порядке, Келли?
— Да, да! Конечно! — воскликнула девушка гораздо бодрее, чем требовалось, и погрузилась в молчание.
Дервла оставила ее в покое и вошла в душевую.
— Привет, господин оператор, — она намылилась под майкой и сунула скользкую в пене ладонь в трусики. — Надеюсь, тебе лучше, чем мне.
За стеклом зажужжал электромотор, наводя объектив на резкость. Если бы не душ, Дервла услышала бы звук. Когда она подошла к раковине, надпись на зеркале уже красовалась. Но тон корреспондента изменился.
К. — твой враг, — прочитала девушка. —Долбаная шлюха опять впереди. Трется с мужиками, чтобы избежать номинации. — В следующую секунду невидимый палец подчеркнул первые три слова: «К. — твой враг».
День тридцать шестой
11.50 вечера
Сержант Хупер подумывал, не вызвать ли такси. Он провел долгий и безрезультатный день, расследуя преступление, а потом изрядно нагрузился пивом и карри. И теперь чувствовал, что пора сматываться.
Он скоротал вечерок с парнями, но ему начинало надоедать их общество. Хупер не возражал против порнографии, хотя не считал себя ее заядлым любителем. Он только не понимал, почему надо смотреть картинки с приятелями. По его мнению, порно возбуждало желание заняться любовью либо с партнером, либо с самим собой. Мастурбировать или, насмотревшись, расширять с приятельницей горизонты ночных забав. Но никак не сидеть на диване с кебабом в одной руке и банкой «Стелы» в другой и, залив глаза пивом, пялиться на голых девчонок вместе с другими, свободными от дежурства копами.
— Вы тут все озабоченные, с вами скучно, — проворчал он. — Допиваю банку и ухожу. А вы смотрите, не запачкайте диван.
— Ты ничего не понимаешь, Хупс! — закричал констебль Торп из отдела нравов. — Речь не о сексе, а о качестве. Порно — то же искусство. А мы его критики и ценители. Ты хоть слышал, что в Каннах назначают специальный приз за лучший откровенный кадр?
— Задолбаешься глотать, — необдуманно буркнул сержант, чем вызвал пять минут истерического пьяного смеха.
— Порнография — законный жанр кинематографа, — наставительно говорил Блэр. — Такой же важный, как приключения и романтические комедии.
— Я же сказал, что ты озабоченный. Признайся честно, ты смотришь эту чушь, потому что у тебя от нее встает. Я только не понимаю, зачем нужна компания.
