Джордж копался в саду. На его участке мало что росло, отчасти из-за густых деревьев, срубить которые было нельзя, потому что все липы в городке были наперечет, отчасти из-за того, что солнце, и без того редко появляющееся в тех краях, по каким-то известным лишь ему самому причинам предпочитало нырять за облака всякий раз, когда его лучи могли осветить «Сонгвейз», как окрестил усадьбу Джорджа последний приходской священник Малого Кенмора, деревеньки, расположенной в четырех милях от Фридмер-Бертона.
Маленький коттедж был выстроен по старинным обычаям тех краев: с высокой крышей, крытой снопами тростника, перевитыми соломенными жгутами. Ныне искусство делать тростниковые крыши почти забылось в Англии – любой деревенский парень предпочтет скорее смыться в Лондон и сделаться рок-музыкантом, чем обучаться безумно скучному и плохо оплачиваемому старинному ремеслу. Так что лет через десять тростниковые крыши должны остаться лишь в памяти местных жителей – последнему мастеру этого дела, Руфусу Блекхину, уже восемьдесят пять, и он давно не вставал с постели, помилуй Бог этого старого чудака. Джорджа огорчала утрата этого традиционного искусства. Он вообще был человеком чувствительным, но при этом слишком закомплексованным, чтобы позволить себе проявлять свои чувства внешне. И, однако, несмотря на то, что Джордж изо всех сил старался сохранять внешнюю невозмутимость, временами болезненная гримаса выдавала его чувства, когда происходило нечто, глубоко его задевавшее. Именно из-за того, что обычно лицо у Джорджа бывало абсолютно каменным, эти слабые проявления чувств особенно бросались в глаза, показывая, насколько сильно волнует его происходящее. Джордж, очевидно, сознавал это – об этом говорила нервная напряженность, с которой он встретил Хоба у дверей своего домика.
– Э-э… хм… Здравствуйте, как поживаете? Вы, должно быть, Хоб, друг Найджела? Помнится, мы как-то раз встречались на дне рождения нашей матушки лет пять тому назад.
– Было дело, – согласился Хоб. – Я был очень рад познакомиться как с вами, так и с вашей мамой. Классная старушка – вы уж простите меня за американское словечко, но она действительно классная.
– Ничего, ничего. Проходите, пожалуйста. Чаю хотите? А может, вам пива? Или чего-нибудь покрепче? Джину?
– Я бы с удовольствием выпил чаю, – сказал Хоб. Хотя он предпочел бы кофе. Правда, во многих английских частных домах кофе водится. И, разумеется, кофе подают в большинстве ресторанов. В ресторане тебе что угодно подадут, лишь бы это приносило прибыль. Но этот «кофе» чаще всего оказывается растворимым. Англичане на удивление быстро пристрастились к растворимому кофе – что несколько противоречит распространенному мнению об их уме и хорошем вкусе. Впрочем, оставим это.
Джордж провел Хоба в дом. Они очутились в маленькой и темной гостиной, загроможденной столиками с фарфоровыми кошечками и прочим антиквариатом, притворяющимся стульями, кушетками, шезлонгами и иными предметами мебели. Короче, это была славная, типично английская комнатка. Это первое, о чем подумал Хоб, войдя. Особенно английской она выглядела сейчас, когда впереди шагал Джордж, высокий, худой, несколько сутулящийся, в окно заглядывал хитрым глазом-бусинкой скворец – непременный обитатель любого английского садика, – и в камине пылало искусственное пламя – а может, и настоящее, поди отличи. Джордж провел Хоба на кухоньку с полосатыми занавесочками, пивными кружками в виде жизнерадостного толстячка и прочей типично английской утварью, поставил чайник и сделал другие приготовления, необходимые для того, чтобы заварить чашку – точнее, две чашки – чаю на английский манер.
Джордж был неплохим человеком, но не было в нем той искры, что в Найджеле. И все же фамильное сходство бросалось в глаза. Как и большинство из нас, оба брата были слегка чокнутые на общий, семейный манер. Миссис Уитон, их матушка, тоже была чокнутая, но иначе: она отличалась такой властностью, что ее вечно просили выступать на собраниях женских клубов или в библиотеках с речами на тему о «важности стойких убеждений в наш век, когда теряются все нравственные ценности».
– Я как раз хотел связаться с вами, Хоб. Я собирался узнать у Найджела ваш адрес, но довольно долго не мог его разыскать.
– Знаю, – сказал Хоб. – Я надеялся, что вы мне подскажете, где его найти.
– О Господи! А я-то надеялся узнать это от вас! Сливок или лимон?
– И того, и другого, – ответил Хоб. – Нет-нет, погодите! Это я просто задумался.
– Я так и понял, – сказал Джордж с вежливой улыбкой. Он заварил чай – чайник закипел на удивление быстро благодаря усовершенствованию, придуманному самим Джорджем. Он на досуге баловался изобретательством, но из-за глубокой застенчивости никак не мог решиться запатентовать свои изобретения. Хоб положил себе сахару и взял лимон – чай со сливками он не очень любил.
Поскольку Джордж проявил интерес к происходящему, и к тому же волновался за брата, Хоб рассказал ему о последнем расследовании, которое вело детективное агентство «Альтернатива». Об убийстве Стенли Бауэра в Париже, о человеке с изумрудным перстнем, о том, как сам он разыскивал на Ибице того, кто мог последним видеть Бауэра, о «предупреждении», полученном от латиноамериканских мордоворотов, о крупном чеке, присланном Жан-Клодом без каких-либо объяснений, о том, как с тех пор он пытался связаться с Жан-Клодом либо Найджелом, но не мог разыскать ни того, ни другого, о своем приезде в Лондон и о намерении встретиться с Аннабель.
Джордж в последний раз виделся с братом месяца полтора назад. Найджел в то время пребывал в унынии. Это понятно, поскольку и Джорджу, и Хобу было известно, что Найджела сильно расстроила потеря денег, которые он вложил в мавританское оружие. Кроме того, Джорджу, как и половине Лондона, было известно, что Найджел недавно удачно сплавил партию средненьких, но вполне себе подлинных европейских картин, не отличающихся ни особым мастерством исполнения, ни красотой, ни громкими именами авторов, невежественному, но толковому торговцу наркотиками из Венесуэлы, которому в данном случае его деловое чутье явно изменило. Что произошло после – оставалось неясным. Найджел вернулся на Ибицу, это точно, поскольку несколько дней назад он звонил брату из Брюсселя. «Извини, старик, сейчас мне разговаривать некогда. Передай мамочке, что на ее день рождения я непременно приеду и что у меня есть для нее замечательный подарок. Скоро буду!»
– А потом? – спросил Хоб.
– Потом – ничего, – ответил Джордж. Он немного поколебался, но все же решился: – Хоб, не сочтите за грубость, если я дам вам один совет. Я знаю, что это не мое дело и большая наглость с моей стороны, но я работаю в правительстве, и в моем секторе, как он ни незначителен, все же время от времени становится известно о том, что происходит. Хоб, судя по тому, что вы рассказываете, вы забрались чересчур высоко. Это дело с «сомой», видимо, серьезное и чрезвычайно опасное. Умоляю вас, будьте осторожны!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
