Она была права. Из всех, кто состоял в руководстве военной юстиции, генерал Венцель был наименее любим.
— Вы заблуждаетесь, — мягко возразил Мадер. — Я испытываю к господину генералу глубочайшее уважение.
— За этим вы меня сюда завлекли? Чтобы это мне сообщить? — Ее голос звучал громко и пронзительно.
Гнев удивительным образом был ей к лицу. Она выглядела восхитительно. На лице играл румянец, глаза сверкали, молочно-белая кожа казалась особенно нежной и почти прозрачной. Он вынужден был себе признаться, что она на редкость соблазнительна и обольстительна. Но его разум на это реагировал, а тело нет.
— Господин генерал прекрасный офицер. Один из лучших, — пробормотал он, стыдясь самого себя.
Она резко поставила бокал на стол так, что половина шампанского выплеснулась.
— Как трогательно! Он, несомненно, будет рад, если я все ему расскажу. Вы этого хотите?
— Это зависит от вас, — пожал он плечами.
— Вдобавок вы еще и наглец, — сказала она и оглянулась в поисках перчаток. Когда она надела перчатку на левую руку, то заметила, что платье на спине оставалось открытым.
— Застегните меня, черт побери!
Мадер подчинился. Пока он боролся с крючками, она, метнув на него через плечо полный презрения взгляд, гневно произнесла:
— В следующий раз я обязательно возьму с собой горничную.
Воротник платья еще не был до конца застегнут, когда она устремилась вон из квартиры.
Он рванулся вслед за Лили вниз по лестнице и уже на улице, остановив фиакр, предложил проводить ее до дома, но она зло бросила, что поедет одна. Как только цокот копыт удалился в направлении Штубенринга, он, совершенно разбитый и в полном отчаянии, поднялся к себе домой.
Часы на башне собора на Хауптштрассе пробили половину шестого. До прихода Анны Габриель оставалось еще полчаса.
«Пилюли!» — вдруг вспомнил Мадер.
Впрочем, насколько можно было судить по тщательной упаковке из красной лощеной бумаги, это были не пилюли, а капсулы. Он получил их с утренней почтой в своем бюро. В конверт с капсулами также была вложена отпечатанная на гектографе инструкция, текст которой даже для того времени, когда такие веши совершенно свободно рекламировались в газетах, звучал довольно откровенно.
Мадер не был ханжой, но слово coitus его все же шокировало. Обе пилюли нужно принять со стаканом холодной воды за полчаса до coitus — так указано в тексте. Следующий абзац утверждал: «Действие потрясающее!» Все остальное было выдержано в том псевдонаучном стиле, который был характерен для подобного рода рекламных объявлений. В качестве отправителя значилось: Чарльз Френсис, фармацевт. Первой реакцией Мадера на письмо было чувство возмущения, смешанное с растерянностью. По-видимому, кому-то захотелось таким идиотским способом позабавиться. В течение дня он узнал, что еще двое из его друзей, Принц Рудольф Хохенштайн и Ганс фон Герстен, оба, как и он, капитаны при Генеральном штабе, также получили циркуляр от Чарльза Френсиса, который они с видимым удовольствием зачитали вслух в мужском туалете. Они рассказали Мадеру, что еще один офицер на их этаже также получил капсулы. Известие несколько успокоило Мадера. Стало быть, это не было чьей-то глупой шуткой, а просто необычный способ рекламы новой продукции. Принц выбросил конверт вместе с содержимым в туалет и смыл водой. Было ясно, что «потрясающее действие», которое обещали капсулы, его совершенно не интересует.
Решив, что до прихода Анны еще есть время, Мадер решил закончить письмо к одной молодой женщине по имени Ингрид Фиала, которое он начал накануне вечером. Ингрид была той девушкой, на которой он, возможно, охотно женился бы, если бы не служил в армии. Блондинка с голубыми глазами, курносенькая и ангельски хорошенькая, она была бы превосходной матерью всем маленьким Мадерам, кому судьбой было предначертано остаться нерожденными, так как их возможный отец служил в Генеральном штабе австро-венгерской армии.
В представлении Мадера армия была не просто институтом, а скорее некой религией, расой или братством. Она была отдельным, выросшим на теле монархии органом, питаемым жизненными соками нации и тем не менее функционировавшим абсолютно независимо. Сердцем этого органа был Генеральный штаб. Человек, принадлежавший этому органу, больше не был хозяином своей судьбы. Для Мадера было абсолютно исключено назвать когда-нибудь Ингрид Фиала своей законной женой, так как Ингрид была артисткой варьете, а именно третьей частью «танцующих тройняшек Леонардо». На самом деле они звались вовсе не Леонардо, были не близнецами, а тремя совершенно разными девушками, которые до этого и знакомы-то не были, а в настоящее время выступали в одном из варьете Франкфурта. Генеральный штаб, разумеется, не был против, чтобы его офицеры спали с Ингрид Фиала, — главное, чтобы такие связи не вызывали скандала.
«Мой милый ангел, — так начиналось письмо. — Три недели назад маляр наконец закончил с обоями. Квартира выглядит теперь прекрасно. Не могу дождаться, когда ты сама увидишь это. Я знаю, что насчет образца для спальни у тебя были сомнения, но теперь тебе, безусловно, понравится. На стенах выглядит все гораздо лучше, чем на маленьком клочке. Я купил письменный стол, который мы с тобой присмотрели в магазине Хорна. На прошлой неделе его доставили, и теперь у комнаты вполне приличный вид. — Мадер зажег свечу, сел за письменный стол и продолжил письмо: — Вчера я был на концерте Лили Леманн, но в антракте ушел — быть одному на концерте не доставило мне никакого удовольствия. Без тебя я долго не выдержу. Ты обещала после гастролей во Франкфурте вернуться, то есть не позже первого декабря. И пожалуйста, никаких отговорок. Ты нужна мне, мой ангел, более, чем…»
Часы на башне пробили три четверти шестого. Мадер положил перо и встал. Анна всегда была пунктуальна. Если отвести на предварительный обмен репликами четверть часа: «Ты выглядишь прелестно. Проходи, я возьму у тебя пальто». — «Что нового в министерстве? Ты уже слышал последнюю новость? Как ты думаешь, может ли на следующий год дело обернуться войной между Англией и Германией? Ты слышал, что царица больна? Это ужасно». А когда Анна расстегнет блузку и снимет юбку — будет примерно шесть часов пятнадцать минут. В циркуляре указано: «Примерно за полчаса до coitus». Если он хочет эти чертовы капсулы попробовать, нужно принять их именно сейчас. В худшем случае они содержат только сахарную пудру. Вероятно, этот Чарльз Френсис, или кто там за ним стоит, полагается, в основном, на психологическое воздействие этого «возбуждающего средства». Допустим, у человека все в порядке и ему недостает только уверенности в себе, — тогда эти таблетки точно так же хороши, как и любые другие.
Конверт все еще был в кармане пальто, куда он положил его утром. Мадер вынул маленькую плоскую коробочку. Осторожно, как предписывала инструкция, разорвал красную лощеную бумагу и высыпал капсулы на ладонь.
Бока зажег газовые лампы в комнате, но в прихожей и на кухне было темно. Мадер на ощупь прошел до шкафа на кухне и оттуда к водопроводному крану. Он положил капсулы на язык и запил их стаканом воды. Только он собрался зажечь свет в прихожей, как вспомнил, что циркуляр остался лежать на письменном столе. Он прошел в комнату и бросил его вместе с бумагой и коробочкой в огонь камина. Золотые карманные часы, подарок отца к успешному окончанию военного училища, показывали без десяти минут шесть. Недописанное письмо он решил положить под папку для бумаг. Совсем не потому, что хотел спрятать его от Анны. Скорее наоборот: ему казалось неправильным, что письмо станет свидетелем того, что произойдет между ним и Анной в этой комнате. В отличие от Ингрид, Анна не любила его. В этом было все дело. Он подошел к письменному столу, но еще до того, как он взял письмо в руки, вдруг почувствовал сильное головокружение. В следующий миг на его грудь навалилась тяжесть, и он мучительно попытался вздохнуть.
«Я тону!» — пронеслось у него в голове.
«Бока», — хотел позвать он, но ни один звук не вырвался из его горла.
Сердце замерло, но тут же забилось вновь. Давление на грудь становилось нестерпимым. Казалось, сердце заполнило всю грудную клетку. Невыносимая боль пронзила все внутри, его тело дергалось, как будто оно висело на нитях, которыми управлял сошедший с ума кукловод.
— Бока! — На этот раз звук появился, но никто не ответил. — Помогите! На помощь! — крикнул он, охваченный ужасом, а боль тем временем поднялась до гортани, и рот как будто охватило пламенем. — Воды, — прошептал он и ринулся вслепую на кухню. «Только водой, — подумал он, — можно потушить огонь». Только огонь и ничто другое может причинять такую смертельную боль, разрывающую все его тело. — Боже, боже мой! Я умираю! — Его голову молнией пронзила мысль, что в капсулах был яд.
