— Есть.
— Я все сделаю.
— А сможешь?
— Смогу.
Старик протянул руки к печке, погрел их немного, потом сказал:
— Оставь кастрюли, Янек. Я тут сам все сделаю, а как будет готово, позову вас.
Тракторист поднялся с лавки и вышел вместе с Янеком. Лампа была хорошая, под стеклом; она ровным кругом освещала грязь во дворе — дождь лил нещадно. Вошли в сарай, прикрыв двустворчатые двери. Янек стащил с сена брезент, расстелил его под трактором.
Оба работали молча, понимая друг друга без слов. Горячее масло тонкой струйкой стекало в ведро, окутываясь паром в желтоватом свете лампы. Стоя на коленях по обе стороны трактора, они подставили колоду, ослабили болты, вывернули их, сняли картер. Янек паклей обтер теплые шейки коленчатого вала.
— Тебя как звать? — спросил его тракторист.
— Ян Кос.
— Ян Кос? — повторил тот, осторожно и медленно выговаривая слова. — Трудное имя.
— А тебя?
— Григорий Саакашвили.
— Тоже нелегко запомнить.
— Я, брат, из Грузии. Понял? Эх какие там горы! А на этих горах снег белый, сверкает на солнце, как сахар, хоть языком лижи. А высокие какие! Видишь вот этот болт? А теперь посмотри на трактор. Здесь горы такие маленькие, как этот болт. А там горы такие же большие, как вот этот трактор.
Янек, лежа на спине под трактором, поочередно ощупывая руками подшипники, давил вверх, тянул вниз, но зазор был где-то в другом месте.
— Возьми рукоятку, проверни разок.
Григорий быстро выполнил просьбу, потом присел на корточки и заглянул под трактор, наблюдая, как Янек ловко отгибал щипчиками шплинты и ослаблял ключом болты.
— Старик сказал, ты тигра убил. Добрый, значит, ты охотник. А я вот вижу, ты и трактор знаешь. Бери этот трактор, садись на мое место. Я на фронт иду.
Янек подвинул лампу так, чтобы свет падал на лицо Григорию.
— Что, берут? — спросил он недоверчиво. — Тебе сколько?
— Девятнадцать. А тебе?
— Мне семнадцать, — соврал Янек, прибавив себе почти два года.
Теперь уже Григорий взял в руки лампу и осветил лицо Янека.
— Только семнадцать? Тигра убил, трактор знаешь... И таких не берут?
— Не потому. Я же не здешний, из Польши. Да и старика одного не могу оставить.
Григорий, как это часто бывает с людьми, бездейственно смотрящими на то, как работают другие, неожиданно почувствовал раздражение.
— Значит, война наша. А тебя эта война не касается. Вы тут шкурки снимаете с белок да с енотов.
— Снимаем. На комбинезоны для летчиков.
— Наш брат в окопах, а ты в тылу. Хитро.
Янек вывернул последний болт, снял вкладыши подшипника и положил их на брезент. Потом вылез из-под трактора и встал против Григория.
— Хитро, говоришь? А кто первый с Гитлером бился? Началось у нас, на Вестерплятте.
— Вестер... И не выговоришь. Что это такое? Что оно, по-немецки называется? Ваша война давно кончилась. Я знаю, вас за две недели разбили.
— А ты сам-то умеешь драться?
— А то как же!
— Тогда становись!
Янек отставил лампу на кучу клепок, приготовленных для кадки.
Слегка наклонившись вперед, оба неподвижно стояли друг против друга, взъерошенные, словно два петуха. И вдруг бросились. Григорий был намного выше ростом. Он схватил Янека за голову и подогнул его под себя. Янек, падая, поджал ноги и, едва коснувшись спиной земли, с силой выпрямил их, отбросив Григория к стенке сарая.
Оба вскочили, тяжело дыша.
— Еще хочешь?
— Хочу!
Тракторист первый бросился вперед. Янек отработанным движением прыгнул ему под ноги и повалил его на землю.
Они снова вскочили и опять молча стали сходиться, но вдруг их остановил неожиданно принесенный с высоты ветром рокот моторов.
— Летят, — произнес Саакашвили.
— Патрулируют. Японцы близко. На том берегу Уссури...
Они как-то сразу забыли друг о друге, о том, что только что дрались, и мускулы их расслабились. Оба одновременно вышли из сарая и остановились у дверей, запрокинув вверх голову.
Небо на западе немного прояснилось, мерцали звезды. Не видя самолетов, ребята угадывали направление их полета по короткому угасанию звезд. Рокот отдалялся, растворяясь в шуме ветра.
Оба вернулись в сарай.
— Еще будем драться или с тебя хватит? — спросил Янек.
— Нет, хватит, глупо все это. Моя война, твоя война — одна война. Бери мой трактор, когда я уйду на фронт.
Они замолчали. Янеку хотелось объяснить Григорию, как близко касается его война, бушующая где-то далеко на западе, в десяти тысячах километров отсюда. Но он не знал, с чего начать, и боялся, что ему трудно будет облечь в слова то, о чем он думал.
— Ребята! — позвал их в это время старик.
Они обмыли руки в керосине, обтерли их мокрой землей, потом сполоснули водой из-под желоба. Захватив лампу, вошли в избу. Здесь на столе уже лежали теплые ржаные лепешки, а на жестяной тарелке дымилось приготовленное мясо кабана.
Поели в молчании. Потом Янек принес закопченный чайник, налил в две кружки чаю, а у третьей остановился.
— Чай горький. Сахар у нас кончился. Будешь пить?
— У меня есть немного, — ответил Григорий, достал из кармана тряпочку и развернул. — Один кусок остался. Дай нож!
Он расколол сахар черенком, дал каждому понемножку. Пили, положив кусочки за щеку.
В углу проснулся Шарик и стал попискивать. Тракторист сгреб на ладонь сладкие крошки, прошел в угол и радостно произнес:
— Такой маленький, а дерзкий. Лижет сахар, как большой, да еще зубами пальцы мои пробует.
Осчастливленный щенок весело залаял, завилял хвостиком. Янек наблюдал за ним с улыбкой некоторое время, потом принес тулуп, расстелил его на лавке и сказал Григорию:
— Ложись, спи. Остальное я сам доделаю.
Саакашвили расстегнул ремень, разделся и, подложив руку под кудрявую голову, проговорил сонно:
— Сон после работы — хороший сон. Тепло тут, мягко, над головой не капает, а все-таки поспать по-настоящему можно только у нас, в Грузии. Там, бывало, ложишься, ставишь около себя кувшин вина; двери открыты настежь, ночь входит в дом, звезды входят в дом...
— Через дверь или через сон?
— Как звезды входят? И через дверь, и через сон. Это все равно.
В избе наступило молчание. Старик решил закурить, протянул руку за газетой, лежащей у лампы, но не достал. Янек поднялся, чтобы подать ее старику. Бросив взгляд на сложенную бумагу, он вдруг задержал ее на ладони.
— Я возьму ее себе? — спросил он старика.
— Ты что? Курить хочешь?
— Нет, я вам другую газету принесу. Ладно?
— Ладно, — согласился охотник.
Янек спрятал газету на груди, в тот самый карман, где лежали тигриные уши. Посмотрел, не нужно ли еще чего сделать в избе, но старик махнул рукой, показывая, что он может идти.
Теперь он был наедине с трактором в пустом сарае. Заложил новые вкладыши в подшипник, смазал их маслом, поставил на место и, крутнув два раза рукояткой, снова вынул. При свете лампы он увидел, какие части серебристого сплава точно подходят к форме коленчатого вала: в углублениях остались следы масла. Острым плоским ножиком он снимал аккуратные, тонкие стружки мягкого металла, подгоняя части друг к другу.
Эту операцию он терпеливо проделал во второй, третий и пятый раз, пока вся поверхность не стала гладкой и чистой, равномерно покрытой тоненькой пленкой масла. Его так и подмывало заглянуть в ту газету, которая была спрятана у него в кармане, потому что в избе он прочитал всего два слова из того, что его заинтересовало, но он решил, что сделает это только после работы, когда все закончит...
Дождь утих, и сквозь щель в крыше теперь стал виден острый рог молодого месяца, повисшего над горами. Янек задумался. Тот ли самый это месяц, что несколько лет назад касался верхушек мачт на судах, стоявших в порту? Тот ли это месяц, который отражался в водах залива и Вислы, рукавами сбегающей в море?
Тихо скрипнули от ветра двери сарая. Этот скрип заставил Янека вздрогнуть и отвлечься от своих мыслей. Он снова залез под трактор, в последний раз поставил подшипники. Подвесил картер, залил масло. Запустив мотор, дал поработать ему на малых оборотах. Потом выключил зажигание, подождал, пока стечет лишняя смазка, и через отверстие просунул руку в картер, пальцами нащупал подшипник, чтобы определить, не греется ли он. Все было в порядке.
Когда-то, в то время, которое Янек называл словом «раньше», он в таких случаях подходил к отцу и говорил: «Готово». И тогда отец вставал и шел смотреть. Проверял придирчиво, независимо от того, был ли это медвежонок, которому Янек пришил новую лапу, модель самолета или велосипед. Потом он выпрямлялся и с улыбкой, светившейся в его серых глазах, протягивал сыну руку и говорил: «Хорошая работа».
Так было «раньше». С тех пор как Янек остался один, минуло уже почти четыре года. Он вдруг почувствовал, как устал за эту бессонную ночь, как болит шея после борьбы с Григорием. Невесело улыбнувшись самому себе, Янек подумал, разбудил ли Григория шум мотора, или он спит крепко и сладко, так, как спят у них в Грузии, и к нему во сне спустились с далекого неба грузинские звезды.
