А когда узнал, что все какают — разрыдался с криками: „Неправда. Этого не может быть!“ Он — обычный человек в том смысле, что, как и все, ест, пьет, в лес отходит отлить. Просто — тут Коста прав — у него Вселенная в голове. Бесконечная. У нас — нет. У нас в наших Вселенных есть предел. А у него — нет такого предела. Поэтому мы простые смертные. А он – бессмертный гений. А так, посмотреть со стороны: пацан — пацаном!»
Лермонтов между тем, словно подтверждая мысли Васи, с детской растерянностью оглядывался, рассматривая остатки бывших укреплений Злобного Окопа. Не такой уж видать и злобный, раз остались от него рожки да ножки.
— Все прахом! — сказал он с горечью.
— Ты о чем? — спросил Дорохов.
Потом уловил взгляд Лермонтова.
— Аааа! Это! — усмехнулся. — И, заметь: всего в нескольких десятках верст от Грозной!
— Как же так?
— Да, как много раз до этого. Строим, должным образом защитить не можем, теряем. Ничего. Построим еще раз.
— И еще раз потеряем?
— Может, и так, — Дорохов пожал плечами. — Война!
— Значит, неправильно воюем. Или и вовсе не нужно воевать! — горячо отозвался Лермонтов.
— Это как так, Миша?
— Мы же хотим, чтобы они с нами жили в мире, разве нет?
— Да. Только они не хотят.
— А как им хотеть, если мы с оружием к миру их склоняем?
— Ну, на разговоры не все ведутся и соглашаются. Оттого и с оружием. Разве нет?
Лермонтов задумался. Вздохнул.
— И так тоже. А только грустно на все это смотреть. Получается, что все усилия напрасны. Сколько воюем, а по итогу? Вот такие вот заброшенные укрепления, в земле под которыми лежат тысячи наших людей!
— Такова цена! — философски отметил Дорохов.
Подъехали к лесу.
— Что, пора связывать? — напомнил сам Лермонтов.
Вася подъехал. Начал работать веревкой.
— Я вас таким узлом свяжу, Михаил Юрьевич, — говорил чуть скованным голосом, да и руки подрагивали, касаясь поэта, — что он только с виду намертво. А на самом деле и не заметите, рук не сдавит, не поранит… И, если что, за секунду развяжетесь сами. Держите этот конец. Есть?
— Да, — Лермонтову нравилась эта игра.
— Потяните!
Лермонтов потянул и тут же с восторгом рассмеялся.
«Я же говорю: пацан-пацаном!» — подумал Вася про себя. Откашлялся.
— Как так-то? — Лермонтов держал развязанную веревку в руках.
— Такой узел! — Вася чуть покраснел.
— Научишь потом?
— Конечно! Только вы этот конец, за который нужно потянуть, из рук ни за что не выпускайте!
— Понял! Спасибо, Вася!
Вася покраснел совсем.
— Пожалуйста! — еле выдавил.
…Дорога — скорее узкая тропа — вилась через лес. Такой густой, с такими деревьями-великанами, что небо полностью скрылось из глаз.
Отряд, привычный уже к этому зрелищу, внимания никакого на окружающий «пейзаж» не обращал. А вот Лермонтов непрерывно вертел головой, чуть ли не ахая. Даже чуть замедлил движение своей лошади, пытаясь все охватить взглядом. И опять напоминал Девяткину ребенка.
«Только это не Диснэй-лэнд, Михаил Юрьевич! — вел с ним диалог про себя. — Тут аттракционы — похлеще! Никакая русская горка с ними не сравнится! Так дух захватывает, что мама — не горюй! Так порой орешь от страха, когда тебя кидает с вершины в пропасть, что горло сажаешь! И кровь тут — не кетчуп и не краска. Настоящая. И её порой столько, что тошнит от запаха! И так надо через этот лес пройти, чтобы ни капли вашей крови не пролить! Задачка!»
— Как же тут воевать⁈ — не выдержал и воскликнул изумленный Лермонтов.
— В смысле? — удивился Дорохов.
— Нет. Понимаю, что… — Лермонтов волновался. — Я имею в виду, как — правильным строем? В смысле — без него. Его же тут никак не выстроишь!
— А, это! — Дорохов улыбнулся. — Ты, Миша, забудь все, чему тебя жизнь военная научила там, — Дорохов ткнул себе за спину. — Тут — все другое. И все — по-другому. Тут, брат, целая наука. И свои законы. И каждое дерево здесь и нам, и им — и друг, и враг одновременно. Иное — поможет спрятаться, а из-за другого полетит пуля тебе в грудь, либо выскочит враг, чтобы проткнуть кинжалом или шашкой разрубить. Так что и молимся на эти деревья, и проклинаем порой. Как и весь лес. Поэтому нет куринцам равных в сем сложнейшем деле. Научились они в лесах воевать, когда не видишь не то что офицера, а своего собрата-солдата.
— Помогли охотничьи команды генерала Пулло, — не удержался Вася от замечания. — Пообвыкли наши куринцы по лесам шастать.
— Не просто пообвыкли, но приучились полагаться на свое солдатское чутье! И нет никого, лучше куринца, для войны в Чечне. Здесь Васин полк как дома. Не то что в горах, на голых скалах у лезгинов. Дагестанец, он привык защищать свое жилье, доставшееся ему тяжким трудом предков. Готов сражаться лишь на крепкой позиции. Чеченец, он другой. Его не держит семейная сакля. Сожгут, новую построит. Он, как и мы, прирожденный партизан. Юркий, ловкий, бесстрашный. В лесу он дышит полной грудью. Хозяин! Его дорога — тропинка. Укрытие — каждый куст или дерево. Выстрелил, отступил. Или бросился в шашки, заметив слабину.
— Выходит, он плохой солдат?
— Да, в массе он теряется, не терпит над собой начальства. Но сама природа его сделала таковым и нам создала опасного противника. Тут наш командир — не хозяин местности. Вынужден полагаться на солдата, на его расторопность.
— Чудная здесь война, — покачал головой поручик.
— Жестокая. Привыкай к запаху крови. Здесь ее хватит в избытке, — тут Дорохов насторожился, посмотрел на Васю. — Слышал?
— Да, — ответил Вася.
Еще едва различимый шум вдалеке говорил о том, что навстречу им кто-то движется. Пара-тройка минут и столкнутся на узкой тропе пока неизвестно с кем. Но, скорее всего, с врагом.
С «гибельным восторгом» Вася вдруг понял, что никак сейчас не сможет удержаться и сделает то, о чем даже не станет потом кому-то рассказывать, поскольку этот поступок и так будет греть его своим невиданным по наглости размахом.
— Одно плохо! — начал Вася.
— Что? — одновременно спросили Дорохов и Лермонтов.
— Больно гладкий у
