Теннес Олай возражает.
— Семь раз, господин консул, извините за выражение.
Консул зажигает сигару, но Теннесу Олай не предлагает сигары.
— Ну что ж, пусть так, — говорит он, выпуская дым. — Надеюсь всё же, что насчёт остального мы столкуемся с вами, мой добрый Янсен.
Но Теннес Олай не идёт на удочку и не чувствует себя польщённым тем, что консул назвал его «добрым Янсеном».
— Я только Теннес Олай, господин консул, — возражает он.
Консул кивает головой и выпускает дым изо рта.
— Ну, ладно, ты сказал ей, что видел, как я выходил из её дома. Это во-первых. Во-вторых, ты сказал ей, что я должен тебя за это «уважить». Сколько ты хочешь?
При этом он предлагает Теннесу Олай сигару, но тот отклоняет её. Он настаивает, но Теннес решительно отказывается.
— Сколько я хочу? — спрашивает он. — Это глядя по тому, как… Но при моей бедственной жизни мне многого не нужно. Господин консул должен иметь это в виду.
— Какая сумма?
— Насчёт этого я в распоряжении господина консула.
— Гм… Да… Так, так. Это ты верно сказал. Мне собственно с тобой, Теннес Олай, считаться нечего. Но я не хочу, чтобы обо мне распространяли сплетни, ложь, клевету. У меня семья. Я и хочу заткнуть тебе рот. Вот чего я хочу, — я говорю прямо.
Тут Теннес Олай почтительно спрашивает:
— А кто будет отцом, господин консул?
Консул отвечает:
— Отцом? Это пусть она сама выяснит.
— Не очень это легко для одинокой женщины — выяснять подобные обстоятельства, — говорит Теннес Олай. — Господину консулу следует это обдумать.
— Что ты собственно хочешь сказать?
Теннес Олай мнёт в руках свою шляпу и обдумывает.
— Господин консул мог бы меня признать отцом, — говорит он затем, — конечно, если она захочет остановиться на таком, как я.
Консул сквозь темноту пристально смотрит на него и вдруг чувствует, что это предложение его спасает.
— Ну да, я всегда говорил, что у тебя отличная голова, Янсен. Я частенько думал — вот бы и мне такую голову, Янсен.
Но Янсен по-прежнему холоден.
— Меня обыкновенно зовут не Янсеном, господин консул. Это уже слишком любезно. Меня крестили Теннесом Олай.
— Ну да, Теннес Олай. Но я часто хотел иметь такую голову, как твоя. Твоё предложение кое-чего стоит. И даже немало, кажется, если перевести на звонкую монету. А ты как думаешь, сколько?
Теннес Олай раздумывает.
— Тысячу крон.
Консул вздрагивает, точно его укололи.
— Бог с тобой! Ведь у меня семья! Говори толком.
— Тысячу крон, господин консул. Извините за выражение.
— Об этом не может быть и речи, — говорит консул, вставая.
Он задумчиво смотрит в окно. Потом опять поворачивается к Теннесу и говорит решительным тоном:
— Нет, видно, мы с тобой дела не сделаем. Извини, что я тебя так поздно обеспокоил; я найду кого-нибудь другого.
— А со мной же как, господин консул? — спрашивает Теннес Олай и встаёт.
— С тобой? Что я с тобой сделаю, дьявол? — говорит консул, дрожа от внезапного гнева. — Тебя я завтра же велю арестовать! Убирайся!
Консул быстро открывает дверь, и Теннес Олай медленно направляется к ней.
— Позвольте вам объяснить, — говорит он, защищаясь, и скромно протягивает руку вперёд. — Ведь я был бы как раз самым подходящим для господина консула.
Консулу ясно, что Теннес Олай прав, но он взбешён и возражает:
— Сказано — я возьму другого. И конец.
Но что Теннес Олай прав — это слишком ясно. И когда он доходит до двери, консул тянет его назад и снова запирает дверь.
Оба идут обратно в контору.
Консул говорит повелительным тоном.
— Ты что-то хотел мне объяснить — объясняй сейчас!
— Что составляет тысяча крон для богача! — говорит Теннес Олай.
— Конечно я не нищий, но это не твоё дело. Земными благами я, правда, не беден, — этого, я надеюсь, никто и не предполагает.
— Боже упаси! Конечно, нет.
— Ну, вот. Но тысячу крон — нет.
— Но это можно было бы очень удобно устроить.
— Каким это образом? По маленьким частям? Как ты смеешь предлагать мне это?
Теннес Олай восклицает:
— По маленьким частям, господин консул? Господин консул, разрази меня Бог на этом месте…
— А я думал, ты это имеешь в виду.
— Да ведь это можно было бы разделить на две части! На две части! Если господин консул один не в состоянии, так она может кое-что прибавить, поделить, так сказать, с господином консулом. У неё денег достаточно.
Консул снова встаёт.
— Вот как? В таком случае убирайся! Убирайся, говорят тебе! Впрочем, ты с ней говорил уже об этом?
— Я намекнул.
Консул что-то обдумывает и садится снова.
— Не то чтобы это мне было не под силу, — говорит он, — но быть в состоянии и хотеть — это вещи разные. Похоже на то, будто я собираюсь отнять эти деньги у моих собственных детей… Сколько же, по её мнению, пришлось бы на её долю?
— Этого она не говорила, но она добрейшей во всех отношениях души, имейте это в виду, господин консул. И она, наверное, не будет скупиться.
— Половина, — решительно говорит консул. — Ты думаешь, я торгуюсь? Больше половины не должно прийтись на её долю.
Они приходят к соглашению.
— Половину ты можешь у меня получить, скажем — завтра. Когда кассир в конторе: у меня нет ключа.
Консул выпустил Теннеса Олая, сам же вернулся в контору, закурил и погрузился в раздумье и подсчёты…
Ночные сторожа всё ещё стояли на прежнем месте. Они видели, как впускали Теннеса Олая и как его потом выпустили, но ничего не слыхали. И потому они ничего не поняли и попытались догнать Теннеса Олая. Но это им не удалось: Теннес Олай заметил их, прямо направился к гостинице и мимо неё перешёл на другую сторону от фонаря, где его уже не было видно.
И снова поздней ночью встречаются ночные сторожа и благодушествуют, покуривая трубку, беседуя и прогуливаясь.
— Я опять перешёл к жевательному табаку, — говорит один.
— Я тоже, — отвечает другой, раскуривая. — Дело в том, что картузный табак, какой я курил обыкновенно, стал теперь чертовски дорог.
— Прямо приступу нет, так дорог.
— А потребности всё растут. Скоро концов с концами не сведёшь прямо! Что, не правду я говорю, а?
— Ты ропщешь на Бога, Тобисен, но это верно, то, что ты говоришь. А насчёт потребностей, то я скажу только, что всем следует быть бережливыми, стараться «копить деньгу», как в старину говорили. Весной была конфирмация моей младшей дочери, и ты думаешь, мы могли купить для неё обновку? Такое важное и крупное событие, а ей пришлось надеть платье сестры…
— Люди завидуют нам, чиновникам. Казённый, мол, человек спокоен за своё жалование. Но я спрашиваю, Маркусен, что толку быть чиновником, когда потребности становятся так дороги, что просто житья нет? Прямо не видишь своих денег.
— Я тебя спрошу, Тобисен: кому это, по-твоему, известно так хорошо, как мне? Уж если собственных денег у себя в руках не видишь, так жить нельзя после этого.
— А макрель в этом году ещё не так дорога. И всё-таки всё жалуются. Говорят, банк кое-кому отказывает в кредите.
— Что ты говоришь! Кому же?
— Да говорят про многих. Скоро выйдет так, что, кроме консула, никто не стоит прочно, вот что выйдет.
— Да, консул в счёт не идёт, у него всегда лишек остаётся. У него так: не повезёт на одном деле, — он покроет на другом, да ещё с лихвой покроет. Опять же все эти корабли.
Сторожа бредут вверх по улице. Вдруг слышится стук колёс почтовой кареты.
— Опять она едет куда-то.
Они останавливаются; мимо них проезжает акушерка.
— Посмотрим, куда она едет, — говорит Маркусен.
— Вот-вот. Я только что хотел тебе предложить это самое, — говорит Тобисен. — Кажется, завернула налево за фонарём. Видно, она туда едет, за пустырь. Должно быть, к Олаве Воллертсен.
— Этакая свинья! Непозволительно ведёт себя эта особа! Сама замужняя, и тому подобное… Как по-твоему, что скажет на это Воллертсен?
— Да уж что и говорить!
— А потом ещё нахально посылает за акушеркой.
— Да что уж и говорить! А Воллертсен уже два года как уехал…
Акушерка поехала к Олаве Воллертсен. Утром об этом знали все в городе. Теперь это уже не могло оставаться тайной. А хитрая эта Олава, так ловко прятавшая от людей своё положение!
— Но отец, кто же отец?
Впрочем, Теннес Олай и не скрывал, что отец — он, простите за выражение. И во всём городе не было никого, кто не удивлялся бы этому, никто не мог этого понять. Будь хоть здесь сердечное увлечение, — Олава была молода и красива, — но с Теннесом Олай? Нет, это был чистейший разврат.
Теннес Олай и сам говорил, что он не понимает как он добился доступа туда. Но он находил для неё оправдание.
— У таких деликатных дам, — говорил он, — иногда бывают странности. Им часто нравятся мужчины, которые гораздо ниже их по общественному положению и по внешности. Так было и в данном случае, это надо иметь в виду.
