— Это как понимать? — спросила Гонория.
— По-моему, — вставила Сью, — Эми хотела сказать, что он просто известный человек, не знаменитый.
— Я вообще никогда о нем не слышал, — заметил Брайан, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.
Он не желал тратить свое время даже на богатых и знаменитых, не то что на каких-то там не слишком богатых и не особенно знаменитых. По правде говоря, если человек не барахтался на самом дне, в самых нижних слоях навозной кучи общества и любой проходящий не втаптывал его еще глубже в первобытную грязь, Брайан готов был дать ему решительный отлуп.
— Я слышала интервью с ним на радио, — продолжала Эми, — очень мило, по-моему. — Она слишком поздно вспомнила, что грамотнее было бы сказать «по радио», и приготовилась к тому, что Гонория презрительно зацокает языком. — По-моему, стоит попробовать.
— Терпеть не могу претенциозные псевдонимы. Не сомневаюсь, что это «Макс» должно означать «Максимиллиан». А на самом деле он, небось, какой-нибудь Берт Блоггс.
— Я читала его первый роман, «Далекие холмы». Он родился в очень бедной семье на Внешних Гебридских островах. Его отец был очень жестокий человек и уморил его мать. Она покончила с собой, когда мальчик был совсем маленьким.
— Вообще-то, — Брайан несколько повеселел, — можно попробовать. Все равно у нас больше никого нет на примете.
— Есть Алан Беннет.
Брайан фыркнул. Ему не очень хотелось приглашать Алана Беннета[6]. Когда-то Брайан находился под сильным его влиянием. Слонялся у деревенского магазина и паба «Старая буренка» с магнитофоном, разговаривал с жителями, стараясь выпытать вкусные подробности их жизни, — так, насколько ему было известно, поступал этот именитый автор. Но Брайан потерпел полное фиаско. Местных занимали только мыльные оперы, футбол и звездные скандалы, раздутые таблоидом «Сан». Закончилось все тем, что какой-то пьянчужка обозвал его любопытным вонючкой и сбил с ног.
— Я думала, его мы приберегаем на крайний случай, — усомнилась Лора.
— Давайте проголосуем, — предложил Рекс. — Кто за Дженнингса?
Он поднял руку, остальные тоже, Гонория — последней.
— Джеральд?
Джеральд стоял спиной к собравшимся и сушил мокрые коленки у огня. Он через плечо посмотрел на шесть поднятых рук, потом снова на сине-желтые языки искусственного пламени. Как ни проголосуй, это ничего не изменит. И все же он не мог допустить, чтобы ужасное предложение прошло единогласно, без всякого отпора с его стороны.
— Только зря потеряем время, — изрек он и сам восхитился невыразительностью своего голоса. Бесстрастным тоном. Ровными, неспешными паузами между словами. Сдержанностью самих слов, таких мягких в сравнении с мукой, раздиравшей его грудь.
— Извините, Джеральд, но вы в меньшинстве. — Брайан уже натягивал вязаную шапку.
— Даже если так, — он не мог просто взять и сдаться, — не думаю, что есть смысл…
— Если не напишете вы, напишу я, — сказал Брайан, — на адрес его издателя. Вообще-то я мог бы им позвонить…
— Нет-нет. Я секретарь. Я этим займусь. — «Так, по крайней мере, все будет в моих руках», — решил он. — Все в порядке.
Джеральд встал. Единственное, чего ему хотелось, это избавиться от них от всех. Он заметил, что Лора украдкой наблюдает за ним, и постарался изобразить подобие улыбки.
Эту ночь он провел без сна. Целый час просидел за письменным столом без движения, погруженный в воспоминания. Его голову как будто зажали в тиски. Снова увидеть этого человека. Макса. Макса. Человека, укравшего самое ценное, что он имел. Придется произносить слова приветствия, а потом часами слушать самовосхваления этого человека. Джеральд знал, что ему такого не выдержать.
В три часа он начал писать. Писал, писал и писал. К шести выбился из сил. Корзина для бумаг была переполнена, но письмо он составил. Одна страница. Он был уверен, насколько вообще мог быть в чем-то уверен, что тон выбрал правильный. И речи не могло быть о том, чтобы умолять Макса воздержаться от визита. Даже тогда, даже в тот момент ужасного предательства Джеральд ни о чем его не просил. И не попросит. Пусть Макс победил, но вот этого он всю жизнь будет добиваться напрасно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Крепко сжимая ручку в правой руке и придерживая конверт левой, Джеральд надписывал его. Начал, естественно, с имени. М-а-к-с Дж-е-н-н-и-н-г-с. Ручка скользила, ерзала в потных пальцах. Казалось, сами буквы этого имени обладают волшебной силой. Он буквально услышал, как этот человек дышит, обонял запах его сигары, видел блестящие голубые глаза на худом загорелом лице. Хедли вновь почувствовал силу заклятия, наложенного на него когда-то.
Он перечитал письмо. Кто поймет, каких мук стоило приглашение, тот ни за что не примет его.
Джеральд приклеил самую дорогую марку, надел кашне, плащ и вышел из дома. Он направлялся к почтовому ящику, когда из темноты, как поплавок, вынырнул молочник.
— Вы сегодня рано, мистер Хедли. — Молочник кивнул на белый прямоугольник в руке Джеральда: — Хотите, чтобы пораньше ушло?
— Точно.
Джеральд зашагал веселее. Эта случайная встреча странным образом подняла ему настроение. Да здравствует реальность, такая знакомая и спасительно банальная! А вот прошедшая ночь теперь казалась чем-то нереальным. Оранжереей, где зреют болезненные фантазии.
И Джеральд прибавил шагу, глубоко вдыхая свежий зимний воздух. Когда он шел обратно к дому, горькие размышления, которые мучили его так недавно, уже казались горячечным бредом. Он и другим приписывал свое болезненное восприятие. Судя по тому, что ему известно о Максе, тот практически забыл его. И даже если не забыл, Джеральд не мог представить себе, что Макс проедет тридцать миль ради беседы с кучкой графоманов. Он сейчас очень известен. Любой его роман-эпопея заведомо обречен войти в десятку лучших книг года по версии «Санди таймс». Нет-нет, чем больше Джеральд об этом думал, тем более беспочвенными казались ему недавние страхи.
Когда он добрался до дома и поставил на огонь кофейник, на горизонте уже появились розовые, лимонные и серебристые полоски. К тому же моменту, как показался алый краешек солнца, он успел убедить себя, что не стоило так долго мучиться над письмом. Пустая трата времени и сил. Нет ни малейшего шанса, что Макс приедет.
Спустя почти месяц после собрания кружка Лора стояла у кухонной двери, точно зная, что сейчас сделает, сколько бы ни тешила себя иллюзией, будто может еще передумать. В руке она держала запечатанный конверт. Пустой. У Лоры не было собаки, а бродить по деревне в темноте просто так, без дела, было бы странно.
Во время последней прогулки (всего неделю назад) она встретила преподобного Клюза в сопровождении бассет-хаунда Генри. Они прогулялись все вместе. Лоре пришлось бросить пустой конверт в почтовый ящик, а потом ее благополучно проводили до самого дома. На еще одну вылазку она не осмелилась и легла спать, терзаясь тем, что ей помешали осуществить задуманное. Но сегодня вечером Генри уже погулял. Добрых полчаса назад Лора видела, как он трусил за хозяином домой с прогулки.
Лора застегнула свое темное пальто-бушлат до горла. На ней были джинсы, плотные кожаные перчатки, черные ботинки, а голову она повязала темным шарфом, скрывавшим медные завитки волос. Она шагнула в тихую, безмолвную ночь, заперла дверь, очень осторожно повернув ключ, и постояла немного, прислушиваясь.
Из соседних домов не доносилось ни звука. Никто не выпускал и не впускал кота. Ни звяканья молочных бутылок, ни бряканья крышки мусорного контейнера. Никто не провожал друзей после вечеринки. Неслышно ступая в ботинках на каучуковой подошве, Лора по привычке повернула налево.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Она шла быстро, держась высокой изгороди, скромной садовой версии средневекового частокола. Внезапно на небе появилась луна, словно вырезанная из мятой серебристой фольги, и мир вокруг стал негативом самого себя. Дома из ракушечника, черные, бледно подсвеченные деревья. Если раньше ее в основном занимала мысль о том, как бы поскорее закончить прогулку, сейчас она еще и страшно стеснялась, чувствуя себя актрисой на ярко освещенной сцене.
