Но есть варвары, которые сомневаются в полезности такой литературы, например, в стихах социальных, которым нужно посвятить следующую главу.
ПОЭЗИЯ СОЦИАЛЬНАЯ
А в ней еще более мрачная и удручающая доза сентиментальности, чем в предшествующих изделиях молодых литераторов.
Гудят колеса, шестерни,Вращаясь непрерывно.Какая мрачная тоскаВ их песне заунывной![3]
И во всех этих поэмах, в стихах и прозе, во всех романах и рассказах перед читателями предстают жалкие фигуры, терпящие притеснения и без надежды блуждающие в потемках. Это — ремесленная литература, где авторы не показывают, по какой дороге должен идти народ, а только причитают над его страданиями.
Слово «страдать» присутствует на каждой странице рассказа, в каждом стихотворении. Страдает рабочий, работница и дети этих страдающих родителей. Поэты им не помогают. Но, наоборот, сами надают вместе с ними в грязь; читателям же рисуют безнадежные горизонты.
То здесь, то там появляется утренняя заря, без которой не может обойтись ни один социальный поэт. Заводские трубы, увитые кровавыми розами. Багровое небо, и вдали, над унылыми толпами рабочих, вливающимися в ворота фабрик, — дождь.
Унылые толпы — это парадный реквизит социальной литературы. Кое-где вам обещают месть, но никогда не осуществляют ее. Случается, что такой пиит откроет стрельбу по бастующим и для проформы бросит камень в голову офицера. Но обещанной мести вы не найдете. Забастовщиков уводят в кандалах. Это один вариант.
Иной автор пишет, как фабрикант, соблазнив работницу, вышвырнул ее за дверь. Работница, естественно, плачет и сжимает кулаки. Где-нибудь снова появляется парадная заря. Обманутая клянется отомстить и кидается в пруд, а если действие происходит на сахарном заводе — в какую-нибудь наполненную водой яму.
Другой поэт ждет, пока работница, соблазненная и отвергнутая цинично смеющимся сыном фабриканта, родит. Младенец обычно бывает мужского пола. Работница, задушив своего ребенка, вместо того чтобы задушить его отца, предстает перед судом. Этот сюжет излюблен в социальных драматургических произведениях. Далее все зависит от поэта. Либо он заставит присяжных осудить жертву-душительницу, либо оправдает ее. Решает тут авторская индивидуальность: то есть отрывал ли поэт в детстве мухам лапки или нет. Если он чувствителен, то освобождает обвиняемую, и она, рыдая, покидает сцену.
А вот еще одна излюбленная тема социальных стихотворений: шахтер рубает уголь, и кусок породы обрушивается на него. Перед тем, как отдать богу душу, он вспоминает о своей жене. Этим стихотворение и заканчивается. В нем ничего не говорится о том, что нужно наконец расквитаться с эксплуататорами пролетариата.
Пролетариат в этих стихах не более чем марионетка в руках поэта, а вместе с тем и в руках капиталистов, о которых поэт пишет.
Пролетариат вздыхает, пролетарии с грустными улыбками бродят по фабрикам.
Идет рабочий по цехам угрюмыми шагами.К нам, друг, скорей!Поговори, засмейся грустно с нами.
Грустные улыбки. И грустное повествование.
Уголь в шахте мы рубали,Далеко вверху земля, —Про нее мы вспоминали.Про ее луга и дали.Чистый воздух и поля…
Рабочие разговаривают о том, как холоден уголь, как он осыпается им на головы и как в это время шахтовладелец наверху, в замке, пирует среди зелени деревьев. Но о том, чтобы рабочим подняться наверх, в эту зелень деревьев, и взять то, что им принадлежит, что отнято у них пирующими, — об этом поэты не поют.
Над трубами заводов дым.Я кровью харкаю.Но жду я бурю всей душойИ песню жаркую.
Ждут поэты, а с ними — рабочие и читатели.
Социальная литература должна обращаться к душам тех, кого она воспевает. А она говорит им об одном только ожидании. Вот-вот забрезжит алая заря.
Мы ждем и верим: нас разбудитБагряно-розовый рассвет.
Но выходит второе издание тех же стихотворений и опять:
Мы ждем и верим: нас разбудитБагряно-розовый рассвет.
Колыбельная все время повторяется. Мне это кажется похожим на: «Спи, малютка, спи, глазоньки сомкни. Будет бог с тобою спать, ангел колыбель качать, спи, малютка, спи».
В социальных стихотворениях поэты препоручают на род великой заре и убаюкивают его вместо ангелочком
Усталость в темных улицах блуждает,Когда в изгибах крыш струится ночь.
В социальных стихах много усталости, которая блуждает из строки в строку. Много грез выдумали социальны!' поэты.
Горизонт затянут тучами. Толпы отчаявшихся полегли под нулями. Крики подавлены.
Когда злой ветер фонари качает.Голодным — лишь зубами скрежетать.Наверняка кому-нибудь сегодняТруп сына волны вынесут опять.
Голодные люди ходят по улицам и скрежещут зубами, но у них не хватает смелости взять кусок хлеба. Почему? Этого не желают поэты. Если бы все люди насытились, такому поэту не о чем было бы писать. По его мнению, слово «пресытившийся» или «насытившийся» не годится в стп хотворение. Впрочем, социальные авторы сами обречены на ту же судьбу, что и народ, о котором они слагают стихи:
Сижу я над обрывом, лоб в ладонях,И на восток гляжу… Во мраке вьютсяЗарницы дальние: то малых душ порывы,То искры взрывов малых революций.
Социальные поэты сами не знают, чего они хотят:
Я хочу только выплакать душуИ сложить тебе песню, народ.
Это хоровод, который начинается грустью и вокруг грусти кружится.
Вам, сынам кратеров черных,Вам, на севере, в душных могилах труда,—Вам песнь боли, вам песнь печали.
Так говорит поэт, который в конце концов сам о себе поет, что он —
Загубленная жизнь, души обломок,Отродье бедняков, отродье нищеты.
Он поет лишь убогие песни, потому что иные песни не подойдут убогой хате.
Поет песни с ритмом болезненным, как тягостная жизнь тех, кому они посвящены.
Сплошные тяготы жизни, сплошные слезы, сплошное хныканье, — и это читается преимущественно рабочими. Такая литература воспитывает из них плаксивых баб, единственное утешение которых — воспоминания, слабая надежда, что когда-нибудь все же настанет какая-то новая заря. А покамест их жены, по собственным словам поэтов, «дают миру новых рабов»…
Когда наконец мы услышим песни без фраз, когда наконец прочтем социальный рассказ без вечного хныканья и увидим на наших сценах настоящую социальную пьесу — пьесу о победоносном восстании, песню мятежа, гимн побеждающего пролетариата, а не смехотворную дребедень вроде социального стихотворения в жалком майском номере социал-демократов — «Сон павшего героя 48-го года о всеобщем избирательном праве…»
---
Jaroslav Hašek. "Fejeton. Seznámil jsem se nedávno v kavárně…", 1907
Jaroslav Hašek. "Fejeton. Když už člověk vrhne se na dráhu barbara…", 1907
Jaroslav Hašek. "Fejeton. A ještě více zachmuřenější, ponurejší…", 1907
Первый том 6-томного собрания сочинений Ярослава Гашека, М. "Художественная литература", 1983
Перевод: "О поэтах" — Ю. Шкарина; "Поэзия социальная" — О. Малевич
Первая публикация: "Комуна", 14 апреля, 20 и 26 мая 1907 г.
Примечания
1
Гурбан Ваянский (1847–1916) — словацкий поэт и просветитель. Русофил. Был знаком с И.С.Тургеневым и Л.Н.Толстым
2
Лада — назидательный и развлекательный журнал для женщин.
3
"Гудят колеса, шестерни…" и "Уголь в шахте мы рубили…" — обе цитаты взяты из собственных стихов Гашека: "Майские выкрики" и "Непереодическое издание" (1903).
