Писатели, тем более русские писатели, - конечно, не люди. С ними не надо церемониться. Но бывшие писатели, а тем более бывшие русские писатели все-таки, конечно, люди. С ними надо вести себя мягче, чем со всеми другими людьми. Их надо жалеть и баюкать. С ними можно посюсюкать. Они это заслужили.
Поэтому мы с Сережей как могли берегли Славу от Марины. Слава канючил не переставая. "Потерпи, маленький, - утешали мы Славу. - Будет тебе еще твоя русская литература! Обязательно будет!"
Мы с Сережей устали, - от Славы, от Марины и от будущего ограбления. Хотелось выпить в каком-то приличном месте. В Москве появилось за последние годы немало приличных мест, где можно выпить. Там можно не только выпить. Там можно сделать еще много чего другого. Но выпить там можно тоже. В приличных местах не менее скучно, чем в неприличных. Насчет приличных мест обольщаться не стоит. Москва не дает приличным местам сильно отличаться от неприличных. Там и там разбавляют водку. Там и там стоит плотный запах говна и несбывшихся надежд русской демократии. Там и там пахнет неподмытой пиздой и апатией русской души. Там и там не веришь, что русский хуй еще оживится и взмахнет крыльями. Но в неприличных местах мы уже тоже пить устали. Хотя начали пить в неприличных. Выпили для начала по триста. По русским меркам это только начало. Это еще совсем немного. И только потом перешли в приличное место.
В приличном месте народу было немного. Где-то в углу сидела компания. Мы на них не смотрели. Но выпили еще по триста и случайно посмотрели.
По внешнему виду это были менты. Типаж мента в России не изменился со времен Дзержинского и Ягоды. В России вообще мало что меняется. Но все-таки меняется. А вот типаж мента за последние семьдесят лет не изменился абсолютно. Типаж мента законсервировался.
Они были в штатском. Ничего интересного: кондовые такие менты. С ними была женщина, одетая по всем правилам ментовской твари. Она сидела к нам спиной. В руке у нее сверкал мобильный телефон. В кармане сигналил пейджер. Под мышкой проступала кобура. Мы с Сережей узнали Марину. Марина давала ментам информацию о предстоящем ограблении банка "Пушкин". Марина чувствовала себя среди ментов как рыба в воде. После информации об ограблении они обсудили положение дел с реформой в системе правоохранительных органов, политику Рушайло в Чечне и взаимоотношения с министерством юстиции. В общем, типичный разговор мента с ментами. Конечно, женщина в процессе подготовки ограбления банка "Пушкин" может изменить взгляды, но не до такой же степени!
Маринка, малинка, калинка, травинка, тропинка, осинка, льдинка, картинка, пылинка, половинка, паутинка, тортинка, сука, блядь, что же ты наделала? Что ж ты продалась козлам легавым? Разве мы с тобой не верили, что в России все еще наладится и запоет? Разве я тебя не утешал, когда ты перестала в это верить? Я же тебя любил, пизда ты ментовская! Я ли для тебя не старался? Разве я не пошел на ограбление банка только ради тебя и только ради тебя не стал феминистом и не тащил русских писателей из когтей русской литературы?! Мне этот банк на хуй не нужен!
До Марины я людей не убивал. Тем более феминисток. После Марины, кстати, тоже. Не умел и не хотелось. Но покарать за измену было надо. Обычно по русской блатной традиции за измену карают в темных переулках возле синагоги. Там удобно, но там, как назло, в этот вечер все было светло. Освещение в Москве чудовищное, но темным переулкам возле синагоги повезло. Еще можно было отомстить в темном переулке возле мечети; он тоже не так далеко от того приличного места, где Марина гуляла с ментами. Но мы решили не отступать от традиции и отомстить у синагоги. Светло там, - ну, и светло. Отомстить все равно можно. Мы подождали, пока Марина пройдет по переулку, и отомстили. Она дрожала и пыталась что-то объяснить. Якобы она направляла ментов по ложному следу. Но мы ее не слушали. Мы очень обиделись. Мы ничего ей не простили! Мы вспомнили, как она называла нас "очкастым хуем" и "падлой". Как мучила Славу сравнением с Дантесом. Мы ее душили, а потом топтали ногами. Мы наступали ей на уши и зажимали ей рот случайно оказавшимся рядом томом русской литературы. Мы били ее по животу, прыгали у нее на спине и возили ее по асфальту до тех пор, пока Марина не стала частью асфальта.
Нас осталось трое. Троим легче грабить банк. Легче прежде всего без бабы. И грабить решили днем. Пусть менты знают, что мы знаем, что они про нас знают! Пусть будет, что будет. Но будет! Пусть на сайте банка "Пушкин" ничего, кроме "Евгения Онегина", нет! Но пусть все увидят, на что способны люди, вырвавшиеся из когтей русской литературы! Даже Слава успокоился и больше не плакал. Слава решил, что, принимая участие в ограблении банка "Пушкин", он дает новое звучание имени Пушкина.
Все получилось так, как получилось, - плохо. Технологии ограбления я рассказывать не буду. Могут найтись подражатели, а подражать тут некому и незачем. Банки вообще грабить не надо, а русские банки - тем более!
Слава остался у входа. Слава все-таки не рискнул зайти внутрь. Внутри оказались только мы с Сережей. Наличных денег в банке не было; лишь сомнительные счета, цитаты из "Евгения Онегина" и признаки духовности на лицах клиентов и служащих банка. В сейфах тоже ничего не было. Только один небольшой продолговатый ящик; он находился в самом главном сейфе. Пока мы были в банке, Слава повесился перед входом. Слава оставил записку, где написал, что ни к кому у него претензий нет, но пережить позор ограбления банка "Пушкин" он не может. Слава просил похоронить его рядом с каким-нибудь местом, связанным с именем Пушкина. Слишком сильное впечатление на него произвела русская литература, из когтей которой его с таким трудом вытащили! Сережу застрелили подъехавшие менты. Сережа погиб с улыбкой. Он был счастлив, что вырвался из когтей русской литературы и погиб в бою как мужчина. Продолговатый ящик остался у меня.
Дома я его вскрыл. Там не было денег, золотых слитков, драгоценностей и ценных бумаг. Там была только сопля; жирная такая сопля. Последняя сопля, которой высморкался Пушкин перед дуэлью с Дантесом. Она мне не понравилась. Сопля как сопля; таких много. Но что-то пушкинское в ней безусловно есть. Наверное, она пригодится. Пока в России идет переходный этап, надо использовать любую мелочь. Из сопли можно сварить суп. Можно пугать ею детей. На ней можно гадать. Настаивать на ней водку и мариновать в ней огурцы. Добавлять в кофе вместо молока и сливок. Можно просто без эмоций на нее смотреть для релаксации в тяжелые моменты жизни. Послать на хуй. Подарить друзьям на день рождения как закладку для книги. Спекулировать на ней в дни пушкинских юбилеев. Или еще как-нибудь. Варианты есть. Надо только научиться использовать любую мелочь, а там, может, в России все действительно оживится, заблестит и себя покажет.
Без горячей воды
Правый бок у всех чешется по разным поводам. Тут единого правила нет. У одного он чешется просто так. У другого - к дождю или к говну. У кого-то он чешется к песне. Еще у кого-то - к новой попытке оживления деятельности станции "Мир". У неврастеников и русофобов он чешется к оргазму. У меня он почти не чешется или чешется непредсказуемо. Он у меня чешется неопределенно: или к большому празднику, или к большой беде.
Претензий никаких у меня к нему нет. Правый бок у меня молодец! Правый бок чувствует все. Правый бок активно изучает русскую онтологию и чувствует ее за двоих, - за себя и за левый бок, который не чувствует ничего.
Он уже давно не чесался. Поэтому, когда он стал чесаться, оставалось только ждать, когда же придет или праздник, или беда.
Пришла беда.
Действительно, случилось что-то уж совсем плохое; отключили на три недели горячую воду.
Россия - она как дед Мороз. От нее всегда ждешь какого-то подарка. И каждый раз разного. Еще Россия как полигон. От нее всегда ждешь испытания. Испытания на все. Иногда Россия как дед Мороз на полигоне.
Мне уже давно никого не жалко. Женщин тоже не жалко. Не жалко Мерилин Монро и принцессу Диану. Не жалко даже Зою Космодемьянскую! Жалко мне женщин только в двух случаях: когда нет горячей воды и когда видишь очередь в женский туалет в "Макдоналдсе".
Собак мне уже тоже не жалко; конец века сделал нас всех бесчувственными скотами. Еще хуже собак. Раньше я не мог ударить собаку. Даже в мыслях или во сне. Теперь могу. Недалеко от своего дома на пустой улице я увидел бродячую спящую свернувшуюся клубком собаку. Она всю ночь тявкала и не давала мне спать. Не она, так другая! При людях мне было бы все-таки стыдно ударить собаку. Я уже тоже одичал, но еще не настолько, чтобы при людях ударить собаку! Но людей вокруг не было. Поэтому я ее ударил! Но она не взвыла и даже не тявкнула! Она только звякнула! Потому что это оказалась не собака. Это была средних размеров металлическая урна, издалека очень похожая на спящую свернувшуюся клубком собаку.
