В конце концов якорь наверх подняли. Теперь оставалось привязать к нему длинную, выкрашенную в красное жердь, веху, и выбросить за борт. Здесь уж боцману наша помощь не требовалась.
- Давай! - крикнул ему с мостика штурман. Боцман огромным ножом обрезал шкертик, которым привязал якорь к крюку лебедки. Веха встала, как свечка, прямо и неподвижно. Если же не рассчитать длину троса, привязывая к якорю веху, она или будет ходить кругами, или скроется под водой.
Вся эта работа заняла немного времени. Но спать расхотелось. Лежали молча.
Первым не выдержал Леша Лабаскин:
- Желаю музыки!
Вскочил, повернул рычажок репродуктора, но, кроме хрипения и треска, мы ничего не услышали. В Тикси удавалось поймать Москву, австралийские станции, американские: надеялись, что с выходом в море репертуар будет богаче, но радист не очень-то баловал музыкой.
- Капитан не велит,- отвечал он на все просьбы.
Капитан, конечно, был прав. Кубрик - то же общежитие: одному грустно, он вспоминает о доме, другому хочется спать, третий читает... Так что чем меньше причин для недоразумений, ссор, тем лучше.
Петя Томсон сел писать очередное письмо жене. Надеется отправить его с оказией, со встречным судном. Тарасевич открепил прикнопленный к переборке самодельный календарь, чертит новый, большой. А мне что же делать? Хорошо Филину, не надо думать, куда девать время, работает за двоих: за техника-гидрографа и за матроса, по шестнадцати часов в сутки.
Тут вошел Чудаков, начальник отряда.
- Сейчас будем брать пробу грунта. Ты мне поможешь.
Дело это нехитрое. Бросили грунтовую трубку, лебедкой вытащили на палубу, отвернули наконечник - и вот он, донный грунт, тот, что исправно отражает ультразвуковые волны наших эхолотов.
На камбузе после чая осталось немного кипятку. Помылся. Нашел боцмана, поменял сапоги - давно собирался это сделать. С полчаса почитал. За этим занятием меня застала Роза Пименовна, повар. Вежливо попросила покрутить мясорубку. Крутил, пока не наготовили фарша на всю гвардию. Взглянул на часы до вахты двадцать минут.
... Когда сменялся с вахты, проходили мимо острова, на скалах которого гомонил птичий базар. Но смотреть не хотелось - устал. Лег, но никак не мог отогнать однообразных, монотонных мыслей, картин. Перед глазами нескончаемо, медленно ползла эхограмма. Лежал и думал о том, что через восемь часов опять подниматься в рубку. И завтра будет то же, и послезавтра, каждый день, без выходных...
Но старые моряки возмущаются: избаловались, давай им отгулы за сверхурочную работу, каждый год отпуска... Мы-де в свое время не видели и десятой доли того, что нынешним представляется само собой разумеющимся...
Их можно понять. Старый "марсофлотец", моряк-парусник Дмитрий Афанасьевич Лухманов рассказывает, какие были порядки у хозяев судоходных компаний. Сменившись с "собаки", самой тяжелой вахты, от полуночи до четырех утра, матрос спал до половины восьмого. После побудки, завтрака заступал на вахту. Если не стоял на руле или вперёдсмотрящим, заставляли чинить такелаж, что-нибудь скоблить, красить. С полудня до шестнадцати часов распоряжался сам своим временем. Затем до восемнадцати стоял полувахту и в двадцать заступал на "детскую" вахту, более или менее спокойную, неутомительную: спать пока не хочется, большая часть судовых работ сделана за день. После полуночи - сон до четырех без четверти. С последним ударом восьмой склянки - снова на палубу: приготовление к утренней уборке, работа на камбузе, мытье палубы, чистка меди. С восьми до половины двенадцатого - сон, потом - вахта, отдых, полувахта, сон до полуночи, и все сначала.
Удивительно ли, что, дорвавшись до берега, моряки старались погулять как следует, взять свое за долгие месяцы. А сколько матросов срывалось в шторм с реи, погибали от цинги, тропических болезней!
Так было когда-то. Сегодня на судне спортзалы, плавательные бассейны, библиотеки, читальни... Но все же море есть море.
... Вначале было приятно: покачивало плавно, равномерно, будто лежал не в кубрике, на койке, а в колыбели. Но повернули-и бортовая качка (врачи утверждают, что бортовая переносится легче) сменилась килевой. Тошнота все усиливалась.
Надо встать, пока не поздно. Полежишь еще десять-пятнадцать минут - и не найдешь сил подняться. Это - недуг, болезнь. Но вахты сменяются своим чередом, лишних людей на судне нет, замены не предусмотрены. Отшвартовались лихо, без запинки. Швартовку Соломсин выполнил элегантно, эффектно.
- В машине! От реверсов не отходить! - крикнул он в переговорную трубу. И вслед за этим - три звонка машинного телеграфа: "стоп", "полный назад" и "стоп". "Фарватер" плавно привалился к черному округлому боку ледокола "Георгий Седов".
В таких случаях нужно как можно больше, через силу есть. И терпеть. Ни в коем случае не поддаваться слабости...
На мостике качка была еще сильнее. Старпом Лапшов обеими руками держался за поручень. Рулевой Филин лежал на штурвале, раскинув руки, ворочал его всем телом.
- На румбе? - спросил Лапшов.
Филин обернулся. Лицо его было, как снятое молоко, прозрачное, голубое.
- Восемьдесят три, - сказал он прерывисто, с дрожью в голосе. И вдруг поспешно сдернул шапку и ткнулся в нее лицом. С минуту плечи его судорожно вздрагивали. Наконец, выпрямившись, вздохнул. Выбрав момент, когда палуба выровнялась, прыгнул в сторону, толкнул дверь - и шапка полетела за борт, в мутную, серую, пенистую круговерть воздуха и воды.
...Все бы ничего - вытерпеть, вынести это можно. Но ведь не знаешь, как долго терпеть, когда это кончится: сегодня, завтра, через неделю...
Позднее, когда навигация подходила к концу, когда "Фарватер" забирал с островов зимовщиков, я видел, как плакал в кают-компании здоровенный детина баскетбольного роста. А было всего шесть баллов волнения.
Спустившись в салон, рассказал Тарасевичу про Филина, предложил:
- Может, заменить его? Тарасевич махнул рукой:
- Ничего. Адмирал Нельсон тоже травил. В перчатки. Вестовой держал для него целый ящик перчаток. А Серега - боец испытанный, выдержит.
Утром начальник отряда объявил, что я вместе с инженерами Лабаскиным и Томсоном, техниками Скобловым и Тарасевичем буду работать на "Седове". Ледокол идет из Певека, при встрече нас возьмет. А пока можно на законных основаниях день-другой отдыхать. Но, подумав, начальник прибавил:
- По одной вахте в сутки, пожалуй, и вы можете отстоять, не переломитесь. Кроме того, возьмете на себя метеорологические наблюдения.
Володя Максимков, старший инженер-гидролог, недолго преподавал мне метеорологию: барометр, психрометр, анемометр - приборы несложные, освоить их нетрудно. Он старательно, с аккуратностью, присущей людям, имеющим отношение к картографии, вычертил таблицы видимости, волнения, характеристик и классификации облаков, снабдил их пометками, облегчающими работу, - и был таков. Знающий специалист, он не любил, не умел учить. С готовностью отвечал на вопросы, а если таковых не было, помалкивал.
В конце каждой вахты я выходил на крыло мостика. Прикинув на глаз видимость, степень волнения, определив по гирокомпасу направление ветра, записывал все данные на клочке бумаги, потом с психрометром, анемометром поднимался на верхний мостик, на крышу рубки. Записав температуру, скорость ветра, присаживался на корточки, закуривал и смотрел на небо и воду, на Арктику, ее чудеса.
Вдруг по борту вырастали горы, мрачные, дымно-фиолетовые. Но штурман держал прямо на них, и они расступались, таяли. А через милю-другую вдруг становилось ясно, тепло, солнечно- оазис посреди моря. Вода, разлинованная солнцем, струями течений, вспыхивала лакированными бликами.
"Стоп машина!" - звякнул телеграф. Остановились, чтобы сделать сличение. Сличение - это контроль работы эхолотов механическим лотом, приспособлением простым и древним. Лот - железная гиря, подвешенная на перлине, разбитом так называемыми марками на метры, - когда-то служил морякам и локатором. В отверстие металлического груза вмазывали сало, и лот поднимал образец донного грунта. Этого опытному шкиперу было достаточно, чтобы определить свое местонахождение в туманную, ненастную погоду. И теперь моряки не обходятся без лота, как и без магнитного компаса, хотя ходить по гирокомпасу значительно легче. Современный пароход начинен новейшим электрорадионавигационным оборудованием; но техника, даже самая совершенная, может выйти из строя, а механический лот и магнитный компас безотказны.
Начали опускать лот. Юра Медведь, перегнувшись через планшир, следил, как он исчезает в зеленой глубине. Лишь только тросик провис, выбрал слабину. Трос натянулся и показал такую же глубину, что и эхолот.
И опять от форштевня потянулись пенистые пузырящиеся усы.
- "Ноль!" - крикнул техник.
Значит, поворот, судно легло на другой галс.
Этот возглас - "Ноль!" - слышится часто. Судно идет короткими галсами, меняет курс через равные промежутки времени.
