Егор Львович подмигнул Вадиму.
Последняя фраза почему-то его доконала. Вадим прилип к стулу, вспотел. Сначала показалось, что отравился и придется искать раковину.
Нет, дело было именно в последней фразе. А что он такого сказал? Тортика схряпать. Простые, обыкновенные слова. Такие и должны быть. И Егор Львович такой, каким ему и полагается быть. Все, как надо.
Вадим глотнул воды. По счастью, Егор Львович не сумел справиться с тяжестью выбора из огромного десертного меню и решил остаться без сладкого, озвучив это следующим образом:
— Съем «Черный лес», а потом буду весь вечер мучиться… Может, лучше было взять «Сердце лимона», может, вкуснее.
И рассмеялся задорно-стыдливо.
Когда он пришел домой, было почти десять часов. Пока снимал пальто, жена мелькнула где-то в дверном проеме с прижатой к щеке телефонной трубкой, помахала рукой. Пройдя в гостиную, Вадим машинально включил телевизор.
Все нормально: диван, телевизор. А как еще?
Маша появилась с задиристым румянцем на щеках — следствием интеллектуальной беседы с одним из своих приятелей. Выдержав паузу ровно в одну минуту, она сообщила:
— Я сегодня ходила наниматься на работу.
Он поднял удивленно брови — в соответствии с увертюрой.
— …Ну, так, в качестве эксперимента — на что я гожусь… Все-таки у меня образование… Я, в общем, давно обзванивала кадровиков в разных компаниях. Тебе не говорила, чтоб сюрприз… Вот и сюрприз: сегодня была на двух интервью, и не взяли! Прикинь!
Вадим отчасти заинтересовался.
— По квалификациям не подошла?
Маша отвернулась, заморгала обиженно:
— Не пойду никуда больше… Все везде своих пропихивают… У меня два языка, гуманитарное образование — и какое! Как будто к ним каждый день с таким приходят… причем у них ведь даже обучают, если надо, на пиар и на все такое… так что какие-то там специальные квалификации ни при чем. И все равно не взяли.
Вадим развязал галстук.
— Значит, не сумела себя подать. Хотя странно, ты же вроде пробивная. Или я просто привык так считать. Ты вот варишься в одном и том же супе, со всеми своими приятелями, писаками и читаками… А в реальном мире за претенциозные разглагольствования и копейки не дают.
Молчание с другой стороны приобрело напряженный оттенок.
— Я, кстати, подозревал, что ты разучилась… выражаясь на твоем же языке… функционировать вне структурированной среды… Вне университета и своего круга, где все наперед понятно.
Маша ответом не удостоила. Но задумалась.
По телевизору показывали в меру известного российского поп-исполнителя. Юные поклонники вопрошали его: а почему вы не пишете песен по-английски? На что тот с иронией отвечал:
— Понимаете, большинство гастролей наших артистов проходят очень далеко от столицы, в провинции. И там английский не понимает никто… А мы там зарабатываем большую часть наших денег… деньги ведь всем нужны…
Последнее — с кривой усмешкой.
Вадим поразился:
— Хоть один правду сказал. Молодец — уважаю. Не то что какая-нибудь там Кристина или Мальвина… «единение со зрителями, заряд публики, творческий поиск…»
Маша сидела на плюшевом подлокотнике и мерно качала ногой, как хвостом:
— Деньги, деньги… везде… и ты тоже. Надоело. Мне бы даже при социализме хотелось бы жить. Тогда хоть были в жизни какие-то щели, где можно было существовать, не озабочиваясь зарабатыванием денег. И не свихиваясь на белых линкольнах, кобрах за семьсот долларов на ужин… А сейчас: конкуренция, рентабельность… Тошнит просто.
Вадим даже крякнул в конце пассажа.
— Да что ты знаешь о социализме!.. И, кстати, вдогонку кобрам: ты, кажется, завела себе приятельницу, как ее — Милку. Не понятно, для чего тебе это знакомство, но вот уж баба, свихнувшаяся на деньгах и шмотках… (В этом месте Маша брыкнула ни в чем не повинную кожаную свинью за пятьсот долларов, притулившуюся у стены.) А насчет социализма — я тебя на пять лет старше, и то его не застал толком. Ты пока мало что знаешь… еще не жила самостоятельно, не успела. Сетуешь на «новую жизнь», уже давно не новую, кстати… Потому что пока она в тебе не очень-то нуждается… не взяли вот тебя, так ты и обиделась на всех…
Вадим помедлил буквально секунду и догнал собственную мысль:
— Да и вообще, в масштабе твоей жизни — и моей, наверное, тоже — социализм был слишком давно. И пора его забыть и не вспоминать больше. И тем более не оправдывать им свои недостатки… Есть просто люди, которые умеют себя реализовывать, и те, которые не умеют, — и все. Поэтому не надо намекать прозрачно, что, мол, вот ты «МИСИ-ПИСИ или как его там» закончил… «А вот я — один из лучших университетов мира…»
Он завелся. Но пытался не позволить себе захотеть сделать с ней то, что сделал тогда. Он виноват, и поэтому лучше молчать.
Маша посмотрела с интересом, но злобно закусила губу:
— Потыкай, потыкай меня теперь тем, что я за твой счет живу. Я все думала, когда же ты, дорогой, начнешь права качать… Неужели ты святой… и вот дождалась. Это при том, что я на работу пробовала устроиться. И сейчас тебе же об этом рассказывала. И при том, что денег у нас — или, извините, у вас — полно. А обычной женской страсти к мехам, бриллиантам и машинам я не испытываю… В отличие, кстати, от Милки.
Маша порозовела — тоже, видимо, начала вспоминать и привязывать инцидент к настоящему разговору психонитями отдельной, кромешно темной, хоть и родной Вадиму души. Она восстановила дыхание и добавила с горечью:
— Я всегда знала. Что какими бы ни были два человека в личностном плане… обязательно настанет момент, когда один из них скажет: ты живешь на мои деньги. Так что будь добра, закрой рот…
Не выдержав, Вадим перебил:
— Ничего такого я тебе не говорю. И попрекать не думаю. Ты же меня прекрасно знаешь… Мне, что ли, надо, чтобы ты работать пошла?! Мне-то это ни под каким соусом не нужно, тем более ребенок еще маленький. Это все тебе самоутверждаться надо периодически каким-то хитрым способом. «Чтобы не закиснуть дома, последних извилин не лишиться, попробовать себя в мире», — передразнил Вадим. — За деньги издаться ты тоже не хочешь. Обыкновенно, цивилизованно — раз средства позволяют. Нет, тебе надо, чтобы тебя редактор одобрил и сам издал… Как будто это на тебе сразу знак качества ставит. Я тебе вообще про другое говорю; с чего разговор начался — с денег. Ты про деньги ничего не знаешь пока, потому что сама не зарабатывала…
Маша подпрыгнула с подлокотника:
— Как это не зарабатывала?! Я тогда на поездку в Европу сама заработала, еще когда тебя не знала. Три месяца не спала ночами, в баре коктейли мешала!
Вадим отклонил аргумент:
— Ну, один раз, в качестве эксперимента — у тебя все так, в виде игры, с задором. А вот ты пойди по-настоящему работать… так чтобы работать долго, хотя бы иногда нудно. Чтобы была ответственность — не за бокалы в баре, а покруче… А если бы тебе еще сознание того, что надо работать… Что тебе иначе жить не на что будет и сына растить — тогда бы ты поняла кое-что.
Маша продолжала пинать свинью:
— Интересно, что.
Он быстро устал от этого диалога и от упрямого, красиво стриженного затылка. Маша теперь сидела к нему спиной, демонстрируя свое отношение к новому повороту беседы. Вадим задумчиво смотрел на затылок, который был раньше не виден из-за густых мягких волос. Их было приятно трогать руками. А этот дурацкий ежик трогать бы и в голову никому не пришло. Затылок вызывал только одно желание — по нему треснуть…
Упс! Вадим испугался и сделал вид, что ничего подобного ему вовсе и не хотелось. Это кто-то злой и коварный у него в голове нарочно все портил. Такое с ним часто бывало в детстве: в самую прекрасную минуту вдруг возникал непреодолимый импульс заорать, плюнуть и вообще повести себя неадекватно. Видимо, просто психику зашкаливало от счастья.
Вот он и притворился, что сейчас был тот самый случай. Это ему удалось не вполне. И так виноват, а теперь виноват еще больше.
Вставая, Вадим завершил в примирительно-философском тоне:
— Почему вообще в… так сказать, мыслящей среде принято презрение к деньгам? Деньги — это концентрат человеческого труда. Пота, слез и здоровья, вложенного в них… И еще — радости, удобств и свободы. Всего, что на них можно купить… К деньгам надо относиться по меньшей мере уважительно…
Ткнув поцелуем затылок, он отправился к дверям. Маша пробурчала вслед:
— Очень ты от них свободен… Приходишь поздно, валишься с ног, даже сына не видишь… И папа мой тоже…
Вадим этого уже не слышал. Он шел спать. С пиджаком в руке через холл, едва освещенный и гулкий из-за стоящих по углам узких ваз — всего сантиметров сорок в диаметре при почти трехметровом росте. Вадим подробно оглядывал интерьер: шел медленно, почти ожидая, что за это лишнее, оттянутое время кто-то успеет объяснить ему, зачем ложиться спать именно сейчас и почему спать — почему нельзя сделать что-то другое. И отчего теперь не хочется ни собственно спать, ни чего-то другого.
