владел английским и французским, эти языки в гимназии давались ему намного легче, чем латынь и греческий. Но, поскольку все беседы в «Луксоре» по негласной договоренности велись на языке английских гостей, в конечном итоге было удобно, что на нем говорили и слуги.
Лючия Морелли, как оказалось, тоже неплохо знала английский. Митя не умел определять возраст, однако почему-то решил, что ей скорее за тридцать, нежели сильно за двадцать. У нее были нетипичные для итальянки светлые локоны, убранные в замысловатую прическу. Сестра Калверта предположила, что Лючия осветляет их с помощью перекиси водорода.
– Для лакея, служившего в доме графини, ваш Бичем держится не слишком уверенно, – проронил Найтли, когда слуга на мгновение замешкался, обдумывая, следует ли положить на тарелку журналиста третий кусочек запеченной форели.
Мите показалось, что Кэтрин, миниатюрная брюнетка с огромными глазами, в этот момент слегка мотнула головой, будто сделала знак Бичему, и лакей поспешно перешел к следующему гостю.
– Он исправится, мсье Найтли. Однако я попрошу Дюпона с завтрашнего дня помогать ему прислуживать за столом. Наверняка вы уже имели возможность убедиться, что мой портье говорит по-английски почти так же хорошо, как я.
Шутка вызвала одобрительный смех, и мимолетная озабоченность исчезла с лица Шабо.
Париж в начале ноября был полон очарования. Деревья на бульварах уже обнажились, отбрасывая сплетенные тени ветвей на пыльные тротуары. За деревьями проступили фасады домов с ажурными решетками французских балконов. Улицы гудели, запруженные каретами и омнибусами, запах конского навоза смешивался с ароматами кофе, корицы и горячих круассанов. Медленно наливались апельсиновым светом электрические фонари.
Найтли шел размашистым шагом по Итальянскому бульвару. Митя, Кэтрин и американец Холлуорд старались не отставать от него, в то же время успевая восторженно озираться по сторонам. Этих троих, несмотря на очевидную разницу во вкусах и воспитании, объединяло ощущение легкой эйфории. Горничная Кэтрин, благочинная пожилая дама, семенила следом, нагруженная шляпными коробками. Сестра Калверта пребывала в полной уверенности, что нельзя побывать в Париже и не приобрести с полдюжины новых шляпок. Сегодня она купила четыре, которые выбирала не меньше часа.
– Кажется, в этом доме находилась редакция журнала «Мушкетер», – заметил Найтли, не сбавляя шага. – Журнал, между прочим, издавал Александр Дюма.
– Ты же знаешь, братец, что я больше люблю Гюго. Кстати, когда мы посетим Нотр-Дам?
– Не сегодня, Кэт. Дмитрий мечтал побывать в «Кафе Риш», где в начале девяностых собирались импрессионисты. Мы почти пришли.
– Я не останусь с вами ужинать, – неожиданно заявила Кэтрин, поправляя меховое боа. – Лучше прогуляюсь и вернусь в отель в экипаже. Разумеется, с Перкинс, – быстро добавила она, кивнув на свою горничную.
– Как знаешь, – холодно отозвался Найтли. – Можешь гулять в сопровождении Перкинс, если обещаешь вести себя благоразумно.
– Может, я и замуж могу выйти за того, кого сама выберу?
Брат поморщился:
– Не начинай, Кэт. Тебе прекрасно известно, что из-за твоей склонности верить проходимцам, рассчитывающим на богатое приданое, решение этого вопроса я оставляю за собой.
Кэтрин презрительно поджала губки, отвернулась и зашагала в обратном направлении, маленькая и изящная, в струящемся платье по последней моде. Найтли направился к высокой стеклянной двери, а Бэзил Холлуорд еще стоял на тротуаре, глядя вслед девушке, и Митя тоже невольно оглянулся. На мгновение ему показалось, будто Кэт шла уже не одна, а с каким-то господином, отделившимся от фонарного столба, когда она проходила мимо. Перкинс со шляпными коробками заметно отстала. Хрупкий силуэт быстро затерялся в толпе, так что Митя не мог поручиться, что зрение его не обмануло. Тем не менее Найтли не без причины запрещал сестре прислушиваться к голосу сердца.
Когда прошлым летом они были в Милане, Калверт рассказал другу, почему за пять месяцев до этого перевез Кэтрин из поместья в свой лондонский дом и с тех пор старался не выпускать из поля зрения. Оказывается, малышка Кэт чуть тайно не обвенчалась с красавцем-капитаном, соблазнившим ее, как Феб Эсмеральду. Вот только капитан, как выяснил Найтли, проиграл в карты почти всё отцовское наследство и надеялся, что удачная женитьба поправит его дела.
– Неужели современные барышни еще попадаются на подобные уловки? – недоумевал Митя. – Времена Джейн Остин давно миновали.
– Кэт искренне верила, что он был в нее влюблен, и, кажется, до сих пор меня не простила. Иногда я думаю, что теперь она в пику мне готова поощрить любого негодяя.
«Как бы то ни было, она не поощрит первого встречного в Париже», – подумал Митя. К тому же с тех пор она повзрослела – теперь ей почти двадцать.
Митя зашел в ресторан следом за Холлуордом. Роскошный интерьер «Кафе Риш» сразу вытеснил из его головы все мысли о Кэтрин. Зал был оформлен в темно-красных тонах, приглушенное освещение создавало почти интимную обстановку. Найтли уже сидел за столиком, бордовый полумрак мягко оттенял его кожу, и от этого она казалась приятно бархатистой. Мите до боли в ладонях захотелось прикоснуться к его руке. Вместо этого он уткнулся в меню.
– Одобряю ваш выбор места, Дмитрий, – произнес Найтли своим глубоким голосом. – Не зря покровитель Моне и Писсарро, Ренуара и Сезанна – румынский врач Жорж де Беллио – устраивал здесь «ужины импрессионистов». Он ведь был одним из первых покупателей их картин и до самой смерти не оставлял надежды вновь сплотить почти распавшуюся группу. Я ужинал в «Кафе Риш» несколько раз в девяносто втором и девяносто третьем. Честно говоря, на этих вечерах бывали не столько художники, сколько их друзья – Доде, Мирбо, Тургенев.
– Кажется, Беллио умер в девяносто четвертом? – проронил Холлуорд, проявивший необычайную для американца осведомленность. – Очевидно, тогда всё и закончилось?
– Да, встречи прекратились, – подтвердил Найтли, медленно поднося к губам бокал красного вина.
Он прикрыл глаза, вдохнул аромат и сделал небольшой глоток. Журналист ценил дорогое вино, а ресторан, в котором они ужинали, славился как превосходными винами, так и заоблачными ценами.
Мите вспомнилось, как прошлым летом он увидел Калверта в Королевской академии художеств, как робко подошел, уверенный, что Найтли его не узнает. И как услышал:
– Дмитрий! Давно же вас не было! А я сегодня уезжаю в Милан. Не желаете составить мне компанию?
Глава 3
Когда он не гулял по Парижу, он рассматривал увядающие ирисы. В Салоне Муз выставлялись полотна и других импрессионистов, но они не завораживали Митю так, как натюрморт Ван Гога.
Экспозицию удачно дополняло одно из писем художника к младшему брату Тео, которое Йоханна Ван Гог любезно предоставила Шабо вместе с картиной. Владелец отеля разместил его под «Ирисами», на круглом столике,
