— Я?
— Да, ты. Сознайся, бесишься, и только потому, что я, на свое несчастье, взял в сторону и нам приходится делать объезд в несколько миль… Но, насколько помнится, совсем недавно ты сказала, что времени у нас предостаточно.
— Осторожно!
— В чем дело?
— Ты чуть не въехал на откос.
— Значит, не умею вести машину?
— Я этого не говорила.
И тут, неизвестно почему, его прорвало:
— Может быть, и не говорила, зато я скажу кое-что, и тебе полезно будет раз навсегда запомнить мои слова, милочка.
Самое интересное: он даже не знал, что ей сейчас выложит. Просто подбирал что-нибудь поувесистей, покатегоричней: жену давно пора осадить.
— Понимаешь, Ненси, ты жуткая зануда и, пожалуй, единственная, кто этого не замечает.
— Будь добр, следи за дорогой.
— Хорошо. Буду следить за дорогой, буду вести машину плавно и осторожно, чтобы не сбиться с пути.
Надеюсь, понимаешь, о каком пути я говорю?
Ему казалось, что он нашел очень точную, ослепительно неопровержимую формулу. Словом, сделал чуть ли не открытие. Все плохое в Ненси объясняется в конечном счете тем, что она всегда идет прямым путем, не позволяя себе никаких отклонений.
— Не понимаешь?
— А так ли это необходимо?
— Что? Так ли необходимо знать, что я думаю? Господи, да ведь это же помогло бы тебе сделать над собой усилие и понять наконец окружающих, а значит облегчить им жизнь. Например, мне. Не уверен, впрочем, интересует ли это тебя.
— Ты не позволишь мне сесть за руль?
— Ни в коем случае. Допусти на минуту, что можно думать не только о себе и пребывать убежденной в своей правоте, а хоть раз посмотреть на себя в зеркало и задаться вопросом…
Он старательно пытался выразить то, что испытывал и чувствовал все, как ему казалось, одиннадцать лет их брака. Такое случалось с ним не впервой, но только сегодня он — это было его твердое убеждение — сделал открытие, которое поможет ему все объяснить. Должна же Ненси наконец понять! Может быть, поняв, она научится видеть в нем мужчину?
— Разве есть что-нибудь нелепей жизни, похожей на поезд, который неизменно следует по одной и той же колее, по тем же рельсам? Так вот, сейчас на шоссе мне показалось, что я поезд. Другие машины останавливаются где угодно, из них выходят мужчины, им не надо просить разрешения выпить кружку пива.
— Ты пил пиво?
Поколебавшись, он предпочел откровенность:
— Нет.
— Мартини?
— Да.
— Двойной?
Он бесился: почему он обязан ей отвечать?
— Да.
— А до этого? — с пристрастием допрашивала пеней.
— До этого?
— Да, до отъезда?
— Не понимаю.
— Что ты пил, пока заправлялся?
На этот раз он солгал:
— Ничего.
— Ну-ну.
— Не веришь?
— Очевидно, двойной мартини подействовал на тебя сильней, чем обычно.
— По-твоему, я пьян?
— Так ты обычно разговариваешь, когда выпьешь.
— Я говорю глупости?
— Не знаю, но меня ты ненавидишь.
— Почему ты не хочешь понять?
— Что?
— Что это не правда, что я тебя люблю и был бы с тобой совершенно счастлив, если б ты обращалась со мной как с мужчиной.
— То есть давала тебе напиваться во всех придорожных кабаках?
— Вот видишь.
— Что?
— Ты выискиваешь самые обидные слова. Нарочно все раздуваешь. Разве я пьяница?
— Нет. За пьяницу я никогда бы не вышла.
— Часто выпиваю?
— Нет, редко.
— Даже не каждый месяц. Может быть, раз в три месяца.
— Что же тогда с тобой?
— Со мной ничего не было бы, не смотри ты на меня как на последнего подонка всякий раз, когда мне хочется хоть на один вечер вырваться из привычной колеи.
— Она тебя тяготит?
— Я этого не сказал… Возьми, к примеру. Дика. Дня не проходит, чтобы он не лег спать в лучшем случае полупьяным. А ты все-таки считаешь его интересным парнем. И разговариваешь с ним всерьез, даже когда он под мухой.
— Во-первых, он мне не муж…
— А во-вторых?
— Перед нами грузовик.
— Вижу.
— Помолчи минутку. Мы подъезжаем к перекрестку, и я хочу прочесть, что написано на указателе.
— Тебе неприятно говорить о Дике?
— Нет.
— Жалеешь, что вышла не за него, а за меня?
— Нет.
Они снова очутились на шоссе с двухрядным движением; машины шли значительно быстрее, чем при выезде из Нью-Йорка, и яростно обгоняли друг друга. Ненси включила радио — вероятно, надеясь заставить Стива замолчать. Передавали последние известия — было 23 часа.
— …Полиция полагает, что бежавший прошлой ночью из уголовной тюрьмы Синг-Синг[1] Сид Хэллиген, которого до сих пор не удалось задержать…
Ненси выключила приемник.
— Зачем ты выключила?
— Думала, тебе неинтересно.
Да, передача его не интересовала. Он никогда не слышал о Сиде Хэллигене, не знал даже, что накануне из Синг-Синга бежал заключенный. Радио навело его лишь на одну мысль — он вспомнил о человеке с неподвижным и злобным взглядом, который, прикрыв ладонью трубку, звонил в баре по телефону. Все это ерунда. Важно одно: она выключила радио, не спросив его. Именно такие ничтожные мелочи…
О чем шла речь, когда она прервала их спор? О Дике Лоуэле, женатом на подружке Ненси, — обеим парам случалось иногда провести вечер вместе.
Вздор! Зачем спорить? Разве Дика заботит мнение жены? Он, Стив, сам во всем виноват — вечно боится, как бы Ненси чего не подумала, вечно ждет ее одобрения.
— Что ты делаешь?
— Как видишь, останавливаюсь.
— Послушай…
Выглядел бар довольно невзрачно, машины, стоявшие перед ним, были как на подбор — старые, сильно изношенные; именно поэтому Стив и выбрал его.
— Если ты выйдешь, предупреждаю: дальше поеду одна, — отчеканила Ненси.
Он вздрогнул как от удара. С минуту недоверчиво смотрел на нее, но жена выдержала его взгляд. Она оставалась такой же подтянутой, как при отъезде из Нью-Йорка. «Не баба, а консервированный огурец», — грубо подумал он.
Возможно, все кончилось бы ничем и он сдался бы, но тут Ненси добавила:
— Доберешься до лагеря автобусом.
Он почувствовал, что губы его кривит недобрая усмешка, протянул руку, вытащил ключ зажигания и, невозмутимый, как Ненси, сунул его в карман.
Такого с ними еще не случалось. Но отступать Стив не мог. Ее пора проучить — он убежден в этом.
Стараясь не глядеть на жену, он вышел из машины, захлопнул дверцу и возможно более твердым шагом направился к бару. На пороге обернулся, посмотрел назад, но она не шевельнулась, за стеклами был виден лишь ее бледный профиль.
Он вошел. Лица, искаженные в табачном дыме, как в кривых зеркалах ярмарочного балагана, повернулись к нему, и, опустив руку на стойку, он почувствовал, что она липкая от спиртного.
II
На те несколько секунд, что он шел от двери до стойки, разговоры смолкли. Гул, только что наполнявший комнату, стих внезапно, как оркестр: никто не тронулся с места, все лишь проводили вошедшего глазами — без враждебности, без любопытства и, казалось, без всякого выражения на лице.
Как только он оперся ладонью о стойку, а бармен протянул волосатую руку за грязной тряпкой и вытер прилавок, жизнь возобновилась, и Стивом вроде бы перестали интересоваться.
Атмосфера произвела на него впечатление: этот бар сильно отличался от обычных придорожных заведений.
Вероятно, неподалеку расположен поселок или небольшой городок, возможно, завод: здесь говорили с разными акцентами, и рядом со Стивом на стойку облокотились два негра.
— Что будем пить, приезжий? — осведомился бармен.
Насмешки в вопросе не чувствовалось. Тон был дружелюбный.
— Ржаное, — буркнул Стив.
Нет, на этот раз не потому, что оно — самое крепкое: просто, заказав шотландское, он сразу выделился бы из общей массы. Он не намерен надолго оставлять Ненси одну. Но и вернуться к машине слишком быстро тоже нельзя, иначе он потеряет преимущества занятой им позиции.
Он слегка стеснялся проявленной им непреклонности.
Еще немного, и ему станет стыдно, хотя в глубине души он убежден, что вправе так поступать, а жена заслуживает урока. Из-за нее он почти не бывал в подобных заведениях и теперь жадно вдыхал острый запах спиртного, посматривал на темно-зеленые стены, украшенные старыми лубочными картинками, и неопрятную кухню, за открытой дверью которой женщина с падавшими на лицо прядками седых волос чокалась с двумя другими женщинами и мужчиной.
Над стойкой висел большой телевизор старого образца, но дрожащие, словно испещренные штрихами изображения на экране напоминали кадры очень давних фильмов, и никто ими не интересовался. Вокруг горланили.
В углу за стойкой, ни на кого не глядя и прижавшись щекой к щеке, сидела влюбленная парочка неопределенного возраста, безмолвная и неподвижная, как на фотографии.
Ненси этого никогда не понять. Он и сам затруднился бы объяснить, что ей следует понимать. Она вообразила, что он остановился тут, чтобы выпить; это не совсем так, но Ненси ни за что не поступится своей убежденностью, позволяющей ей всегда напускать на себя вид человека, который кругом прав.
