Поэтому и я считала, что Золушке тоже не хотелось на бал, но мужчина настаивал, что она хотела туда поехать. Однако она не могла этого сделать, потому что ей нечего было надеть.
Я не понимала, почему отсутствие соответствующей одежды могло помешать ей поехать на бал. Еще одно правило этих невротиков, которое я отказывалась понимать. Они хотели, чтобы все люди выглядели одинаково и вели себя тоже одинаково.
В школе учительница все время пыталась заставить меня играть с другими детьми, даже когда я объяснила ей, что вместо этого хочу изучать камни. Она настаивала, что я должна вести себя так же, как другие дети, и принимать участие в их играх. Нейротипичные люди все время считают, что все остальные должны вести себя одинаково, должны соответствовать каким-то ими же придуманным стандартам.
Я очень обрадовалась, когда врач в конце концов установил, что я не отношусь к нейротипичным людям. Но разные специалисты по-разному называли мое состояние. Высокофункциональный аутизм, говорил один. Синдром Аспергера, настаивал другой. Общее расстройство развития, убеждал всех третий. Первый доктор сказал, что мое состояние это не диагноз, скорее, некий ярлык.
Но в любом случае все сходились во мнении, что со мной не все в порядке, я не была нейротипичным ребенком. Они объяснили моим родителям, что мой мозг отличается от мозга большинства остальных людей, а мое поведение — это результат не умственных нарушений, а неврологических отличий.
Одним из результатов такого моего состояния и явилось умение фокусироваться на одном определенном предмете, как, например, моя коллекция камней. Врачи говорили, что это называется персеверация — человек пытается сосредоточиться на чем-то одном, исключая при этом все остальное.
Нейротипичные люди считают, что если кто-то слишком много внимания уделяет камням, значит, он находится в состоянии персеверации. Но если уделять пристальное внимание другим людям, как это делают они сами, то все нормально. Я этого никак не могла понять. Не понимала, чем нехорош мой повышенный интерес к камням. Но была рада, что доктора поняли и признали то, что я сама уже давно знала. Я была не такой, как все. Мама плакала, когда врачи сказали ей об этом. Почему — не знаю.
Так вот, мачеха и сводные сестры Золушки отправились на бал, а ее оставили дома. Но тут появилась крестная Золушки, которая была феей. Я и ее представила на своей мысленной диаграмме и провела жирную линию между нею и Золушкой.
Фея-крестная была, конечно, нейротипична. Она взмахнула волшебной палочкой, и Золушка получила золотое платье и хрустальные туфельки. Фея хотела, чтобы Золушку на балу приняли за свою и в то же время чтобы она оказалась лучше всех. Ее волновало положение Золушки в социальной иерархии, а это характерно для всех нейротипичных людей.
Фея сказала Золушке, что та должна уйти с бала до того, как часы пробьют полночь, — все просто. Гораздо проще всех остальных правил, которым следуют нейротипичные люди. Хорошо, что фея сразу сказала об этом Золушке. Обычно нейротипичные люди не говорили о правилах своей игры. Просто делали что-то свое, а потом, если я поступала иначе, они указывали мне, что я не права.
И Золушка отправилась на бал, а в полночь убежала оттуда и по дороге потеряла одну хрустальную туфельку. А потом принц разыскал Золушку, примерил ей туфельку, она пришлась впору, и принц сказал, что возьмет Золушку в жены. Мужчина утверждал, что Золушка очень обрадовалась. Я помню, что мама говорила то же самое, когда рассказывала мне эту сказку. Но я представляла тихую кухню, скамью, на которой Золушку никто не тревожил, и была уверена, что Эван Коллинз и тут ошибается.
— Почему она рада и счастлива? — спросила я.
— Потому что ее полюбил принц. И потому что она теперь станет принцессой.
Так может ответить только нейротипичный человек. Золушка счастлива из-за своих отношений с другим человеком и из-за нового положения в социальной иерархии. Если бы Золушка была нейротипична, она, конечно, была бы счастлива. Но я считаю, что она не нейротипична. А раз так, то и радоваться ей нечего. Принц захочет, чтобы она все время присутствовала на балах и наряжалась в красивые наряды. А ей больше нравится тихая, спокойная кухня. Так думала я.
— Мне кажется, она не рада, — промолвила я и отвернулась.
Мне нужно идти на встречу с доктором Родесом.
Я спешила в сторону домика подзарядки — невысокой металлической конструкции, в которой только-только мог поместиться мой робот. На крыше были установлены солнечные панели, они преобразовывали солнечный свет в электрическую энергию, которая потом хранилась в аккумуляторах внутри домика. По ночам я возвращалась в свое физическое тело, а робота оставляла на подзарядку.
Я аккуратно завела робота в домик задним ходом так, чтобы вилки зарядного устройства попали в гнезда на корпусе робота. После этого я неохотно вернулась в свое физическое тело, спавшее в резервуаре сенсорной депривации, лишенное всякой чувствительности.
Мне не нравилось мое физическое тело. Когда я находилась внутри робота, то могла регулировать многие ощущения. Если окружающий свет был слишком ярким, я могла снизить чувствительность моих зрительных рецепторов и тем самым уменьшить интенсивность света. Если звук казался мне слишком громким, я могла временно отключить слуховые рецепторы.
Возможности физического тела были намного более ограниченными. Я впустила сознание в физическое тело и начала слышать ритмичное жужжание насоса, который подавал жидкость в мой резервуар. Доктор Родес говорил мне, что это самый тихий насос из всех доступных, но, на мой взгляд, он был достаточно шумным, я ощущала его вибрации костным мозгом.
Сейчас я плаваю в маленьком море. Вода, поддерживающая мое тело, насыщена сульфатом магния и в пять раз выше по плотности, чем морская вода. По температуре она точно соответствовала температуре моего тела. Через внутривенную капельницу в мое тело поступали все питательные вещества, моча выводилась посредством катетера.
Я спала тут каждую ночь, а робот тем временем заряжался. Я могла при желании вылезти из сенсорного резервуара и сходить в гимнастический зал или в кафетерий, но обычно я никуда не ходила.
Я думала о человеке на берегу. Вспомнила, что Эван Коллинз просил меня рассказать о нем доктору Родесу. Иногда я быстро забываю разные вещи. Доктор Родес говорит, что у меня плохо развита кратковременная память. Но сейчас я вспомнила, что должна рассказать доктору Родесу об Эване Коллинзе и его сломанной ноге.
Я протянула руку, чтобы нажать на кнопку вызова сиделки. Пришлось преодолевать сопротивление воды, ощущение не из приятных. Потом я услышала дребезжание и лязг открываемого люка, который находился в одной из боковых стенок резервуара. Внутрь ворвался свет. Я сощурилась, а сиделка сняла с моей головы электроды.
Это была женщина с круглым лицом и темными волосами. Она что-то говорила мне.
— Ты меня помнишь, Анни? Меня зовут Кири. — Она улыбнулась, я кивнула в ответ, но улыбаться не стала. С меня и так уже было довольно, слишком много общения.
Сиделка помогла мне выбраться из резервуара, протянула полотенце и халат, но я продолжала молчать. Я знала, что она ждет, чтобы я завернулась в халат, но мне так этого не хотелось. Меня раздражало прикосновение к телу любого материала. С большой неохотой я все же надела халат. Босые ноги чувствовали прохладу бетонного пола.
Всегда, чтобы пообщаться с доктором Родесом, я возвращалась в свое физическое тело и всегда чувствовала себя при этом очень странно. Тело было тяжелым и неуклюжим, руки меня не слушались, так что даже надеть халат было довольно трудно. Кири дала мне стакан воды. Когда я выходила из резервуара, мне всегда хотелось пить.
На острове я была сильной. Мой робот мог мандибулами расщеплять кокосовые орехи, мог ходить по дну океана.
В физическом теле я была маленькой девочкой, худенькой двенадцатилётней девочкой. Моя мама была библиотекарем, папа — программистом. Он звал меня Маленький профессор. Я была частью программы, которую доктор Родес называл «терапевтическим вмешательством».
Мне больше нравилось находиться в роботе.
Из коридора донеслись голоса, люди смеялись и разговаривали друг с другом, кто-то шел по холлу. Обутые в кроссовки люди направлялись в кафетерий, в гимнастический зал, в спальные комнаты. Там они спят в настоящих кроватях. Все эти люди работают на горнодобывающую компанию «Атлантис». Они не являются частью экспериментальной программы. Все они обычные нейротипичные люди.
Кири провела меня по холлу.
— Мы идем не в ту сторону, — сказала я, когда мы свернули по коридору налево.
Кабинет доктора Родеса был направо.
— Сегодня мы идем в другой кабинет, — ответила она.
В этом другом кабинете на потолке жужжали лампы дневного света. Я видела, как они мигают. Когда-то папа говорил мне, что лампы дневного света мигают шестьдесят раз в секунду, потому что электрический ток шестьдесят раз в секунду меняет свое направление. Еще он сказал мне тогда, что большинство людей этого не замечает. Сам он замечал, но его это не раздражало.
