А потом в небе появился вражеский самолет-разведчик «Хейнкель-126», прозванный за торчавший в хвостовом оперении амортизатор «костылем» или «кривой ногой», сделал круг, и земля заходила ходуном: немцы взялись за дело всерьез. Снаряды падали густо, с корнем выворачивая деревья; осколки рубили листву и звонко тюкали в орудийные щиты.
Когда налет кончился, Павел не сразу поверил в то, что его батарея еще жива. Но над лесом снова показалась уродливая стрекоза — разведчик уточнял результаты обстрела. Снять его было нечем, и Дементьев хорошо понимал, что еще одного артналета им не выдержать: маскировка с орудий содрана близкими разрывами, на траве от стволов пролегли длинные проплешины — следы выстрелов — с воздуха пушки видны как на ладони. И вот-вот должна была подойти вражеская пехота, и тогда…
«Пока «костыль» развернется, пока осмотрится, пока будет передавать информацию на землю, — лихорадочно размышлял Павел, — у нас есть минут десять. Да, жаль отступать, но бессмысленно гибнуть — это еще хуже».
— Передки на батарею! Орудиям отбой!
Солдаты разом задвигались. Быстро, но без суеты выкатили орудия, прицепили их к передкам, погрузили на станины раненых и убитых. И вовремя: не успели упряжки отъехать на сотню метров от покинутой позиции, как высотку свирепо распахали немецкие снаряды. Разрывы слились в сплошную стену — на полянке не осталось живого места.
И лейтенант, принявший свой первый в жизни бой и выигравший его, почувствовал молчаливое одобрение своих бойцов: «Ты правильно поступил, командир».
* * *
Отъехав километра на полтора, Павел остановил колонну для короткого отдыха. На остатки батареи было страшно смотреть — более половины людей убито или ранено, часть лошадей погибла, и пушки везли не по шесть коней, как положено, а по три-четыре, причем многие из них были ранены. Солдаты, усталые и грязные, с почерневшими лицами, сидели, висели, кто как мог, на передках и станинах орудий. Лейтенант пристроился на передке переднего орудия и видел, как левый коренник — сильный, здоровый тяжеловоз, раненый в левый бок, — при каждом шаге припадал на левую ногу, а из раны в такт шага выливалась очередная порция крови, словно внутри животного работал маленький насос, — за лошадью тянулась тоненькая красная дорожка. А люди с надеждой смотрели на двадцатилетнего лейтенанта Дементьева, как будто он был богом, державшим в руках их судьбы. Хотя, если разобраться, так оно и было…
Вскоре впереди открылась полянка, похожая на предыдущую и вполне пригодная для новой огневой позиции. Павел осмотрелся. Невдалеке текла небольшая речушка, за которой стоял густой лес. «Вот туда нам и надо, — подумал лейтенант, — танки реку не перепрыгнут, а на переправе мы их причешем». Он уже собирался отдать приказ переправляться, но тут на поляну выкатились наши легкие танки «БТ». Вокруг машин бегал маленький полковник, суматошно размахивая руками и энергично матерясь, но было видно невооруженным глазом, что он растерян и не знает, что происходит на фронте, и что ему делать.
К поляне мало-помалу подтягивались пехотинцы из какой-то разбитой части — злые и угрюмые; многие из них раненые. Людей становилось все больше, вот только командовать ими, похоже, было некому — ощущение неразберихи и бестолковщины усиливалось. Тяжело вздохнув, Дементьев направился к полковнику-танкисту — как-никак, тот был здесь старшим по званию.
— Товарищ полковник, разрешите обратиться!
— Чего тебе?
— Разрешите переправить мои пушки на тот берег реки. Позиция там…
— Твоя фамилия, часом, не Ворошилов? — зло скривился танкист, щуря покрасневшие глаза. — Полководцев развелось, маршалов, только воевать некому, вашу мать! Норовишь в лесочек смыться и под шумок дать драпа? Стой, где стоишь, и умри за Родину! Вон там тебе позиция, — он махнул короткопалой рукой в сторону дороги, — понял? Выполняй!
— Есть! — Павел козырнул, четко, по уставу, повернулся и пошел к своим орудиям, мучимый тяжелым предчувствием.
Предчувствие не обмануло — не прошло и получаса, как накрыли их немецкие танки, на это раз шедшие в сопровождении пехоты. Они хищно вырвались из леса, с ходу охватили поляну, и начался бой, очень быстро превратившийся в бойню. Лязг гусениц, взрывы, треск пулеметов заглушили многоголосый вой людей, расстреливаемых в упор. «Бэтэшки» один за другим вспыхивали факелами; люди бежали к реке, падали, изредка вставали, снова падали и оставались лежать неподвижно.
Павел и его прошедшие крещение огнем артиллеристы были одними из немногих не потерявших голову в этой кровавой мясорубке, простроченной свинцом. Его орудия были готовы к стрельбе в считанные секунды, и первым же выстрелом они подбили шедший на них немецкий танк. Машина вздыбилась, словно конь, на скаку схваченный за узду, и осела, расстелив перед собой железную ленту перешибленной гусеницы. Второй выстрел орудия и выстрел второго танка прозвучали одновременно.
Дементьева швырнуло на землю, по ушам как будто с размаху ударили доской. Он поднял голову, не до конца понимая, жив он еще или уже нет. Танк чадно дымил, но и от пушки осталась только груда бесполезного железа. Снаряд ударил по центру орудия, и хотя расчет уцелел, делать им здесь было уже нечего.
— К реке! — скомандовал лейтенант, мельком увидев, как немецкий танк со скрежетом подмял под себя второе орудие, стоявшее поодаль, и развернулся, давя его гусеницами.
…Они бежали к реке, обгоняя смерть, дышавшую им в затылок. Спасительный берег был уже рядом, когда в спины бегущим ударил пулемет. Павел упал ничком и распластался на земле, заворожено глядя на ползущую к нему огненную змею, сшитую из трассирующих пуль — выбитые их ударами фонтанчики сухой земли взметывались все ближе и ближе.
В этот миг лейтенант не вспомнил всю свою жизнь, как это обычно пишется в книгах. У него вообще не было никаких мыслей — был только страх, подавляющий и поглощающий, полностью растворивший в себе человека по имени Павел Дементьев.
Но змея не доползла — она погасла в двух шагах от головы лежавшего человека. То ли немецкий пулеметчик решил, что тот уже мертв, то ли у него кончилась лента. Как бы то ни было, Павел вскочил, одолел оставшиеся до реки метры одним броском, возвращаясь от смерти к жизни, и с разбегу плюхнулся с крутого берега в воду, пахнувшую тиной и торфом.
* * *
Через реку они перебрались впятером — из батарейцев, утром этого очень долгого дня принявших бой, в живых остался один их десяти. Грязные и ободранные, они долго шли по лесу, пока не наткнулись на остатки двести восемьдесят шестой стрелковой дивизии. Здесь же был и ее командир, пытавшийся сколотить из разношерстной толпы боеспособную часть. Поставив в строй всех: стрелков разбитых батальонов, танкистов, потерявших свои машины, связистов, обозников и поваров полевых кухонь, он повел их через редколесье навстречу наступавшим немцам в отчаянную и безнадежную контратаку. Сколько их было, таких атак, в первые месяцы войны, да и потом, когда война уже переломилась…
Немцы успели оседлать высоты, подтянули артиллерию и встретили атакующих шквальным огнем, начисто выкашивая пулеметами густые цепи. Дементьев бежал вместе со всеми, сжимая в руке пистолет и ясно сознавая, что каждый следующий шаг может стать для него последним. И все-таки он бежал, раздирая рот надсадным криком, и залег только тогда, когда атака захлебнулась, и солдаты приникли к спасительной земле, не в силах превозмочь бьющий им в лица огненный ветер.
Волна атаки разбилась и откатилась назад, оставляя на обожженной земле, вдоволь напившейся русской крови, капли мертвых тел. Комдив был тяжело ранен, и некому было снова поднять бойцов. Да и не было никакого смысла в еще одной атаке — дивизия полегла бы на этом смертном поле вся, до последнего человека, не продвинувшись вперед ни на шаг.
…Они шли через лес, стиснув зубы и слушая частые хлопки немецких разрывных пуль, врезавшихся в стволы деревьев. Шли, обливаясь потом, но оружия не бросали, хотя патронов ни у кого уже не было. К удивлению Павла, все его бойцы, вышедшие с ним из боя у реки, уцелели в самоубийственной контратаке — никто из них не был даже ранен.
— Бог спас… — негромко сказал ездовой Тимофеев, внимательно рассматривая дыры на своей простреленной шинели.
«Бог? — удивился лейтенант. — Для нас бог — Сталин, на него молится весь народ и вся страна! А тут — бог спас…».
Потом он этому уже не удивлялся. На дорогах войны Павел видел не раз, как под бомбежкой или под артобстрелом солдаты осеняли себя крестным знаменьем и шептали побелевшими губами Господне имя. Когда смерть подступала совсем близко и заглядывала в глаза, о Сталине никто уже не вспоминал…
ГЛАВА ВТОРАЯ. БОЛОТНОЕ СИДЕНИЕ
Будут веками на веки прославлены
