жрать! — объявил Миша, появляясь в гостиной.
Рома оторвался от созерцания мерзости, которую творила за окном поздняя подмосковная осень, и медленно, словно приговорённый к казни, побрёл вслед за другом. Он уже сегодня завтракал кефиром с остатками сушек и ему совсем не хотелось есть, но ещё меньше хотелось спорить с Михой, который не терпел ни от кого отказов и всё равно бы настоял на своём.
— Ну что, как настроение? Вестей от Алки нет? — начал Миха, когда они устроились за столом.
После смерти Игоря весь байкерский клуб, предводителем которого тот был последние пять лет — впрочем, он и организовал его — решил как бы взять Романа на поруки, и иногда он чувствовал себя сыном полка, хотя многие из членов клуба были его ровесниками, а некоторые и много младше. Миха вообще считал бесцеремонное вторжение в Ромину личную жизнь делом обыденным и даже своей святой обязанностью. Сам он в свои тридцать пять был, как он выражался, дважды удачно женат, но последние несколько лет довольствовался короткими интрижками с размалёванными, затянутыми в кожу девицами — они в достаточном количестве толклись в баре, где проводили все вечера и выходные члены клуба. Лёгкий перепихон для поддержания тонуса, нередко на скорую руку, прямо в подсобке бара, вполне устраивал Миху и ни о каких серьёзных отношениях он не помышлял. При этом он втирал всем окружающим про высокие семейные ценности, призывал не забывать про обязанность гражданина заботиться о демографии и генофонде нации, в общем — любил нести всякую демагогическую чушь от штатных пропагандистов. Вот и сейчас Миха пытался выяснить, нет ли вестей от девушки Романа, Аллы, которая умотала в Москву пару месяцев назад и не подавала вестей уже почти месяц. Её телефон был вне зоны доступа, и если бы не довольно частые посты в Инстаграм, по которым можно было судить, что у неё всё хорошо, Роман уже бросился бы на розыски. А так — он просто замкнулся в себе, да ещё осень накатила на город со своими занудными прибамбасами. В общем, всё один к одному, «депрессуха» правила бал. Рома уже месяц прозябал, выходя из дома только за продуктами и то не дальше придомового магазинчика с довольно скромным ассортиментом.
— С какой целью интересуешься? — вяло ответил вопросом на вопрос Рома, лениво ковыряя вилкой яичницу на сковороде.
— Исключительно исходя из моей крайней озабоченности твоим нынешним, весьма угнетённым состоянием, — не переставая запихивать в свою пасть содержимое сковороды, изрёк Миха, и завершил цитатой из «Декамерона»: «Соболезновать удрученным — человеческое свойство, и хотя оно пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других».
Рома грустно посмотрел на сидящего перед ним монстра с руками, напоминающими лопаты, пальцами, в которых обычная вилка казалась зубочисткой, и которого с большим трудом можно было представить нуждающимся в утешении. Однако он знал, что это именно так. В этой могучей груди билось сердце, способное воспринимать чужую боль почти как свою. Последний развод Михи сопровождался мучительной ломкой отвыкания от любимой женщины, периодом самокопания и даже пьянством в самом неприглядном виде. Друзья, решившие помочь ему преодолеть стресс сообразно своим представлениям об утешении и соболезновании, просто заперли его на месяц в подвале какой-то дачи, и, к удивлению Романа, это в конечном счёте возымело эффект. Миха вернулся в исходное состояние, но напрочь потерял интерес к серьёзным отношениям с женским полом, хотя очень любил пофилософствовать на эту тему. Впрочем, не только на эту. Его голова необычайным образом, словно поролоновая губка впитывала в себя всё, что Миха когда-либо читал или слышал. Однако при этом никакой каши в его мозгу не образовывалось. Свои, а также чужие перлы он выдавал всегда по делу и в чётком соответствии с темой разговора. Не имея никакого образования, кроме среднего, он мог часами вести диспуты практически на любую тему и даже иногда удивлял специалистов глубиной познаний в той или иной области.
— Ты свою озабоченность можешь засунуть… сам знаешь куда, — бросил ему Рома и отвернулся.
Он прекрасно понимал, откуда растут ноги озабоченности друга, поскольку несколько дней назад обнаружил исчезновение из квартиры охотничьего ружья отца. Тот не стал забирать его при переезде — то ли не вспомнил, то ли охладел ко всему этому. Впрочем, он и не был никогда заядлым охотником, а ружьё купил, скорее всего повинуясь мужскому инстинкту обладания оружием. Рома ни разу — по крайней мере за осознанный период своей жизни — не слышал, чтобы отец даже заикался об охоте. Вот у брата дробовик был вещью если не необходимой, то как минимум, используемой. Он всегда находился под стойкой бара для защиты от грабителей — хотя кому в здравом уме и твёрдой памяти пришло бы в голову грабить заведение, набитое пьяными байкерами. Правда, когда Игорь только открыл пивную — а именно это определение больше всего подходило небольшому заведению, — случались попытки наездов со стороны рэкетиров, но им быстро объяснили, кто есть кто, и эта тема канула в лету. Уже потом, когда клуб начал расти как на дрожжах за счёт притока новых членов и они не помещались в довольно тесном зале, на месте пивной появилось двухэтажное здание, где на первом этаже разместился огромный зал со множеством столиков, длинной барной стойкой и полукруглым, приподнятым танцполом. Второй этаж отвели под бильярдную на пять столов, сауну с ВИП-зоной и три спальных номера для заезжих гостей.
Сейчас всё это практически принадлежало Роману, как и автосервис, и квартира брата в престижном районе, но занимался хозяйством Миша и пара их близких друзей. Единственное, что сделал Роман — это выделил ребятам долю в бизнесе. Каждый получил по десять процентов, таким образом у Ромы осталось семьдесят. Он хотел разделить всё поровну, но Миха решительно отмёл эту идею. Он заявил, что нельзя превращать их компанию в подобие Новгородского вече, потому что это, как правило, бардак и «анархия — мать порядка». Главные, ответственные, окончательные решения всегда должен принимать один человек. Миша настойчиво пытался вовлечь Романа в управление бизнесом, но не преуспел в этом и до поры до времени оставил его в покое. Каждый квартал он приносил финансовые отчёты о деятельности, которая планомерно расширялась, давая уже довольно приличный доход, но Рома даже не просматривал их, а просто складывал в ящик комода.
Ему вполне хватало того, что на банковской карточке всегда имелись необходимые для жизни деньги, а всё остальное было где-то за гранью
