— Этот год, — сказала Гражина, — пролетел мгновенно. Честное слово. Где-то в середине стало тоскливо — все — таки мы очень оторваны. А сейчас — вы не представляете, как не хочется улетать.
— А если бы вам предложили — оставайтесь еще на срок?
— Нет, не осталась бы, — ответила Гражина.
Тут Павлыш понял, что у нее зеленые глаза. Темные мокрые ресницы затеняли их, и потому они сначала показались Павлышу куда темнее.
— Жаль, — сказал Павлыш. — Чем больше народу, тем интереснее.
— И без меня достаточно, — возразила Гражина. — Сколько в вашей смене?
— Тридцать два.
— В нашей было тридцать шесть. Но мне не повезло.
— Ага, — Павлыш сразу сообразил, что она имела в виду.
Еще тринадцать лет «Антею» лететь до звезды. Еще тринадцать смен. Тринадцатая будет самой счастливой. Именно тем космонавтам будет суждено спуститься на планету, завершить труд тысяч людей и полутораста лет.
— Ничего, — сказал Павлыш. — Мы с вами будем еще не очень старыми. Мы там обязательно побываем.
— Там нам нечего делать, — сказала Гражина. — На планете нужны совсем другие специалисты.
— Почему? Двигатели будут нужны. И кабины будут нужны.
— Вы кабинщик?
— Медик-кабинщик.
— Редкое сочетание. Какой курс?
— Четвертый. А вы?
Гражина вылезла из воды.
— Дайте полотенце, — сказала она.
Полотенце лежало рядом с Павлышом.
Тот быстро поднялся, протянул полотенце. Она начала вытирать волосы, и Павлыш понял, что глаза у нее не просто зеленые, а очень зеленые.
— Я уже старуха. Я в аспирантуре. Мне двадцать три года.
— Ну и что? Разница в три года. Несущественно, — ответил Павлыш.
Гражина засмеялась. Она так сильно смеялась, что руки с полотенцем опустились, и Павлыш увидел, как изменилось ее лицо. Мокрые волосы, что прижимались к голове, сейчас, подсушенные полотенцем, превратились в пышную гриву. И лицо стало меньше. Только глаза не уменьшились.
Она бросила полотенце на диван, взяла оттуда халатик, накинула его, сунула ноги в туфли.
— К обеду не опаздывайте! — сказала она. — Сегодня прощальный обед.
— Ну что вы!
— Не забудьте сумку. Что там у вас?
Гражина была бесцеремонна, но Павлыш не обижался.
Ее бесцеремонность была личной связью между ними.
Только человек, который тебе не чужой, может спросить, что у тебя в сумке.
— Я был в пустой библиотеке, — признался Павлыш, — и взял там кассеты.
— Я тоже раньше туда ходила. Все наши ходили. Я подозреваю, что когда-то там нарочно оставили массу интересных кассет, чтобы устроить нам дополнительное приключение. Что вы взяли?
Павлыш пожалел, что не взял ни одной книги Достоевского или Маркеса.
— Так, — сказал он, — приключения.
— «Звездный рейс»?
— «Подводный мир». Я пропустил несколько серий.
— Не смущайтесь, курсант. Я не спросила, как вас зовут.
— Слава. Слава Павлыш.
— Вот видите, Гражина вам не нравится, а Слава мне нравится. Так вот, Славик, я должна вам признаться, что сама еще два месяца назад вытащила из той библиотеки третью и четвертую серии «Подводного мира», несмотря на мой почтенный возраст и солидность.
— Вы не производите солидного впечатления.
— Я стараюсь.
5
Они спустились на лифте к центральному шару, потом Гражина побежала к себе в каюту переодеваться.
Павлыш прошел к кабинам.
Обычный корабль имеет два центра: пульт управления и двигательный отсек.
На «Антее» было три центра. Помимо двух обычных там были «кабины».
В обыденности этого слова была извечная попытка причастных к грандиозному делу снизить пафос причастности.
В космическом институте, который имел счастье заканчивать Павлыш, шла давнишняя и безнадежная война между профессорами, для которых уважение к правильной терминологии означало уважение к предмету изучения, и курсантами, которые даже на экзаменах не могли одолеть простых слов «телепортационные ретрансляторы».
К таким курсантам относился и Павлыш, который был хорошим, в меру старательным и в меру способным студентом, достаточно хорошим, чтобы попасть на «Антей» — предмет мечтаний многих поколений студентов.
По законам изящной словесности автор, дабы не привлекать к себе внимания читателей, должен на этом этапе рассказа заставить своего героя — Павлыша — по пути к «кабинам» продумать все, что положено знать читателю.
К сожалению, в данный момент ничто на свете не могло бы заставить Павлыша думать о проблемах, истории и перспективах телепортации, так как он с каждым шагом все больше проваливался в сладкую пропасть влюбленности, притом влюбленности, обреченной на разлуку, что всегда усиливает чувство.
За невозможностью использовать монолог Павлыша, автор вынужден сам поведать о предмете беседы.
К сожалению, для физиков и пилотов даже к двадцать третьему веку путешествие со скоростью большей, чем скорость света, оказалось прерогативой фантастов. Прыжки сквозь изогнутое пространство и подобные изобретения мечтателей пока не стали реальностью. Законы природы обмануть не удалось. Следовательно, за освоением планет Солнечной системы наступила пауза, которая грозила затянуться навечно. Звезды были недостижимы, так как путь к ним требовал сотен лет полета. Технически возможно было построить корабли, которые выдержали бы столь долгое путешествие, но нельзя было придумать бессмертного человека. Разумеется, мечта о выходе к звездам, к иным цивилизациям, существование которых оставалось лишь теоретическим допущением, продолжала бередить воображение. Проекты, разработанные мечтателями еще в двадцатом веке, рассматривались и обсчитывались, но не осуществлялись. Можно было построить гигантский корабль, снабдить всем необходимым, чтобы экипаж существовал в нем многие десятилетия. Чтобы космонавты рождались, росли, учились и умирали на борту корабля. Сто, двести, триста лет в пути…
Добровольцам, идущим на это, предлагалась пожизненная тюрьма, причем тюрьма, доведенная до абсурда, — тюрьма не только для них самих, но и для их детей и внуков. К тому же можно было вычислить, что в подобном путешествии экипаж, как бы ни был к этому подготовлен и готов жертвовать собой и своим потомством, неизбежно деградирует, как деградирует любое человеческое сообщество, оторванное от остального человечества. Цель не оправдывала жертв.
Теоретически и даже практически был возможен и другой вариант. После отлета с Земли экипаж корабля погружался в анабиоз, из которого выходил к моменту высадки у дальней звезды. То же делалось и на обратном пути.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
