Именно потому карьера журналиста у меня и не сложилась.
И так бывает. Я отучилась на журфаке, прошла стажировку в нашей районной газете и после нескольких совсем неудачных статей была с позором изгнана оттуда. Вера, моя подружка с универа, в тот день отпаивала меня белым вином и пустырником, подтирала сопли и уговаривала попробовать себя где-то еще. А где мне себя попробовать, если в районе была одна газета и один телеканал с региональным включением на три часа, и директором всего этого медиахолдинга был один человек, который меня и выгнал с позором из редакции?
В общем, получила я волчий билет в профессии, о которой мечтала в школе, и, не знаю, что там больше сработало-вино или пустырник, — приняла соломоново решение.
Я решила уйти в бизнес родителей.
Хотя бизнесом прямо это трудно назвать, однако благодаря этой работе у меня всегда были миленькие юбочки, кофточки, в общем, нарядные и красивые тряпки на все случаи жизни. Ну и денежки, соответственно.
Я решила пойти продавцом на папину точку вещевого рынка.
Ну, и закрутилось как-то. Тут я была сама себе хозяйка, продавец и закупщик товара, бухгалтер и реализатор. Папа с мамой, обрадовавшись молодой силе, открыли еще три точки на разных рынках (вернее, один даже в сити-молле, единственном на весь городок), и я крутилась и вертелась среди обширного количества тряпок, оправдывая свою говорящую фамилию.
Совсем недавно мне исполнилось двадцать пять лет, я являлась натуральной платиновой блондинкой с голубыми глазами, чем очень гордилась, а еще обладала офигенными ресницами, на которые можно было уложить подряд восемь спичек, но редкий собеседник мужского пола с первого раза запоминал меня в лицо, потому что в основном пялился на грудь. Я же относилась к этому философски. Как и к тому, что практически все женщины — от десяти до восьмидесяти — считали меня крашеной дурой с силиконовым бюстом.
Дурой — то, я несмотря на разгромную изобличительную речь директора медиахолдинга не была, не говоря уж о силиконе. Во всяком случае школу окончила хорошистом, университет тоже, на досуге много читала и любила ходить в театр больше, чем на дискотеки. Мама моя считала, что моей главной чертой было простодушие. Легкий юмор — пожалуйста, но вот иронию, а тем более сарказм я бы не узнала, даже выскочи они прямо передо мной из тюков с одеждой.
И именно из-за моей этой внешности, думаю, и подруг у меня толком не было, кроме университетской Верочки, а мужчины… мужчины надолго не задерживались. В силу своего простодушия я совсем не умела льстить, а ведь хорошо известен тот факт, что если мужчине не твердить по восемь раз на дню, как он могуч и прекрасен, а также умен и талантлив, то мужчина хиреет и начинает скучать. И поэтому в любви мне не везло — не везло до одного момента.
Недавно я начала встречаться с очень хорошим парнем, приятным во всех отношениях, хоть и не разобравшимся в хитросплетениях моей судьбы и характере, Авизе. Пусть вас не смущает его необычное имя. Оно лезгинское. Родители решили назвать его так в честь князя Авиза, который возглавил восстание против иранских захватчиков. Он со своими соподвижниками держал оборону в крепости недалеко от Ахтов. Вот и Авиз держит пока мою оборону. Вернее, я держу от него оборону, уж очень быстро он пытается форсировать события по нашему сближению.
Иногда во мне просыпался дух ученицы-хорошистки, а вернее, небольшая зависть к мотивированной и успешной подружке-журналистке Верочке, и я пыталась найти себе нормальную работу. Но вся беда была в том, что в большинстве контор набором кадров ведали дамы не первой молодости… И моя внешность, которую Верочка с мамой называли суперзвездной или голливудской, им была как кость в горле, вот мне и отказывали.
Сама я на многочисленные шутки и анекдоты о блондинках не обижалась. Во-первых, на это не хватило бы и всей жизни, а во-вторых… если честно, не все из этих анекдотов понимала сразу, а некоторые оставались недоступны пониманию и после подробного растолковывания.
Но это мелочи жизни. Я прекрасно себе уживалась в своем маленьком мире вещевого рынка, ездила за товаром в город из районного центра, а иногда и в Москву, дружила с Верочкой, часто сидела с ее уже пятилетним сыночком Мишенькой, которого моя подруженька растила одна, и чувствовала, что жизнь, в общем-то, не так плоха. Ну, до определенного дня, когда Верочка приходила ко мне домой с бутылочкой вина и очередной профессиональной наградой в честь отменной статьи или к празднику День печати, и я погружалась ненадолго в пучину депрессии от своего недалекого ума и слабеньких способностей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Депрессия легко лечилась Мишенькой, и мы все вместе летом отправлялись на пляж, зимой-на лыжную базу, а весной или осенью ездили в город в развивайки или в кино, потому что в нашем районном центре отродясь ничего веселее мелких ЧП вроде пожаров или драк алкоголиков не было.
Все было хорошо в дружбе нашей, если бы не постоянное упоминание Верочки о своем брате Пашеньке. Хотя сейчас, да и тогда, когда я с ним познакомилась, на Пашеньку он совершенно не тянул, а являлся настоящим Павлом. Вот так, с придыханием, Пааавел, я и называла его какое-то время. До тех пор, пока он не умер для меня. Совсем.
Глава 4. Паша
Вера дозвонилась до меня только с пятого раза. Предупредить, что едет ко мне в гости. Да не одна, а с чемоданом без ручки. Со своей подружкой. Ленкой Тряпкиной. Не очень хорошо помню её, только как что-то очень похожее на прозрачную моль.
Блондинка, она была похожа на вытянувшуюся макаронину — прозрачную, длинную. И всегда смотрела на меня, замирая.
Это раздражало ужасно. Глянешь из окна — вроде бы веселая девчонка, смеётся, болтает, а как придет к нам в дом — молчит и смотрит во все глаза.
Довольно непривлекательные зрелище.
Так. Да что я о ней думаю, как приедет, так и уедет. Другое дело, что наконец-то Вера согласилась привести моего родного племянника — Мишеньку.
— Вер, слушай, тут такое дело, может быть, лучше я к вам приеду? — решил сделать ход конем.
— Паша, ты обещаешь и обещаешь. А приезжаешь редко. Так что в этот раз я сама приеду. Вернее, мы, — в голосе Верочки смех и веселье.
— Да я же о вас забочусь! — пытаюсь достучаться до ее здравого смысла, но ничего не выходит.
— Думаешь, нас испугает бардак в твоей берлоге? — она смеётся, даже не представляя, насколько далека от истины. Их бардак не испугает, потому что моя берлога давно превратилась в волчью нору. Их испугает ВСЕ.
Чешу макушку, думая, какие ещё слова найти, чтобы отговорить сестру от поездки к себе. Или просто предложить ей жить с гостями в гостинице в Петрозаводске, обещая полную экскурсионную программу. В любое место, кроме моего дома, разумеется.
— Паша, мы приедем ненадолго, ты можешь не переживать.
Да, увидя мой дом, они сбегут оттуда в первые полчаса. Пешком. Сквозь буераки.
— Вер, а может быть…
— Никаких "может", — обрывает меня Верочка. — Мы уже купили билеты. Скоро будем.
Я вздыхаю.
Ну как донести до нее мысль, что жить у меня — не лучшая идея? Что тут может выжить только умалишенный, или отщепенец какой, или умалишенный отщепенец.
Ну или волк, как я.
Мне-то все эти удобства побоку. Я сросся со своим внутренним зверем. Мы с ним нашли общий язык.
Я даже выкупил территорию вокруг заповедного леса, возле волшебной липы, чтобы сюда приезжало как можно меньше людей, никто не обживался и не заполнял тут пространство своими домами, детьми, машинами.
Волк должен жить в лесу, в берлоге, без всяческих изысков.
А тут чутье мое подсказывает, что вся моя жизнь сразу перевернется, как только ДВЕ женщины и один ребёнок окажутся в моем доме.
Да дом перестанет походить сам на себя, это точно. Все встанет с ног на голову и ещё какой-нибудь позой.
Черт, и ведь никак не отделаться от них.
— Ладно, буду вас ждать. Вер, а что ты с собой эту Тряпкину-то тащишь? Нафига она тебе?
