С пяти, шести лет папа изредка давал мне карманные деньги, по пятнадцать, двадцать копеек, а однажды дал бумажный, желтый рубль.
Это большие деньги. Метро стоит пять копеек, пакетик хрустящего картофеля – десять, кукурузные хлопья с Буратино на пачке – пятнадцать, килограмм яблок – двадцать, мороженное от семи копеек.
Мармелад был другой по вкусу и более упругий. Мармелад в магазине двух видов – 'Балтика' за рубль тридцать, желтенький и волнистый и
'Желейный', кажется за рубль шестьдесят, разных цветов. 'Лимонные и апельсиновые дольки' большая редкость, в развес они не продаются, только в баночке-тубусе.
Папа недоступный моему уму человек. Чулок под брюками зимой он не носит. Дает мне фору в сотню метров и всегда догоняет. Плюет дальше меня. Когда я подрос он рассказывал как в институте (он бросил строительный и учился на втором курсе в МИЭМ) он с легкостью доказывал у доски теоремы квантовой механики. Я видел его тетрадки с формулами и логарифмическую линейку, с помощью которой он быстро умножал и делил. Он любил шахматы и от случая к случаю учил меня.
Всегда давал мне фору – снимал с доски ферзя или обе ладьи. И все равно выигрывал. Папа выигрывал и у дяди Саши, Сашкиного папы. Он рассказывал о своих шахматных победах на работе. Однажды в гости к нам приехал его приятель с работы. Папа работал на заводе
'Сантехкабин' конструктором. Они сели за шахматы. Папа вначале безудержно хвастался. А приятель больше помалкивал. К концу партии папа притих. Он проиграл, мой непобедимый папа. Впервые видел его растерянным. Но приятель уехал, и неуверенность его прошла.
Однажды папа заставил меня бить незнакомого мальчика. Не помню, почему он его остановил, начал ругать, а потом сказал мне: бей его.
У меня была в руке палка, которой я косил траву. Я врезал мальчику по плечу. Он был старше меня. Стоял и не уходил и не пытался защититься. Папа сказал: еще бей, и я ударил еще несколько раз.
Потом мы разошлись. Я помню это место.
Папа не раз брал меня к себе на работу. Таскал по отделам и хвастал – мой сын. А ехать туда нужно было на метро через всю Москву на Щербаковскую. Однажды он много выпил и на обратном пути уснул прямо в вагоне. Я расплакался, ведь я не умею читать, и не знаю на какой станции выходить. Его растолкали соседи пассажиры.
Вообще, когда мы с папой куда-нибудь идем в Кузьминках, он останавливает знакомых на пути и говорит: 'Посмотри, какой у меня сын вырос'. Часть знакомых – местные пьянчужки, другая – бывшие соседи по Крестьянской заставе. То же самое он говорит тетям из бакалейного и колбасного отделов в нашем продмаге у остановки. Мне не нравится, что меня в упор рассматривают и говорят одно и то же:
'Мать честная! Ему бы усы, ну вылитый Володька Трынкин, вылитый!' В таких случаях я прохожу на несколько шагов вперед, чтобы укоротить неожиданную встречу.
Однажды мы поехали с папой на ВДНХ. Прошли через всю территорию и в кафе у пруда он сел выпить за столик. В этот день я съел пять мороженных, разного сорта. Пять. Обычно в день взрослые покупают детям одно мороженное, и потому это запомнилось. Люблю мороженое.
Самое простое стоит семь копеек – фруктовое в стаканчике, со вкусом черной смородины. Следующее – девять копеек, молочный брикет. Эскимо в фольге на палочке стоит одиннадцать копеек. Тринадцать копеек – молочно-фруктовое. Крем-брюле – пятнадцать копеек. Девятнадцать копеек стоит стаканчик сливочного пломбира с кремовой розочкой.
Стаканчики вафельные или бумажные. Двадцать две копейки стоит
'Лакомка', она появилась в 70-х – это сливочный валик в толстом слое глазури цвета какао. Двадцать восемь копеек – эскимо в орехово-шоколадной глазури. Пломбир за сорок восемь копеек – это большой сливочный брикет в фольге.
С Сашкой Истровым из соседней квартиры мы крепко дружим. Разница в два года не помеха. Мы ходим друг к другу или гуляем вместе.
Мне было пять, а Сашке значит три. Сидим в его комнате, играем.
Сашины родители дядя Саша и тетя Тоня чем-то занимаются в соседней комнате за закрытой дверью. Вдруг Сашка выбросил мишку в окно и смотрит на меня.
– Зачем ты выкинул?
– Мне еще купят. Сашка вышел и вернулся с уткой на колесах.
Большинство его игрушек лежит в чулане, к которому нужно идти через комнату с взрослыми. Сашка закрыл за собой дверь и утку тоже кинул в окно. У меня поползла улыбка. Сашка заметил. Он стал носить игрушку за игрушкой. Принесет, швырнет в окно и смотрит на меня. Это похоже на выступление артиста. И каждый раз все крупнее игрушку приносит.
Как только он появляется с новой игрушкой, я начинаю стонать.
Последней Сашка принес большую деревянную машину 'Чайка'. Я уже ползаю со слезами на глазах. Через секунду она глухо грохнулась об землю. Все, больше игрушек нет. Но не такой Сашка. Он потащил к окну ковер с пола. Сам не смеется, только на меня посматривает. С ковром пришлось повозиться. Сашка головой вровень с подоконником, ручки слабые. Мои всхлипывания вперемешку с хрюканьем привлекли внимание родителей. Письменному столу и шкафу можно сказать просто повезло.
Родители Сашку любят и многое ему прощают. Он часто гоняет клюшкой мячик по квартире. Однажды Сашка отдал пас Рагулину… и осколки люстры посыпались прямо в папины макароны. В другой раз захожу к нему – левая кисть забинтована – обжег. Где-то нашел пистолетный патрон и зарядил им детскую поршневую двустволку. Сашка гордо показывал мне разорванное по шву дуло, две пулевые вмятины в обоях и одну в серванте.
В середине 60-х с нижнего балкона слышен Биттлз.
Если в Кузьминках становится совсем невыносимо из-за пьяного отца, мама берет меня и уезжает на несколько дней в Измайлово к родителям. Конечной станцией тогда была Измайловский парк. В вагонах были светильники с открытыми колпаками. Нить накаливания в лампочках
– красного цвета.
До 13-й Парковой мы добирались на автобусе. Район очень зеленый и уютный. Куракины живут в доме на углу 13-й Парковой и Сиреневого бульвара. Панельная пятиэтажка, но от нашей отличается. На лестничной клетке пахнет кожей обитых дверей. На площадке по три квартиры, а не четыре, как у нас. У нас лестничные марши впритык, а здесь между ними большое расстояние – можно запросто уронить пакет с молоком на гвардии полковника. Квартира трехкомнатная, кухня и комната с окнами на восток, две другие комнаты с окнами на запад.
Здесь живут мой дед Сеня, бабушка Люба и две мамины сестры, мои тети – Люда и Наташа. Наташа старше меня всего на год – значит мы друзья. Дед Сеня нас много фотографирует.
У Наташки, когда сердится привычка приговаривать: 'Вот теперь я тебя не люблю!' Это пошло от 'Мойдодыра': 'Вот теперь тебя люблю я…'. Она страшная заводила и капризуля. Люда где-то достала импортную помаду – невероятное счастье при тогдашнем дефиците. А
Наташка, когда Люда ушла на работу, стала красить ею комнатную дверь. Хватило на половину. Взрослые – быстрее отмывать, пока Люда не вернулась.
У деда Сени кортик. Он висит в шкафу, вместе с парадной формой.
Вот это вещь. Однажды осенью он пришел домой после парада и сказал, что у Кремлевской стены захоронили неизвестного солдата. Соорудили вечный огонь. Да, сколько лет прошло после войны, все погибшие известны и вот нашли одного неизвестного. Понятно, почему такие почести.
В новогодние каникулы дед, Наташа и я поехали в Лужники на елку.
Все было замечательно. Покричали хором со всем залом: 'ну-ка елочка, зажгись!'. Подарки получили – пластмассовые красные домики с горстью различных конфет и пачками вафель. Возвращаемся домой. Подходим к метро Спортивная – толпится народ. У деда не было пятачка, и он сказал, чтобы я прошел вместе с кем-то. Я замешкался, и меня ударили дверцы турникетов. С тех пор года три со тревогой проходил через турникеты в метро.
Баба Люба варила необычный кисель. Он остывал и не выливался из перевернутой кружки. Мне такой нравится, он напоминает мармелад.
В 63-м году дед утроил маму в Совмин, курьером. Плехановский институт мама бросила после двух курсов из-за меня. Курьерский оклад
– 45 рублей. Все заработанные деньги мама отдавала бабушке Нюше, а меня удавалось пристраивать в детсад на пятидневку или в детские санатории. Путевки стоили очень дешево.
На новый год мы с мамой ездили в Астафьево, санаторий в бывшем господском доме, в Подмосковье. Огромная столовая. Столы с белыми скатертями, плотно уставленные бокалами разного калибра, салатницами, хлебницами, приборами и тарелками. На столах стоят бутылки с минеральной или фруктовой водой, которую отдыхающие оставили до будущего раза. В новогодний вечер раскрасневшиеся совминовские взрослые сидят за столами и, качаясь, поют нестройными голосами: 'А рассвет уже все заметнее, так, пожалуйста, будь добра – не забудь и ты эти летние, подмосковные вечера…'. Я крепко заснул, а когда рассвело, в своем носке на полу обнаружил большую шоколадку
