Эбнер расслабился и закрыл глаза, но заснуть не удавалось — мысли о предстоящих делах не давали покоя. Нужно браться за них сразу же, без лишней раскачки, думал он, тогда больше будет шансов на их скорейшее и удачное завершение. Конечно же, он намеревался добросовестно исполнить все дедовские наказы, невзирая на некоторую туманность их формулировок, однако перспектива торчать в этой дыре еще Бог знает сколько времени отнюдь его не прельщала… Поднявшись с постели, Эбнер снова зажег потушенную лампу и отправился осматривать дом.
Из спальни он двинулся в расположенную рядом с кухней столовую, до отказа забитую неуклюжей самодельной мебелью, а затем вновь остановился у дверей гостиной, за которыми двадцатый век уступал место веку восемнадцатому — настолько дряхлой и старомодной была обстановка этой комнаты. Повозившись с ключами, Эбнер отворил массивную дверь, переступил порог и застыл в изумлении — чистота в помещении была почти идеальной. Тщательно пригнанные двери не оставляли ни малейшей щели, сквозь которую могла бы проникнуть пыль, густым слоем покрывавшая другие комнаты этого неухоженного особняка.
Выйдя из гостиной и затворив за собой двери, Эбнер миновал несколько запутанных переходов и очутился перед узкой невзрачной лестницей, так хорошо ему знакомой, — она вела наверх, к таинственной комнате с заколоченными ставнями, в стенах которой отбывала некогда свое бессрочное заточение несчастная тетя Сари. Эбнер вспомнил, сколько страхов пережил он однажды в детстве, стоя под дверью этой комнаты и вслушиваясь в доносившиеся оттуда непонятные жуткие звуки, и трудно сказать, кого он тогда боялся больше — старого Лютера, могущего в любую минуту застать его за этим запретным занятием, или неведомого существа по ту сторону двери… Поднимаясь по шатким ступеням, Эбнер вновь ощутил в душе смутный страх перед этой зловещей комнатой — образ загадочной узницы и былой дедовский запрет все еще продолжали действовать на него.
Подобрав ключ, он открыл замок и толкнул дверь. Она подалась с трудом, словно протестуя против его вторжения. Эбнер вошел внутрь и, высоко подняв лампу, внимательно осмотрел комнату, которую он столько раз рисовал в своем воображении и которую ему довелось увидеть впервые только сейчас.
Сколько он себя помнил, комната с заколоченными ставнями всегда представлялась ему чем-то вроде изящного дамского будуара — и тем сильнее был он поражен убогостью здешней обстановки: разбросанное по углам грязное белье, растерзанные подушки на полу, колченогая кровать, уродливый комод, за которым валялась огромных размеров тарелка с присохшими к ней остатками пищи. В комнате стоял такой невыносимый гнилостный запах, что его едва не стошнило. Внушительные залежи пыли и густая сеть паутины на стенах и потолке довершали картину отвратительного запустения.
Эбнер водрузил лампу на отодвинутый от стены комод и, подойдя к окну, что находилось над мельничным колесом, приподнял вверх застекленную раму. Затем он хотел распахнуть ставни, но вспомнил, что они приколочены; тогда он вышиб их пинком ноги. С треском оторвавшись от окна, ставни полетели вниз, и Эбнер с облегчением ощутил хлынувший в комнату поток свежего вечернего воздуха. Со вторым окном Эбнер управился еще быстрее, хотя результатами своей работы остался не вполне доволен — он заметил, что вместе со ставнями в первом окне вылетел и кусок стекла. Впрочем, долго расстраиваться по этому поводу он не стал, помня, что эта часть дома все равно пойдет на слом. Стоило ли переживать из-за таких пустяков, как разбитое оконное стекло!
Тихий шуршащий звук, донесшийся откуда-то из-под плинтуса, заставил его насторожиться. Посмотрев себе под ноги, он успел разглядеть не то лягушку, не то жабу, которая прошмыгнула мимо него и с молниеносной быстротой забралась под комод. Он хотел было выгнать ее оттуда, но мелкая тварь спряталась под комодом основательно, а двигать его взад-вперед у Эбнера не было особого желания. Бог с нею, решил он, в конце концов, это безобидное насекомоядное существо может сослужить хорошую службу в доме, кишащем пауками, тараканами и прочей нечистью.
Задерживаться в комнате дольше не имело смысла. Эбнер вышел, закрыл дверь на ключ и спустился вниз в дедовскую спальню. Отступившая было усталость снова навалилась на него, и он решил наконец-то лечь спать, чтобы хорошенько отдохнуть и назавтра встать пораньше. Нужно было осмотреть старую мельницу — может быть, там оставались еще какие-нибудь механизмы на продажу, да и за мельничное колесо можно было попытаться выручить хорошие деньги — во многих местах Новой Англии такие вещи давно уже стали предметом вожделения коллекционеров.
Несколько минут он простоял на веранде, оглушаемый непрестанным стрекотом сверчков и кузнечиков, сопровождавшимся монотонными песнями лягушек и козодоев. Затем, когда этот нескончаемый грохот вконец утомил его, он вернулся в дом, закрыл входную дверь на ключ и улегся в постель. Однако уснуть ему удалось не сразу — целый час ворочался он с боку на бок, изводимый хором ночных голосов и мыслью о том, что же имел в виду его дед под «мерами разрушающего свойства» и почему он не смог предпринять их сам. Но постепенно усталость взяла свое, и он провалился в объятия Морфея[3].
II
Он проснулся на рассвете, чувствуя себя еще более уставшим, чем накануне. Нелепые, странные сновидения не давали ему покоя всю ночь — то он оказывался в океанских глубинах в окружении невообразимых людей-амфибий, которые подхватывали его и в мгновение ока переносили в устье Мискатоника; то его взору представали некие чудовищные, уродливые твари, населявшие необыкновенной красоты древний подводный город; то ему слышалась неестественно громкая музыка флейт, сопровождаемая причудливыми гортанными песнопениями; то он замирал от страха перед разъяренным дедом Лютером, который грозился расправиться с ним за его дерзновенное вторжение в комнату тети Сари… После всех этих снов на душе у него было неспокойно, но он постарался отвлечься от неприятных мыслей и, не тратя лишнего времени на сборы, отправился в поселок — нужно было запастись продуктами, о которых он не позаботился, спешно собираясь в Данвич.
Прогулка по утреннему Данвичу несколько подняла его настроение. Начало дня выдалось просто замечательным — легкий прохладный ветер ласково трепал густую листву деревьев, ярко светило повисшее на краю безоблачного неба солнце, и роса на изумрудной траве блестела в его лучах подобно тысячам рассыпанных чьей-то щедрой рукой алмазов. Петляя по узким извилистым тропинкам, что вели к главной улице, Эбнер с наслаждением внимал заливистому пению чибисов и дроздов. Безмятежный утренний пейзаж вызвал в нем дремавший доселе оптимизм — насвистывая веселую мелодию, он уже предвкушал скорое выполнение своих обязательств перед покойным дедом и последующий отъезд из этой проклятой дыры.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
