И хотя сынок не принадлежал к большим героям, зато у него был язычок как на подшипниках. Всем нравились его большие зеленые глаза, а уж о голосе и говорить нечего.
Была у него и привычка дурноватая: любил подначивать ребят, приклеивать каждому смешное прозвище. Правда, за эту привычку ему частенько доставалось, но тоже больше на словах. Как только набрасывались на него, собираясь намять немного бока, тут же выскакивали соседи и обрушивались на обидчиков с проклятиями:
– А ну-ка, байстрюки, отстаньте от него! Что, вы не знаете, какой у него голос? Кто же нам будет петь?…
– А разве можно обижать сироту? Слыхали такое? – вмешивались другие.
– Сгиньте, босяки, сейчас позовем отца Кивы, и тот вам костылями накостыляет!
Но отец Кивы был не из тех людей, которые без причины ломали людям кости. Когда ему говорили, что бьют его сынка, он выходил в нижней рубахе на крылечко, опираясь на костыли, долго глядел на нас своими глубокими Карими глазами, не торопясь вмешиваться в наш конфликт, вкинув всех пронизывающим взглядом, от которого у нас по спине холодок проходил, приглушенным голосом спрашивал:
– А ну-ка, драчуны, рассказывайте по порядку: чем провинился перед вами мой Кива?
Перебивая друг друга, мы рассказывали, в чем его вина и по какой причине он заслужил отпущенные ему подзатыльники.
Отец внимательно нас выслушивал и, грозя сыну пальцем, говорил:
– Чего ж ты нюни распустил? Поделом тебе! Правильно они тебе всыпали. Ты ведь старше их, должен быть умнее. К ним не приставай, и они тебя не тронут… Мало тебе дали, очень мало!
Не помогали слезы сына. Отца они ничуть не тронули. Это был справедливый человек и горой стоял за правду и порядок.
И мы восхищались соломоновым решением отца и относились к нему с особым уважением.
Но ссора длилась обычно недолго. Пошумят, поябедничают и снова, как ни в чем не бывало, мотались по городским пустырям, бегали и творили черт знает что.
Каждое утро мы мчались на всех парах вниз с горы, к речке, что возле старой мельницы, чем-то напоминавшей старинную крепость, снимали штанишки, оставались в чем мать родила и бросались в воду.
Долго мы барахтались в речке, а когда выбирались на берег, вытягивались на травке, выставляя свои худющие телеса солнечным лучам. Вот тогда-то Кива Мучник и начинал рассказывать во всех подробностях все, что видел накануне в бродячем театре.
Ставили там удивительные пьесы, незатейливые, наивные, вроде «Сиротка Хася», «Выкрест в кальсонах», «Малка-солдатка», «Шестая жена», но когда наш рассказчик передавал нам, что происходит в этих пьесах, его фантазия разыгрывалась и он выдумывал такое, что ночью мы не могли заснуть, а если засыпали, нам снились кошмары.
Было страшно слушать его басни, но мы слушали внимательно, еще и поражались: «Боже, есть же такие умные головы, что все это придумывают!»
Мы его слушали еще и потому, что он не только рассказывал, но и показывал в лицах, как это делали артисты на сцене.
Слушая его, нам казалось, что мы смотрим все это в балагане, и уже не злились, что нас туда не пропускали.
Еще нам казалось, что у нашего дружка все это получается куда интереснее и художественнее, чем в театре! Подумаешь, надо нам сидеть где-то под крышей балагана и задыхаться от духоты, когда мы можем все видеть здесь, на свежем воздухе, на речном берегу, в исполнении нашего Кизы Мучника!
3
Спустя несколько дней, Кива явился на берег, где мы уже грелись на солнце, с опущенной головой, мрачный, как туча.
Что случилось?
А случилось то, что должно было случиться. Парня разоблачили.
Кто-то из артистов стал к нему присматриваться и заметил, что вовсе не он тащил со станции декорации, а совершенно другие. А этот мошенник пользуется чужим трудом… И тут же потребовали, чтобы близко не подходил, чтобы прислал тех ребят, которые в поте лица трудились. Вышвырнули его за дверь не очень вежливо, на глазах у многих знакомых, и он ушел с низко опущенной головой.
Он был страшно возмущен артистами и готов был всех их передушить. Подумать только! Все время пускали, а под самый конец, когда бродячая труппа собиралась уже покинуть наш городок и отправиться дальше искать свое счастье, Киву вышвырнули из балагана с треском!
Раньше он расхваливал артистов, возводя их до небес, теперь же обливал грязью, говорил, что напрасно ходят смотреть таких портачей. «Они так умеют играть на сцене, – говорил он в сердцах, – как я – быть императором. Никто из них даже хорошо петь не умеет. И, кроме того, не велика мудрость стать артистом и играть на сцене…»
И еще сказал, что если б он, Кива Мучник, захотел, то играл бы лучше, чем они. И труппу свою создал бы! Вот рассердится – и им на зло будет играть куда лучше их!
И с того самого дня он вбил себе в голову, что, если захочет, сам будет играть. И куда лучше, чем те бездельники!
– Чудик ты! – говорили мы ему. – Выходит, тот цыган с попкой и шарманкой тебе уже надоел, что ты решил артистом стать?
– К черту цыгана, попугая, шарманку! – сказал он с большим достоинством. – Мне осточертело бродить по Дворам и подпевать шарманщику. Отец ругает меня, что я занялся шарманкой, а кроме того, попугай что-то приболел и, наверное, скоро помрет. А без попугая не хочу петь! Кроме того, цыган оказался жуликом, обдуривает меня и ничего не платит. Гори он на огне! Прохвост он! Попугая кормит так, что тот не имеет уже сил кричать. Зачем мне нужна вся эта петрушка? Артистом стану. Вот увидите.
А у нашего Кивы слово – железо. Что-что, а упорства в нем на троих. Весь в папашу. Когда он говорит, что будет играть красивее, чем те шарамыжники из балагана, то можете ему поверить. Один голос чего стоит! Если ничего не будет делать на сцене, только петь, и то его будут на руках носить.
И что вы думаете? Кива стал нас уговаривать открыть свой собственный театр. Зачем нам варяги? Мы это сделаем куда лучше.
– С ума сошел! Свой театр мы откроем?… Только этого нам не хватало! А где же будем играть? Не сегодня-завтра бродяги свернут свой балаган, сложат брезент, погрузят на тачку – и кончится театр. Если бы они здесь оставили свое хозяйство, тогда наш Кива был бы на коне.
Тут наш актер призадумался. Но вскоре нашелся:
– Как это негде нам будет играть?! В тупике нашего двора стоит сарай, где раньше держали коров или лошадей. Чем не театр? Нужно только дружно всем взяться: прежде всего очистить помещение, там теперь хозяина нет. Недельки две тому назад в том сарае стояли лошади балагулы – извозчика Файвиша. Он повез в Звенигородку пассажиров. В большом лесу, что по дороге, напали бандиты, отняли у людей все до нитки, и, когда негодяи подошли к балагуле, чтобы обыскать его, старик возмутился, вытащил оглоблю из повозки и бросился на бандитов. Одному размозжил голову, другому перебил ноги и пошел уже на третьего с поднятой оглоблей, но тот оказался при обрезе, выстрелил в разъяренного балагулу и убил его наповал.
Что долго говорить? Городок остался без отличного балагулы, а стойло в сарае – без лошадей.
Спрашивается, почему же Кива Мучник, сын кавалера Георгиевского креста и медали «За храбрость», не может занять сарай под театр?
Да, железная логика. Мы смотрели на парня завистливыми глазами: светлая башка. Как она варит у него, просто чудеса.
– Вы поняли? – уставился на нас Кива своими пронизывающими глазами.
Поняли, конечно, поняли! Стойло есть. Дело за малым: кто будет играть в стойле?
– Как это кто? – рассердился он. – Какие вы все бестолковые! Мы все будем играть! И вы будете играть, как пить дать! Я насмотрелся за эти дни, как это делают артисты, и пришел к выводу, что ничего тут мудреного нет. Каждый из вас будет у меня играть. Подлец буду, если не так! И получится куда ловчее, чем у тех шарамыжников. Вот увидите! Чтоб я совсем осиротел, если вру.
– Нет, дорогой, дела не будет! – заявили мы ему хором. – Никто из нас не намажет рожу сажей или краской, не выйдет перед народом строить комедии. Напрасно стараешься. Даром ты…
– Что? Даром? А почему вы решили, что играть будем даром? – пожал он плечами и состроил дикое лицо. – Даром петухи кукарекают! И то им за это платят пшеном… Мы будем продавать, как те балаганщики, билеты. Тысяча рубчиков один билет. А после спектакля отправимся все в кондитерскую, будем есть мороженое, закусывать пирожными, и дело с концом. А возможно, и котлет поедим…
Этими словами Кива Мучник нас всех сразил наповал, и мы тут же сдались.
Кто же мог отказаться от такого соблазна поесть мороженое с котлетами?!
Если мороженое и котлеты, то мы готовы кривляться «хоть целый день и делать все, что Кива нам прикажет.
4
Мы и не заметили, когда сорвалась со своим балаганом труппа. Должно быть, посреди ночи, когда весь городок крепко спал.
Эта орава, оказывается, вынуждена была бежать, так как большим успехом она у нас не пользовалась. Капиталистами они не стали. Остались должны хозяевам за обеды, чаи, ночлег.
