чего-то такого я и ждала, сразу запрограммировав на расставание себя и мужа тоже. Вырвав у Сережки то нелепое обещание. И всё это время где-то внутри незаметно так тикало… как часовой механизм в бомбе замедленного действия.
Все мои беды из-за генетической мутации. Под раздачу я попала еще в мамином животе — редкая аномалия и, слава Богу, не повлиявшая на анатомические признаки и не сочетающаяся с другими пороками внутренних органов, а это запросто в таких случаях. Но степень патологии однозначно указывала на бесплодие, без вариантов. Я узнала об этом в восемнадцать. У мамы месячные тоже пришли поздно — в шестнадцать, потому и тревогу она не била до самого моего совершеннолетия, еще и успокаивала — у нее-то все в порядке, все-таки три дочки.
От Сережи я ничего не скрывала. Не сразу, правда, сказала… какой смысл говорить о таком всем подряд? А когда он уже был не «все», а стал для меня всем — за какой-то месяц, и мы уже переспали… Тогда и призналась, что родить детей ему не смогу. Помолчав, он ответил, что это не настолько для него важно, а через полгода позвал замуж. И тогда я заставила его дать обещание — когда дети станут для него важны, он обязательно должен сказать об этом.
— Клянись!
— Дурочка ты, Машка, — улыбался он, — я целых полгода думал и все для себя уже решил.
— Сережа… — напряглась я, — мне всегда нужно будет знать, что ты не жалеешь… пока молчишь — все хорошо, да? Но если вдруг… я пойму, Сереж.
У него обычная хорошая профессия — инженер-механик. Мой бывший муж приятный мужчина и парнем был симпатичным, хотя красавцем не был никогда. И хорошим любовником, наверное, тоже. Но он был весь мой и любила я его без памяти. Любила бы, наверное, даже импотентом. Меня все устраивало, я сознательно лишала себя того, что считала не таким важным по сравнению со всем остальным. Мы замечательно жили все это время! Но я всегда помнила тот наш уговор и, наверное, подсознательно готовилась… Может это и дало потом силы отпустить его — когда будущие дети стали важнее меня. Постепенно, не сразу… я стала замечать, догадалась, поняла. Ждала уже осознанно и дождалась:
— Маша… нужно поговорить, — мучился он, отводя взгляд. А потом все же решился и отчаянно взглянул мне в глаза: — Ты тогда права была. Мне уже важно… я хочу детей.
Сережа ушел от меня не к кому-то — никого у него тогда еще не было, я знаю. Может и обращал внимание на интересных женщин с детьми — чтобы уж точно, с гарантией. Скорее всего… потому что та женщина рядом с ним вела за руку девочку лет пяти. Присматривался какое-то время, думал, решал для себя, а потом все решил и сказал мне, как и обещал когда-то.
Мы тогда поговорили — ровно, даже будто бы спокойно… плохо помнится. Решили вопрос развода и жилья. Чего-то это мне, конечно, стоило. Но и тогда, и еще год после этого я не плакала — знала, что стоит позволить себе малейшую слабость… И потом — я же знала, что так будет, все шестнадцать лет знала. И неосознанно ждала, и готовилась, и развод как-то пережила — я же сильная.
Понимала, что нужно держаться — всеми силами, сколько смогу. Потом должно стать легче — или смирюсь, или привыкну, наконец. Ненавидь я его и было бы легче. Но он был мой хороший… любимый. Ну, разлюбил… что делать? Бывает. Но он подарил мне все эти счастливые годы, не врал, не изменял, даже квартиру оставил, хотя лишних денег у нас никогда не было. Ему было куда уйти — в родительскую, а мне некуда.
Но как-то не так я, наверное, готовилась, потому что все равно оказалась не готова… и ни фига не сильной…
После смерти я помнила все о своей прошлой жизни — и плохое тоже. Но, к счастью, воспринималось оно уже будто сквозь призму лет. Будто прошли многие годы и время вылечило…
Дверка распахнулась рывком и отвратительно бодрый охранник с фамилией Моро, сопровождавший почтовый экипаж от самого Парижа, склонил голову в шутовском поклоне:
— Oh la la, мadame, on est lа!
В замученном бессонницей и мыслями мозгу медленно ворочался перевод…
— Je suis veuve, — машинально уточнила я в который уже раз. И зря, потому что мерзавцу было совершенно все равно, будь я даже монашкой, а не то что вдовой — статус женщины, похоже, не имел для этой похотливой твари никакого значения. В наглых темных глазах который раз уже я наблюдала усмешку. А это «о ля ля»? Явно же нарывался, сознательно провоцировал и выводил на эмоции! А я давила их в себе — на грамотный, полноценный конфликт с подходящим мне результатом просто не было сил. И смелости тоже не хватало. Поэтому предельно вежливо (только эта тактика с ним и работала) согласилась:
— Я бесконечно рада, что мы уже на месте.
Тяжело поднявшись и подобрав юбки, шагнула к выходу. Вынужденно приняв руку, сошла по трем сходенкам и ступила на землю Франш-Конте. Тонкая кожаная подошва ботинок сразу дала ощутить крайне неудобную каменистость местной почвы. Выдернув ладонь в перчатке из мощной лапы охранника, огляделась вокруг — всё, как и в других провинциальных городках старинной Франции. Тоскливо вздохнув, попросила:
— Будьте добры… ответить на такой вопрос: можно ли здесь найти приличное пристанище для благородной дамы, путешествующей без прислуги?
— О да! — оскалился Моро, — тут, совсем рядом как раз есть такое — для благородных и без прислуги.
— Лекарь…?! — раздался сбоку грубый мужской голос, — Merde! Лекарь что — опять не прибыл?
— Я — лекарь! — вдруг вырвалось у меня неожиданно для себя самой. И сердце испуганно дернулось, а ладони сжались в кулаки… будто смогу так защититься, если что! Вдохнула… выдохнула, некрасиво закусила губу сбоку — та еще привычка… и развернулась на голос.
— Ah bon… Soit le diable lui-mкme, — пробормотал Моро, пялясь на меня. Именно… молча согласилась я с ним — ни черта себе. И на хрена я это — тоже. Merde, короче.
Подсознание, скорее всего, сработало… Работа по профилю и почти специальности (уроки Шонии почти десять лет подряд) всяко лучше, чем бесправная и бессрочная ссылка в неизвестную глушь, до которой еще нужно как-то добираться — дилижанс дальше не шел. Это шаг вперед или хотя бы попытка его — заявив себя в профессии и (дай Бог) утвердившись в ней, я могла
