Рассел сказал Анне, что принес пастель для проекта по ИЗО. Он и вправду ее принес, и мы прошмыгнули ко мне наверх. Анна была слишком занята и ничего не заметила – она сражалась с Цыпой, стряпала ужин и одновременно колдовала над новой коллекцией свитеров с кроликами.
Мы с Расселом робко сидели на краешке кровати. Он показал, как пользоваться пастелью, хотя на самом деле я рисую такими мелками чуть ли не с семи лет. Потом сделал несколько набросков моего натюрморта с овощами: ярко-красные перцы, желтые початки кукурузы, а для контраста – фиолетовые баклажаны. Получилось очень живописно, но мне хотелось разложить овощи так, чтобы вышел портрет. Из крошечных молодых картофелин можно сделать лицо, из ярко-красных чилийских перчиков – губы, из гороха в стручках – глаза, а из крошечных морковок – волосы.
Я гордилась своей задумкой, но Рассел разнес мою идею в пух и прах. Сказал, что за несколько веков до меня такой натюрморт уже нарисовал какой-то итальянский художник. Может, не стоит ничего придумывать, а просто рисовать обычные натюрморты? Тем более что у Анны нет ни перцев, ни горошка. Единственное, что отыскалось в доме, это несколько крупных картофелин, пожелтевший кочан цветной капусты, завалявшийся в холодильнике, и здоровенная упаковка замороженного горошка. Сомневаюсь, что старый мастер вдохновился бы этим жалким набором.
Рассел стал излагать свой взгляд на построение композиции, и я не сумела подавить в себе раздражение. При этом всеми клеточками я ощущала его теплое тело рядом с собой. Мне нравился его сосредоточенный взгляд, морщинка на лбу, два верхних зуба над полной нижней губой, бархатная кожа… Не удержавшись, я погладила его по щеке, а он повернулся и поцеловал меня. Альбом свалился на пол, пастель покатилась по ковру, но нам было все равно.
Скоро нам стало неудобно сидеть прямо. Как-то само собой получилось, что мы откинулись на подушку и оказались в объятиях друг друга. Формально мы не были вместе в постели, но уж точно лежали на кровати. Было немного чудно, что вокруг царит девчачий беспорядок, за нами на подушке сидит развалившись мой старенький плюшевый мишка. Я закрыла глаза и сосредоточилась на Расселе.
Правда, уши оставались открытыми. Хлопнула входная дверь – наконец-то папа дома, он явно припозднился. Что-то крикнула Анна, и Цыпа заверещал как резаный – не самый романтичный звуковой фон. Затем раздались звуки шагов – это Цыпа неуклюже взбирался по лестнице. Шлеп, шлеп, шлеп. Мы отстранились друг от друга – испугались, что сейчас он ворвется в дверь.
Слава богу, пронесло, а вот папа вполне на это способен, если узнает, что я тут сижу наедине с Расселом.
– Извини! С моим семейством нам не будет покоя. – Я провожу рукой по непокорным кудрям.
– Ничего страшного, я все понимаю. – Рассел играет моими волосами. Берет локон, распрямляет его, а потом отпускает, чтобы он снова завился.
– Не волосы, а кошмар, – жалуюсь я.
– А мне нравятся, – признается Рассел. – Я люблю тебя, Элли. – Он глядит на меня, на лице его играет улыбка. – Ой, чуть не забыл! У меня для тебя подарок.
Он шарит в кармане и вынимает оттуда небольшой круглый сверток в розовой бумаге. Я сразу же подумала про кольцо. А потом усомнилась. Нет, не глупи, Элли, кольцо – это чересчур восхитительно и романтично, а ты встречаешься с Расселом не так уж давно, тем более что сегодня не день твоего рождения и даже не Рождество. Наверное, это какой-то милый пустячок – шоколадка в форме сердечка, значок с надписью «Я тебя люблю» или талисман в виде медвежонка. Но я попала пальцем в небо. В свертке действительно лежало кольцо, красивое, изящное серебряное кольцо с сердечком.
– Ах, Рассел! – только и смогла я произнести, поскольку слова застряли в горле.
– Надень.
На какой палец примерить кольцо? Оно выглядит таким малюсеньким – может, на мизинец? И потом, если даже оно налезет на безымянный, Рассел может подумать, что я воспринимаю все чересчур серьезно и веду себя так, будто мы с ним обручились.
– Сам его мне надень, – предлагаю я.
Рассел потянулся ко мне и надел кольцо прямо на безымянный палец.
Я растаяла. И поклялась никогда не снимать кольцо. Но теперь, сдвинув его поближе к суставу, вижу, что кожа под ним стала грязно-зеленой.
– Ой, мамочки, придется тебе тоже отрезать палец, – шутит Надин, голос у нее мягкий и вкрадчивый.
– Ладно, плевать, пусть оно ничего не стоит. Все равно это колечко мне дороже всего на свете, потому что это подарок Рассела, – произношу я твердо.
И это действительно так – но куда приятнее было бы, если бы Рассел взял свои сбережения, отправился в ювелирный магазин и выбрал кольцо – специально для меня. Но если он отодрал его от обложки детского комикса – это совсем другое дело.
– Ну и отлично, – говорит Надин. – Ладно, давай я тебе дальше расскажу про этого парня. А вот и Магда. Значит, я расскажу вам обеим…
Но тут Надин запинается, и мы обе изумленно смотрим на Магду.
Глаза у нее покраснели и почти приблизились к цвету волос. По щекам градом катятся слезы.
3
Девчонки плачут, когда умирают их домашние животные
Магда никогда не плачет. Это у меня вечно глаза на мокром месте. И не только когда мне грустно. Я часто пускаю слезу, когда смотрю видео. Могу всплакнуть даже над мультиком. Только подумаю, как слониха Джамбо и слоненок Дамбо в отчаянии переплетают хоботы, и глаза у меня начинает щипать.
Еще я плачу от испуга. Помню, в начальной школе рыдала навзрыд, когда на меня кричала учительница. Теперь стараюсь по пустякам не распускать нюни, но до сих пор не переношу, когда на меня орут.
Я ужасно сентиментальная, и меня до слез умиляет всякая трогательная чепуха: котята, младенцы или мальчики, солирующие в хоре. Надин подсмеивается над моей дуростью. Сама она на дух не переносит пушистиков. Но под настроение тоже не прочь пореветь. После разрыва с Лиамом она рыдала часами. Заводила песни о несчастной любви, лежала на кровати в своей черной комнате, и из глаз у нее били фонтаны слез.
Но Магда всегда была живой и жизнерадостной. Она вообще не из породы нытиков. Во всяком случае, она не допустит, чтобы потекла тушь. Магда красится каждый день, даже в школу (хотя нам это и не разрешается). Она из тех девчонок, которые не перестанут прихорашиваться, даже если объявят пожарную тревогу, завоют сирены, а двери будут лизать языки пламени.
Но сегодня на лице Магды нет ни грамма косметики и, похоже, она даже не расчесала свои малиновые кудри.
Я мигом забываю про Рассела и кольцо.
Надин забывает о своем супермене.
Мы бросаемся к Магде. Я обнимаю ее за талию. Надин нежно гладит по спине:
– Что с тобой, Магда?
– Ну же, Магда, не молчи.
– Я ее убила! – рыдает Магда. Она кладет взъерошенную голову мне на плечо и всхлипывает.
Мы с Надин разеваем рты и странно переглядываемся.
– Кого ты убила, Магда? – лепечет Надин.
Надин постоянно грозится кого-то убить. Главным образом, своих сородичей. Чаще всего потенциальной жертвой становится младшая сестра Наташа, но когда Надин овладевает настроение серийного убийцы, она бормочет угрозы в адрес мамы, папы, бабушки и даже тетушек. А вот Магда никогда не отличалась склонностью к убийствам.
– Помадочка, миленькая! – завывает Магда.
Помадка? Мне рисуется безумная картина: Магда молотком лупит по коробке со сливочной помадкой… и вдруг до меня доходит. Помадка – это хомячиха. Точнее, бывшая хомячиха. В начале девятого класса Магда встречалась с парнем по имени Грег. И этот Грег разводил хомяков и других грызунов: мышей, белых крыс, тушканчиков – словом, зверьков с дергающимися носиками и усиками. По словам Магды, комната у него походила на город Хамельн до прихода Крысолова[1]. Когда у Греговой любимой хомячихи Голубушки появилось потомство, он предложил Магде взять одного хомячка. Это и была Помадка. Несколько дней Магда не могла надышаться на свою новую пушистую подружку. Все уши мне с Надин прожужжала про то, что Помадка ест, как умывается и где спит.
А Помадка любила поспать. Магда не подозревала, что хомяки бодрствуют в основном по ночам. Она ожидала, что Помадка будет тихонько сидеть, поджав хвост (понятное дело, это было за пределами ее возможностей), и осваивать всякие трюки. Магда надеялась, что Помадка обучится по команде делать стойку, давать лапу и чистить усики. Но на попытки ее дрессировать хомячиха обращала ноль внимания. Она удирала в свой туннель из рулонов туалетной бумаги и пряталась в глубине, отказываясь вылезать.
Довольно скоро Магда охладела к своей питомице. Разуверилась в способностях Помадки и оставила попытки сделать из нее звезду арены. Рассказы о зверьке прекратились, и у меня полностью вылетело из головы, что у нее вообще есть хомяк.
– Короче, – продолжила Магда, – в автобусе я подсела к Грегу, и он опять стал со мной заигрывать. Я подумала: может, закрутить с ним по-новому? То есть он, конечно, отстойный…
