поберечь жену. Фортуната вернулась домой, надела чёрное платье и так до сих пор его и не сняла. Гостей она не принимает и сама никуда не выходит, так что, по крайней мере, не рискует снова упасть. Геро же, напротив, целыми днями развлекается, в одиночку или в компании, словно так и остался холостяком, а проходя на улице, пялится на каждую встречную девушку, будто и в них хочет сунуть ребёнка.
3.
Меня у школы никто не ждёт. Из всех одноклассниц без сопровождения ходит ещё только Лилиана, но это дело другое, поскольку её отец, синьор Кало́, – единственный в городе коммунист. Синьора Фина, его жена, работает, как положено мужчинам, а его совершенно не волнует, что люди шепчутся, будто он не может содержать семью.
Моя мать говорит, хоть Кало носит бороду, очки и вообще выглядит образованным, но на самом деле просто шут гороховый: едва восемь классов окончил. Он просто помешан на общении с людьми и каждый второй четверг месяца устраивает собрания в старом сарае для рыболовных сетей на окраине города, у самого моря, чтобы обсудить проблемы Мартораны, будто это что-нибудь изменит. А только мир как стоял, так и стоит. Сколько языком ни мели, муки не будет. Так мать говорит.
Зато Лилиане от отцовского коммунизма сплошной выигрыш: можно сколько угодно гулять без сопровождающих, носить брюки, как мальчишки, читать фотороманы или журналы с колонками советов и фотографиями звёзд кино. А я вот в жизни ни единого фильма не видела: мать говорит, от кино один ветер в голове. Остаётся мне довольствоваться разглядыванием уличных афиш и срисовыванием фотографий в тетрадку, да и то тайком. Ещё Лилиана запросто болтает с мужчинами наедине, так что мне нельзя с ней общаться, поскольку она девушка легкомысленная. Но из всего класса только у нас с ней нет сопровождающих, и после школы мы проходим часть дороги вместе. Поначалу я не желала с ней даже словом перемолвиться, но потом она показала журнал с фотографией «красавчика Антонио» – того, из фильма[3]. Я спросила, нельзя ли полистать, потому что от вида «красавчика Антонио» у меня мигом становится тепло в животе, а она не заставила себя упрашивать, просто подарила и сказала: мол, хорошими вещами нужно делиться, так учит нас коммунизм. И коммунизм сразу пришёлся мне по душе.
Журнал я сунула под блузку, а вернувшись домой, спрятала за отошедшей доской в изголовье кровати, где хранила тюбик c остатками помады, который однажды нашла в школьной уборной, и тетрадку, куда срисовывала портреты звёзд кино.
У учительницы начальной школы, синьорины Розарии, мы с Лилианой были любимицами: она стала чемпионкой по умножению, зато я побила её в синтаксическом разборе, и нам, как самым старательным, прикололи на белые халатики по звезде. Правила получения звёзд были таковы: читать без запинок, писать без помарок, считать в уме, а не на пальцах. В учёбе мы с Лилианой шли на равных, но она знала кое-какие политические словечки, подслушанные на отцовских собраниях, и, конечно, задирала нос. Я тоже решила подтянуться: учительница как раз принесла из дома несколько книг, поставив их на полку в глубине класса, чтобы мы могли почитать, когда захотим. Страницы в этих книгах были белые и гладкие, почти скользкие на ощупь, с цветными иллюстрациями, на которых животные разговаривали, совсем как люди. Но говорящие животные мне не по душе, поскольку вся их прелесть именно в том, что они молчат. Как мой отец.
А вот словарь мне понравился: в нём было столько неизвестных мне доселе терминов, нужных, чтобы сформулировать то, что человек имеет в виду, но не может объяснить! Как-то, забыв дома тетрадку по математике, я встала и сказала: «Синьорина, простите, я предала тетрадь забвению», – просто чтобы повторить новое выражение. А она, вместо того, чтобы отчитать меня, дала ещё одну звезду. И сказала, что культура спасает нас и уводит к новым берегам. Хотя я-то никуда идти не собиралась, мне просто понравилось, как звучит эта высокопарная фраза.
Когда синьорина Розария в конце четвёртого класса от нас ушла, книжки с картинками сложили в коробку и унесли. Словарь тоже исчез – со всеми новыми терминами внутри. К счастью, я успела переписать некоторую часть в тетрадку и могла щеголять ими, когда хотела. Люди, слышавшие это, поглядывали на меня с некоторой робостью, будто я какая аристократка. Все, кроме матери: когда она спросила, как мне новый учитель, заменивший синьорину Розарию, я ответила:
– Докучливый, – за что немедленно получила пощёчину и нагоняй по-калабрийски:
– Чтобы я больше таких вещей не слышала! Боже мой! Ты же девочка!
4.
Новый учитель был уже стар, звался синьор Шало́, а в школу по утрам приезжал из столицы на автобусе. Он много лет преподавал в Риме, на «большой земле», а теперь, ближе к пенсии, вернулся сюда, на Сицилию. Рассказывал, будто обедал ни больше ни меньше как с самим министром просвещения, а поскольку напоминал он об этом по крайней мере раз в день, мы прозвали его «синьор Минестроне[4]».
Грамматике, как синьорина Розария, Минестроне учить нас даже не пытался. В первый же день он достал из потёртого кожаного портфеля тоненькую книжку с серыми, без картинок страницами:
– Пишите, девочки, – и принялся диктовать детский стишок «Прощальные слова белого халатика». Этот стишок, написанный каким-то его другом, так понравился Минестроне, что он решил задать выучить его наизусть к ежегодному экзамену.
Любовь моя, печальный день сегодня,
ведь ты уходишь от меня!
Должно быть, ты не чувствуешь, как больно
страдающему сердцу моему
остаться одному.
Согнувшись над партами, мы записывали в тетради строчку за строчкой. Стишок был сочинён от лица белого халатика: его печалило расставание с девочкой, которая должна была перейти в среднюю школу и сменить его на другой халатик, чёрный. И вот перед разлукой он решил дать хозяйке несколько советов:
Боюсь я, детка, для тебя
пришла опасная пора!
Советы халатиков мне не по душе: напоминают сказки про говорящих животных. Минестроне откашлялся и продолжил диктовать, периодически переводя взгляд с одной ученицы на другую, словно надеясь вовремя предупредить о нависшей над всеми нами опасности.
Стань добродетели сосудом;
не будь предметом пересудов;
дурных компаний сторонись;
журналы, книги про влюблённость
сожги немедленно дотла:
кому, скажи, нужна учёность,
коль ты невинность не спасла?
– Синьор учитель, «учённость» с двумя «н»? – поинтересовалась с задней парты Розалина, пока мы с Лилианой возмущённо
