поручил мне безотлагательно разобраться. Только я имею полное представление о сложившейся там ситуации.
Алексей Николаевич давно сидел с маской любезной учтивости на лице — втягивания в какие-то мутные и непонятные дела он категорически не желал, но противоречить царю не мог — уже на своем опыте убедился, что это бесполезно. Более того, опасно — если императору что-то втемяшилось в голову, то он проявляет необыкновенное упрямство. Но что его сейчас покоробило, так это наглость и бесцеремонность действительного статского советника — чуть ли не в каждой фразе он отождествлял себя с царем, представляя так, будто они действуют заедино.
— Я готов вас выслушать, любезный Александр Михайлович, — негромко произнес Куропаткин, и, взглянув на визитера понял, что тот не уловил иронии. И это хорошо — никогда не следует открывать свое отношение к ловким царедворцам, от них всегда можно ожидать всякого рода гадостей.
— Министры Витте и Ламсдорф совершенно не представляют реальной ситуации в Корее. И та декларация, которую сделали весной прошлого года, идет в разрез нашим интересам, на которые государь мне несколько раз указал. Япония в любом случае будет воевать с нами, освободим мы южную Маньчжурию от своих войск или это не сделаем. Война неизбежна, чтобы не говорили. Наоборот, жизненные интересы страны заключаются в том, чтобы Корея стала нашей зоной влияния, и потому любые договоренности на ее счет имеют временный характер.
Куропаткин продолжал сохранять самое приветливое выражение на лице, хотя ему хотелось выгнать этого дельца из кабинета добрым пинком. И отнюдь не любя, как сделал это государь по отношению к своей младшей сестре Ольге, когда та стала дурачится и укусила царя за плечо. И тут же последовала «братская расправа», во время которой ему пришлось отвести взгляд в сторону. Конечно, можно понять монарха — не сдержался, но он военный министр, и не имеет права на «такое» выражение своего отношения. Надо же, каков нахал — министры финансов и иностранных дел не разбираются в ситуации, а он, в столь невысоком чине решился их критиковать, как та шавка, что облаивала, пока пинка не получила.
Однако Алексей Николаевич сдержался — он чувствовал, что Безобразов принял его участие за «чистую монету» и сейчас речь пойдет о главном. Ему поступали рапорта, что в поддержку «лесорубов» адмиралом Алексеевым отправлены под их видом солдаты одного из сибирских стрелковых полков, и не рота или две — целый батальон, шесть сотен штыков. Винтовки, патроны и обмундирование были спрятаны в повозках, все были предупреждены о сохранении в тайне миссии. Но вряд ли она будет представлять тайну для японцев, и появление в замаскированном виде русских солдат сильно взбудоражит самураев, которые потребуют объяснений у военного агента в Токио — но вряд ли полковник Вогак в курсе событий. А вот представить реакцию Ламсдорфа от этой авантюры не трудно — министра иностранных дел просто отстранили от информации.
Это означает одно — в сговоре с Безобразовым посланник в Корее и консул в Маньчжурии, за которыми явно прослеживается фигура адмирала Алексеева, покрывающего эту «темную» деятельность. И не успел он о том домыслить, как Безобразов снова с привычным апломбом начал говорить, пусть и несколько «туманными словами»:
— Государь отправляет меня в Маньчжурию управлять нашими китайскими и корейскими концессиями. Я везу послание адмиралу Алексееву — ему даны особые полномочия, чтобы действовать тайными средствами противно нашим обещаниям, данных мандаринам и японцам.
— Позвольте осведомиться, о каких средствах идет речь? И какая надобность в присутствии вооруженной силы?
— Пока никакой, ваше высокопревосходительство. А вот ваше воздействие на министров Витте и Ламсдорфа необходимо — они должны открыть южную Маньчжурию иностранцам и их предприятиям. Адмирал не будет им мешать до поры и времени, но затем на сцену должны явиться послушные нам хунхузы, и предприятия «лопаются», люди бегут оттуда в страхе или попросту «исчезают»…
— Да-да, конечно, весьма проработанный замысел.
Куропаткин только покачал головой, закипая внутри души от возмущения справедливым гневом. Для него стало ясно, что императора втянули в недостойную для России деятельность всякие проходимцы типа сидящего перед ним Безобразова, и их очень много, особенно адмиралов, включая великого князя Александра Михайловича.
— Не думаю, что стоит так делать, рано или поздно все тайное становится явным, а хунхузы ненадежны и сразу расскажут, кто их нанял на столь «грязную работу». Такой образ действий навлечет на нас только позор, разразится грандиозный скандал, который приведет к отставке министра иностранных дел, и может быть финансов, и рикошетом коснется его императорское величество. Что касается Кореи, то я бы настоятельно рекомендовал там вообще не появляться там русским людям, особенно с «тайной кладью» в повозках, и с военной выправкой. И неважно кто их туда отправил, можно и возвратить. Поверьте, мне опасным представляется то положение, при котором их начнут там резать — ситуация неспокойная, местные крестьяне бунтуют. Вначале нам потребуются небольшие вооруженные экспедиции, а потом может вспыхнуть война с Японией.
Куропаткин старался говорить доброжелательно, но его ответный удар оказался сильный — не стоит держать военного министра империи за услужливого болвана. Безобразов посмотрел на него опасливо, ведь намек что его интрига не представляет секрета, четко сделан…
— Ваше высокопревосходительство, к берегу подъезжаем. Алексей Николаевич, станция и порт уже вблизи.
Генерал очнулся, словно «вынырнул из омута» нахлынувших воспоминаний, машинально отметив, что разговор этот был в конце ноября 1902 года — тогда и не предполагал, чем он закончится. Война, которую он всячески оттягивал, считая ее не нужной для России, и более того — опасной и вредной, все же началась. И остается только гадать, корысть и недомыслие играли тут главную роль, или вся эта «шайка» выполняла поучение «извне». Слишком много было при дворе тех, кто находился на «иждивении», так сказать, иностранных государств, являясь «проводником» их интересов.
От таких мыслей, которые могли завести его далеко, Алексей Николаевич вздрогнул. И поспешил отвлечься, разглядывая станцию и «вилку» — гавань, куда входил паром, выгружая из своей утробы паровоз с вагонами — сюда шли железнодорожные пути. Но ледокола не было, понятное дело, зато лошади и призванные из запаса бородатые солдаты выкатывали на берег по рельсам теплушку. Перед кошевкой расступались, и сани въехали на станцию, мимо дымящегося паровоза, у которого суетились работники. Один из мастеровых обернулся, и генерал вздрогнул, увидев изуродованное лицо — именно оно ему привиделось час тому назад — страшное, рубцеватое, словно медведь когтистой лапой прошелся…
До сих пор нет четкого ответа — в чьих интересах
