«С высоты, и не птичьего даже…»
С высоты, и не птичьего даже,а полёта простого шмеля,растворён в подмосковном пейзаже,как репейник какой-нибудь я.
Зверобой, подорожник, крапива,хвощ, полынь, василёк, лебеда.Проплывают по небу ленивотуч недоеные стада.
И, когда унесёт электричкав непролазные дебри Москвы,сохранится надолго привычкабыть на голову ниже травы.
Пусть куражится спьяну Тверская;но от воздуха, как во хмелюя иду по Ордынке, киваяпролетающему шмелю.
За душой тишина вместо денег,денег нет и не будет, дай бог.Я в 2005-м – репейник,а на будущий – чертополох.
«После ливня – голубое…»
После ливня – голубое,не бывает голубей,и на фоне неба – двое, —двоеточье голубей.
Туч растрёпанные клочья,как потёки от чернил.Третьего для многоточьяне хватает – ливень смыл.
«Где я? Об этом едва ли кто знает, – …»
П. Б.
Где я? Об этом едва ли кто знает, —в первую очередь сам.Дворником ветер дворы подметает,прячется по чердакам.
Не серединка и не половинка,в смысле: ни то и ни сё, —вместо закладки сухая былинкав томе «Худ. лита» Басё.
«Голубизна переходит…»
Голубизна переходитв светло-зелёное – цветморя на мысли наводит,смерти, как видимо, нет.
От удивленья присвистни,смерти не будет? Да-да!Впрочем, как не было жизни,как таковой никогда.
«Когда сомневался Мефодий…»
Когда сомневался Мефодийи не сомневался Кирилл,язык, растворённый в природена птичьем со мной говорил.
О чём-то пиликал кузнечикна тоненькой скрипке своей,и молча, в преддверии речи,былинку тащил муравей.
«Что касается грешного…»
Что касается грешногомоего языка —вырву с корнем, сердешного,и не дрогнет рука.
Чтобы больше не связывал, —(нету связи прочней)с пожелтевшими вязамипо-над речкой моей.
«Три аккорда, и не больше…»
В. Г.
Три аккорда, и не большев лучшем случае – четыре,но без них сегодня – боже! —стало зябко в этом мире.
Стало зыбко и безмолвно,стало пасмурно и сыро,растерялись сразу – словнопотеряли командира.
Вдруг возникло ощущенье,что пришёл конец надежде,и прощанье и прощеньене рифмуются, как прежде.
Три аккорда. Мало? Много?Разве в этом дело, еслибезотчётная тревогакрест поставила на песне.
А на ясеневой веткеинтровертом безутешнымворобей, как кенарь в клетке,разорялся утром вешним.
Чик-чирик Агнешка в Польше,чик-чирик Арбат и Мцхета.Три аккорда, и не больше.Много это? Мало это?
В небеса по бездорожью,беззащитные, как в тире.Три аккорда, и не больше,в лучшем случае – четыре.
Дембельский альбом-1
1.
Звёздное небо, как пристань…Пристально в небо вглядись:двадцатилетним танкистампо сердцу, по фигу жизнь.
Из Забайкалья степногона небеса: – Шагом марш!На четвертинку ржаноговаксы погуще намажь.
Встретились. Поговорили.Лайф обсудили и лав.Траками небо взрыхлили,ангелов перепугав.
Встретимся снова? Вестимо.Выпьем по чарке? Авось.Сириус. Маршал Устинов.Цвет бронетанковых войск.
2.
В долг возьми щепотку солиу земли…Выйдет толк – не бойся боли —посолирану, память, время – зубысжав – терпи.Сопки – белые тулупыпо степи.На трансмиссии от вьюги, —чем не Крым! —обмороженные руки,едкий дым.Поражение? Победа?На века.И жарки – флажки на «деда»и зека.
3.
О чём?.. О чём угодно:о жизни, о судьбе…Дотошно и подробноя расскажу тебе:о доблестях степногои вшивого ЗаБВО,где замерзало слово,хоть ты руби его,
о подвигах салаги,о славе дембелей,о жареной салаке,что твой вонючий клей.
Сын слушает, не слышаи смотрит сквозь меня.А на экране мышьяот жизни беготня.
4.
проверяла на вшивость менязабайкальская вошь бельеваяни воды не боясь ни огняобло чудище только не лайяно стозевно как пьяный старлейне от водки от крови хмелеячудо-юдо своих пожалейнет ни эллина ни иудея
Пинску
Чужой – но только не деревьям,всё понимающим без слов,не пуху тополей, не перьямпорозовевших облаков,не бронекатеру у Пины,не танцплощадке на замке,не выпитой до половиныбутылке вермута в руке…Иду неузнанный, вдыхаянеповторимый ароматдавно потерянного рая,напоминающего ад.
«Не валерьянка, но валокордин…»
Не валерьянка, но валокордин.На треть стакана тридцать капель. Знаем.И то, что утряслось – разбередими то, что устаканилось – взболтаем.
Поможет ли? Бог весть. Не навредит.Боль лижет руки и хвостом виляет.И бабушка моя с небес глядит.И бабушка твоя с небес кивает.
Сыну
Я тебе расскажу без утайкине весёлые байки своипро страну, где закручивать гайкиравносильно признанью в любви.
Ты послушай… Послушай… Не хочет.Ты послушай… Послушай… Уснул.И во сне на иврите бормочет.И поёт за окном есаул.
«Не скакать перед ними на задних…»
Не скакать перед ними на заднихи не лезть целоваться взасос,но возделывать свой палисадник,колдовать над вареньем из роз,наблюдать за небесным светиломв телескоп, потихоньку стареть.И верёвку с хозяйственным мыломтак, на всякий пожарный, иметь.
«Лежать, по сторонам глазея…»
Лежать, по сторонам глазея,в коляске светло-голубой,затылком чувствуя, что феяпростёрла крылья над тобой.
И делать ручкою прохожими улыбаться им в ответ.И днём весенним, днём погожимне лишним будет этот свет.
А то, что набежали тучии дождь заморосил опять,так это даже лучше – лучшепод шум дождя младенцу спать.
Чуть набок съехала панама.И слышится сквозь сон и гам,как выговаривает мамане в меру шумным воробьям.
Сельскохозяйственный романс
Когда проклюнется травасовсем чуть-чуть, едва-едва,как волосы у новобранца —кузнечики и муравьи,оставьте игрища свои,поосторожней будьте, братцы.Не вытопчите муравудикорастущую во рвуили на пастбищах колхозных.Вам развлеченье, а онапришла из тьмы путём зерна,дорогой горестной и слёзной.Из той неведомой страны,где перед смертью все равныи нету правых и неправых.Но в сентябре из-за рекитолпой нагрянут мужики;и зачарованные травыпойдут без жалости под нож.И я умру, и ты умрёшь.Какие могут быть вопросы?Кузнечики и мураши,повеселимся от душина светлой тризне сенокоса.
«Танцуют тени на стене…»
Танцуют тени на стенеиносказательней Эзопа,по гроб обязаны оневолшебной лампе фильмоскопа.Пока есть пауза. Покаочередную ставят плёнку,тень спрыгивает с потолкаи устремляется к ребёнку.Котёнком ластится к немуи засыпает на коленях.Непостижимое умуфеноменальное явленье.
Психушка. Человек не спит.Опять замучили кошмары.Пьют, не закусывая, спирти матерятся санитары.
«Безгрешен, говоришь. Быть может…»
Безгрешен, говоришь. Быть может.Но только вряд ли. Так и знай.Почти что год на свете прожит.Не гложет совесть? А-я-яй!
Покушай детка манной кашки.Купайся в неге и любви.А убиенные букашки?А плачущие муравьи?
«Полуобнажённую девицу…»
Полуобнажённую девицув шлемофоне – подпись ДМБ —82 – сержант Куницынна предплечье наколол себе.Имя дал красавице – Маруся,по ночам рассказывал про дом;чтобы год спустя на «Беларуси»без конца пахать не чернозём,пить, вздыхая о крестьянской доле,крыть колхоз «Заветы Ильича».По уши в грязи и солидоледевушка рыдает у плеча.
«У колорадского жука…»
У колорадского жукав коробке из-под спичек,жизнь беспросветна и горька,как у зека на киче.Волшебный аромат ботвы,сменив на запах серы,он стал игрушкою, увы,в руках у пионера.И одиноко и темно,и ничего не надо.Но очень жаль, что нет давновестей из Колорадо.
«Как бы очнувшись ото сна…»
