Я нарушила фундаментальное правило: нельзя помогать Заклейменным. За нарушение этого правила обычно полагается тюремный срок, но меня в итоге сочли тоже достойной Клейма. Перед судом Боско пытался мне помочь. Он велел солгать и сказать, что я вовсе не хотела помогать этому старику. Но я так и не сумела солгать, я во всем в итоге призналась. Я заявила суду: Заклейменный – тоже человек, нуждающийся в помощи, имеющий на нее право. Этим я поставила в неловкое положение Кревана, превратила его суд в пародию – так, во всяком случае, он решил.
Поначалу ведь я солгала. Обманывала Трибунал, привлекла к себе внимание, а потом взяла и призналась публично. Пришлось на моем примере проучить всех. Теперь я понимала: Клейма я получила главным образом за то, что пыталась провести Трибунал, за то, что поставила судей в неловкое положение и даже сделала так, что люди могли усомниться в их безупречности.
Могущество Трибунала во многом зависит от СМИ. Они работают рука об руку, Трибунал снабжает СМИ сюжетами, СМИ поддерживает Трибунал и скармливает эти сюжеты публике. Нам твердят: судьи всегда правы, Заклейменные всегда плохи. Суть затуманивается, другую сторону никто не выслушивает, голос разума заглушается сиреной стражей.
Среди прочих запретов в длиннющем списке есть и такой: Заклейменные не могут занимать никакие начальственные должности на работе или такие, на которых они могли бы влиять на людей. Теоретически им открыты другие вакансии, без подчиненных, но обычно Заклейменных дискриминируют на любой работе. Но дед не из таких работодателей. Он специально подыскивает работников из числа Заклейменных и обращается с ними точно так же, как с другими людьми.
Дахи здесь дольше всех, тридцать лет уже. На виске у него уродливый шрам – память о неправильном решении схватить школьника. Это Клеймо он получил до того, как Трибунал обустроил специальную камеру Клеймения и инструменты стали тоньше и точнее. Но и этот шрам не так страшен, как мое шестое Клеймо на позвоночнике, тайное, которое поставил мне судья Креван собственноручно – не как судья, а по злобе, неумелой рукой, без анестезии. Мерзкий красный рубец.
Дахи снова принял неверное решение – вот прямо сейчас, когда помогает деду меня прятать. Дед может отделаться минимальным сроком в полгода за помощь Заклейменной, но мне страшно даже подумать, какое наказание ждет Заклейменного за помощь собрату. Когда тебе ставят Клеймо, кажется, ничего страшнее уже быть не может – но погоди, Трибунал может взяться за твоих близких и через них причинить тебе еще больше боли.
Мы остановились и заглянули в прямоугольную яму. Слышно было, как хлопают двери, множество дверей, мне представилось, как носятся по дому и пристройкам стражи в красной униформе и черных сапогах. Минута-другая, и они будут здесь. Я залезла в яму.
– Засыпайте! – велела я.
Дед замер, но Дахи взялся за простыню, подтащил ее.
Дед погубит меня своими сомнениями.
Все, простыня уже лежит на мне, теперь сверху сыплют дерево и мох, который я нарвала утром в лесу. Мало того что я вырыла себе могилу: я и о гробе позаботилась.
Шаги все ближе.
– Нужно срочно связаться с Кэрриком, – негромко говорит дед, и я молча соглашаюсь с ним.
Слышно, как чавкают подошвы сапог.
– Корнелиус! – произносит где-то рядом Мэри Мэй.
Сердце в горле. Все в ней меня пугает: бессердечная женщина сдала Трибуналу всю свою семью, разоблачила неэтичные практики в семейном бизнесе – отомстила за то, что сестра увела у нее парня. Она всякий раз участвовала в обыске фермы, но сегодня привела с собой, кажется, целую армию. Двенадцать человек по меньшей мере.
– Мэри Мэй, – бурчит в ответ дедушка. – Что, у сирен аккумуляторы сели?
Очередная хворостина падает на меня – с силой. Специально бросили, чтобы отвести подозрение. Прямо на брюхо, я чуть не взвыла.
Мэри Мэй не склонна шутить, болтать и даже пререкаться.
– Это что? – спросила она.
– Земляная печь, – ответил дед.
Оба стоят надо мной, слева от ямы. С другой стороны сыплются новые поленья, значит, Дахи пока еще тоже здесь.
– То есть?
– Вы не знаете, что такое земляная печь? Я-то думал, деревенская девочка с золотых лугов должна все про это знать.
– Нет, не знаю, – режет она слова. Недовольна, что деду известно ее прошлое. А дед это с радостью проделывает, дразнит ее, показывает, что она тоже у всех на виду. Легко так, весело, но в подтексте есть и угроза.
– Ну, я копаю яму, кладу на дно брезент, сверху дрова. Поджигаю. Когда прогорит до углей, кладу туда продукты и засыпаю землей. За сутки еда приготовится в той самой земле, из которой она выросла. Нет ничего вкуснее, никакая другая еда не сравнится. Меня научил отец, а его – дед.
– Интересное совпадение, – говорит Мэри Мэй. – Выкопали яму как раз перед тем, как мы приехали. Может, вы там что-то прячете?
– Тоже мне совпадение! Я вас сегодня и не ждал. А праздник мы устраиваем каждый год, любого работника спросите. Верно, Дахи?
Снова дрова и мох сыплются на меня. Ох!
– Верно, хозяин, – подтверждает Дахи.
– Думаете, я поверю Заклейменному?
Ее голос полон отвращения от одной мысли, что придется заговорить с таким. Затяжное молчание. Я стараюсь дышать. Брезент не натягивали плотно, воздух из щелей поступает, но недостаточно. Идиотская была мысль спрятаться тут – моя идиотская мысль. Теперь-то я жалею, что такое придумала. Могла удрать в лес – глядишь, Мэри Мэй заблудилась бы там, и мы бы до конца жизни играли там в прятки.
Мэри Мэй медленно обходит яму. Видит ли она очертания моего тела? Или не видит? Сейчас велит сбросить все эти дрова и мох и обнаружит меня. Дышать, дышать, слишком уже много навалили дров, хоть бы остановились.
– Дрова на растопку, значит? – уточнила она.
– Да, – подтвердил дед.
– Поджигайте, – приказала она.
6– Что? – переспросил дед.
– Вы меня слышали.
Я накрыта белым брезентом. На нем – дрова и мох. Вдруг вся куча сдвинулась, лист брезента, который был слегка отвернут, оставляя меня щелку для воздуха, плотно прилип к телу. Я попыталась его раздвинуть, но не хватило сил. А Мэри Мэй еще и поджечь хочет. Догадалась, что я здесь. Угодила я, словно мышь в мышеловку.
Дед попытался ее отговорить. Рано еще поджигать, продукты не готовы, сначала нужно их завернуть. На это понадобится время. Ничего, говорит она, времени у нее сколько угодно. Пусть дед готовит еду, распорядилась она, однако ее вовсе не еда интересует: она твердо решила меня подпалить. Велела деду заняться костром. Она его не спрашивает – она приказывает. Ей известно, что угощаться тут некому, кроме кучки Заклейменных, а с их планами она считаться не должна.
Это произойдет прямо сейчас.
Теперь дрова падают мне на ноги. Дедушка тянет время, болтает, дурачится, разыгрывает из себя вздорного старика.
– Туда еще, – велит Мэри Мэй.
Прямо на грудь.
Не могу дышать. Не могу дышать! Я прикрыла глаза и попыталась в воображении перенестись вновь на яхту. Мой день рождения, шоколадное фондю, музыка, бриз, та, какой я должна была стать, не та, которой я стала. Перенестись мыслями подальше отсюда – но исчезнуть не удается. Я здесь и теперь. Сверху навалены дрова, кончается воздух.
Мэри Мэй торопит. Если меня поймают, то и деда накажут. Я делаю медленные глубокие вздохи, чтобы не пошевелить брезент и дрова.
– У меня есть зажигалка, – говорит Мэри Мэй.
Дедушка смеется. Громко, от души хохочет.
– Нет, это не годится. Инструменты у меня в сарае. Оставайтесь тут с Дахи, я скоро вернусь.
Он специально так говорит. Как будто притворяется, как будто врет. Умный у меня дедушка. Она подумала, он что-то пытается от нее скрыть, там в сарае есть что-то или кто-то, чего она не должна видеть. Уж очень он настаивает, чтобы она оставалась пока с Дахи, и конечно же Мэри Мэй забывает на время о яме, настаивает: нет, она тоже пойдет в сарай. Сейчас она уйдет, а Дахи поможет мне выбраться, скинет часть дров.
Но нет, она зовет стражей и отправляет их с Дахи собрать всех Заклейменных сюда, к яме.
Ей непременно надо сжечь меня у всех на глазах.
7Как только их шаги замерли вдали и голоса затихли, я попыталась вынырнуть и глотнуть воздуха. Страшась, что это был лишь трюк и Мэри Мэй так и стоит у ямы и с ней еще куча стражей, я кое-как вывернулась из-под брезента и дров. Оказалось труднее, чем я думала: тяжелая куча, щедро дедушка навалил.
Я уже не беспокоилась насчет ловушки, главное – не задохнуться, я отчаянно забрыкалась, дрова полетели во все стороны. А теперь еще руками – пусть деревяшки летят вверх и в стороны. Иногда они падали мне на ноги, больно! Я сорвала с лица брезент, воздух коснулся лица, я жадно принялась его глотать. Вылезла из могилы и опрометью кинулась в лес. Там, на краю усадьбы, на границе с сулящей безопасность темнотой, я оглянулась: я оставила после себя дикий беспорядок. Сразу станет очевидно, что дед укрывал меня и увел Мэри Мэй, чтобы дать мне сбежать. За мою небрежность накажут его. И они поймут, где я пряталась, и быстро отыщут меня. Невозможно спрятаться в лесу от десятка стражей.
