– Хотела.
– И? – она опять не ответила, – если в тебе нет стремления, что-то исправить или понять, то не стоит быть надутой на весь мир. Особенно, когда кто-то хочет с тобой познакомиться или как-то тебе помочь! – как же мне трудно вытаскивать из неё по слову.
Я встал и, оставив пакеты подле неё, пошел к выходу. Там меня ждал папа. Он смотрел на меня особенно внимательно.
– Наверно это была плохая идея. Они совсем не знают, что такое терять маму и не смогут понять меня.
– Они не знают, что такое иметь маму. И так достаточно горестей. Ты хотел, чтобы они пожалели и тебя еще заодно?
– Они винят родителей и жалеют себя…
– Ты тоже ищешь жалости в данный миг.
– … А я виню себя. Потому что от меня ушла мама со временем. Она пыталась полюбить, но не смогла. Мир дал мне её, а я не смог удержать. Я с любовью думаю о ней, а я не с обидой.
– Послушай, – он присел, чтобы бы наши глаза были на одном уровне.
– Они винят всех, кроме себя, а я нашел силы увидеть причину во мне самом!
– Тише, – он приобнял меня, – мама любит тебя. Дело в нас с ней, а не в тебе. Прости, что тебе приходится все это переживать. Пойдем.
– Идем.
Мы шли по коридорам, папа остановился около одной женщины, которая отдавала ему яблоки, а он отказывался, я спустился по лестнице на землю и посмотрел на небо. Облака плыли по небу. Вот и всех их заботы: рассекать безбрежный простор белыми кроликами, ронять дожди и принимать влагу в себя вновь. Никакой боли, никакого счастья, никаких чувств. В груди бомба стучит. Папа хлопает по плечу и подталкивает к воротам, за которыми машина.
– Стой!
Я обернулся.
– Моя мама – эта девочка бежала и у неё сбито дыхание. Она стояла напротив меня и шумно дышала. Я ждал, что она скажет, будто я ничего не понимаю.
– Моя мама умерла при родах.
– Ты не считаешь наши отношения прочными?
– Что? – я завязывал шнурок, будучи в машине и приходилось складываться вдвое для этого.
– Ты не правдив и не прямолинеен со мной, потому что ты не считаешь безопасным говорить мне свои настоящие мысли?
– Что? – я все прекрасно понял, но испугался, ведь он никогда не говорил со мной так.
– Ты понимаешь меня?
– Нет, пап. Но если ты хочешь поинтересоваться об ужине, то я хочу курицу.
– Герман…
– Что, пап?
– Я не хочу, чтобы ты был травмирован нашими с мамой разборками.
– Она бросила меня.
– Нет, все не так.
– Подберешь более красивое слово, но смысл не изменится.
– Я не знаю, как с тобой говорить. Упертый, как ребенок, но я вижу, что ты более чем сообразителен. Я твой друг, не только папа. Хорошо?
– Курицу, пап, хочу.
Когда он зашел в мою комнату, я тут же спрятал калькулятор, чтобы он не подумал, что я не могу сосчитать домашнюю работу сам.
– Я приготовил горячие тосты с бананами. Ты не хочешь?
– Можно я съем их здесь?
– Да.
Он мельком улыбнулся и ушел. Я скорее начал досчитывать пример, спешно вжимая уже размякшие от пота пальцы в резиновые кнопочки. Он почти сразу вернулся с двумя тарелками, на которых лежали румяные тосты, кольца сизого пара от них вились в воздухе, цеплялись друг за друга и исчезали в тусклом свете. Аромат наполнил комнату уютом. Я почувствовал, как моё сердце размякло перед забытым покоем и теплом.
– Будешь сок?
Я кивнул. Он вновь ушел. Даже не знаю, идет ли он по правильному пути. Стоит ли ему пытаться заменить маму, или молча заставить меня выработать стойкость в себе. Я благодарен ему, но я опять же не показываю этого. Наверно я опять потеряю момент за своими страхами. Никогда на меня не обрушивался такой шквал вопросов. Тут папа зашел в комнату с бокалом пива и высоким узким стаканчиком вишневого сока с сиреневой трубочкой. Он никогда не вставлял трубочки. У нас и дома их не было. Но я любил их, ибо они создавали праздник. Я не смог сдержать улыбку. Калькулятор лежал на коленке, и я чувствовал, что он вот-вот скатится на пол. Я поспешно поблагодарил его, думая, что он уйдет, вместо того, он довольно кивнул и сел позади меня на диван, съедая свой тост с пивом. Как только мое личное пространство раскололось на двоих, я понял, что пространство стало не то чтобы не моим, оно стало, откровенно, его. Я изображал, что думаю над тетрадью, но тем временем медленными движениями стаскивал калькулятор в карман.
– Почему ты захотел зайти в детдом?
– А?
– Зачем ты говорил с той девочкой?
– Думал найти в ней особенного друга.
– А твои школьные друзья?
– Они начали обходить меня стороной.
– Почему?
– Не знаю. Наверно они боятся, что я сейчас ранен уходом мамы и сам не хочу их видеть. Может бояться надавить на чувствительное место у меня. Они не знают, как меня поддержать.
– Я горжусь тобой, – я не понял его. – В твои годы я даже как-то не анализировал мир вокруг меня и мир во мне.
– Это все книги.
– Ты прав. Зачем ты их отдал?
– Потому что пока я рассматривал мир внутри себя и вокруг человечества я перестал следить за тем, что находится рядом со мной и не нуждается в изучении, а нуждается просто в том, чтобы я пожелал доброй ночи.
– Ты никак не виноват здесь и книги тоже не виновны. Поверить не могу, что ты понимаешь многие вещи, но не эту, – он разбавил предложение усмешкой.
– Мне нужно знать причину. Я не хочу неизвестности. А так у меня будет повод, и я смогу рассчитать последствия и решения, по изменению результата.
Он, молча, отпил пива. Может я его утомил тем, что сам ничего не понимаю?
– Все убого просто. Я всего лишь очень скучаю по маме.
Тяжелая пауза, наполненная хрустом моего тоста.
– Зачем ты говорил с той девочкой? – он опять задал этот вопрос.
– Я без понятия. Может, ждал нового взгляда на всю ситуацию.
– Мне звонили оттуда. Та девочка сказала, что ты забыл в одной книжке открытку на День Рождение. Заберем?
– Да, я бы очень хотел.
– Завтра после работы.
Я устал уже подбирать ответы и замолчал. Продолжая кушать тост и складывая тетради в ящик. Я подумал, что я не хочу больше окунаться в ту жизнь, что связывала меня и маму. Она вокруг меня, значит нужно сменить абсолютно все.
– Можно я поеду с тобой на работу?
– У тебя школа.
– Пожалуйста.
Он согласился, думая, что моя травма неподъемная и нам стоит побыть вместе. Моя идея была глубже.
– Я поеду к бабушке и дедушке?
– Да, я хотел, чтобы ты доучился последний месяц и отвезти тебя.
– Может, отвезешь послезавтра?
– Я подумаю.
Я просил внутри себя память стать бесцветнее, потерять запах, который я часто находил в закоулках квартиры. Я находил наши общие фото. Когда Ты была со мной, я не ощущал тебя чем-то неизменным и вечным, уже, не нуждающимся в выделении, как только ты исчезла, я вижу тебя всюду. Я находил слишком много надежд и слишком много мыслей внутри себя, что они все бесполезны. Это уничтожало меня. Наверно мне нужна была передышка, чтобы потом относится к прошлому спокойнее, но я не дал себе время. Дыра внутри никак не затягивалась. Мне понадобится вдвое больше времени, чтобы полноценно жить без её светлых глаз, если я буду каждый день утром себе напоминать, что она ушла от меня, но мир не треснул. Мое сердце замрет и мир остановится только тот, что я придумал себе с книжками. Но никак не тот, что вокруг. Я совершенно запутался в ценностях. Может быть, потому что одна моя половина высчитывает ценности окружения, а вторая, мои личные? Они разные. Так что же мне делать?
Рою окопы вокруг себя, но меня накрывает мощная волна воспоминаний. До сих пор не могу полноценно все принять. Мне постоянно хочется рыдать во весь голос. Зарываюсь, как могу, но контраст счастья, которое искрилось ранее в моих руках, становится выжигающим лучом, относительно сегодня. Я вырыл кратер в голове и похоронил себя в нем. Ком в моем горле уже таких размеров, что вытеснил мозг. Он постоянно давит, жмет, сердце напряжено, бетонная плита привязана к грудной клетке, ноги набиты ватой.
Нет никакого смысла застегивать последнюю пуговицу на рубашке. И предпоследнюю. И все остальные тоже. Нет смысла её надевать, потому что нет смысла лежать, не двигаясь в постели, будучи одетым.
Где равновесие?
Я закрываю глаза и слышу сердце, которое бьется в унисон шуршаниям Дьявола в розетке.
Будильник воет ударами. Все люди из бумаги, на нитках нервов скользят по бульварам. Я и забыл, как выглядит центр города в такое раннее время. Я ощущал себя отдаленно от происходящего на улице, когда спокойные и смиренные ритмы в нашей машине наполняли салон необыкновенным умиротворением, а за стеклом мелькали сонные огни, замерзшие люди и все какое-то жесткое, сухое, отчаянно нелюбящее утро. Хотя, что может быть лучше утра? Шанс все исправить. Решения еще не приняты, а значит все возможно. В прошлый раз не сработало, но я даю возможность Жизни. Быть может, она потом даст мне ее в ответ, когда-нибудь потом. Я роюсь в себе, но не нахожу дна, где будут ответы. У меня нет опоры, чтобы встать и осмотреться, да и понять, что вообще нужно делать. Солнце огненным диском распиливало нить пробки на горизонте. «Доброе утро» сегодня не правда. Последняя крошкой удовольствия мне оставались разговоры с папой и мысль, что скоро все будет не так, как было все прошлые года. Рой красных ос на перекресте, желтых, зеленых и мы все ближе и ближе к высокому фактурному белому зданию, где он работает на четвертом этаже. Хотя бы чисто теоретически, я буду еще чувствовать себя сильным и уверенным? Наощупь крадусь в чаще офисов.
