устанавливаются общественные нормы, касающиеся религии и образования, и принимаются решения о том, кто и где будет жить. Эти 'многие' воображают себе новый мир, в котором либеральные теории верховенства закона, рыночной экономики и прав личности (все то, что развилось во внутреннем контексте таких национальных государств, как Великобритания, Нидерланды и Америка) рассматриваются как универсальные истины и считаются подходящей основой для международного режима, делающего независимые национальные государства ненужными. Иными словами, предлагается новая "либеральная империя", которая заменит старый протестантский миропорядок, основанный на независимых национальных государствах. Предполагается, что именно такая империя спасет нас от зла национализма.
Но верно ли сторонники нового имперского мышления описали, что такое национализм и откуда он взялся? Правы ли они, приписывая национализму величайшее зло прошлого века? И действительно ли решение проблемы это обновленная империя?
Мне представляется все это крайне сомнительным. И во второй части - "В пользу национального государства" - я выступаю за то, чтобы рассматривать мир, основанный на независимых национальных государствах, как наилучший политический порядок, доказывая, почему следует отвергнуть модный ныне империализм. Эта часть книги предлагает философию политического миропорядка, которая сравнивает три соперничающих способа мировой политической организации: кланово-племенной строй, встречающийся практически во всех догосударственных обществах; международное устройство под эгидой имперского государства; и строй, состоящий из независимых национальных государств.
Наиболее современные попытки сравнения "глобалистского" политического порядка с миропорядком национальных государств фокусировались на предполагаемых преимуществах единого юридического мирового режима в области экономики и безопасности. Но в соответствии с точкой зрения, которую я здесь защищаю, аргументы, основанные лишь на экономике и безопасности, слишком узки, чтобы дать адекватный ответ на вопрос о наилучшем политическом устройстве. Ведь, многое из того, что происходит в политической жизни, мотивируется проблемами, проистекающими из нашего членства в сообществах типа семьи, племени и нации. Люди рождаются в этих коллективах или воспринимают их в качестве своих позже на жизненном пути и связаны с ними сильными узами взаимной лояльности. Фактически, мы начинаем рассматривать эти коллективы как неотъемлемую часть самих себя. Многие, если не большинство, политических целей проистекают из ответственности и обязанностей, которые, в наших ощущениях, мы несем не перед самими собой как личностями, а перед расширенным "я", включающим нашу семью, племя или нацию. Сюда входит забота о жизни и имуществе членов сообщества, которому мы верны. Нас также сильно мотивируют общие заботы, которые в этом смысле не являются физическими: необходимость поддерживать внутреннюю сплоченность семьи, племени или нации, а также необходимость укреплять ее уникальное культурное наследие и передавать его следующему поколению.
Мы не можем аккуратно выразить эти аспекты политической мотивации человека лишь в терминах человеческого желания защитить свою жизнь, личную свободу и собственность. Фактически, каждый из нас хочет и нуждается в чем-то еще, что я предлагаю назвать коллективным самоопределением: свобода семьи, племени или нации. Это свобода, которую мы ощущаем, когда коллектив, которому мы преданы, набирает силу и развивает те особые качества и характеристики, которые придают ему уникальное значение в наших глазах.
В либеральной политической традиции желания и потребности в таком коллективном самоопределении обычно рассматриваются как примитивные и необязательные. Предполагается, что пришествие современной эпохи освобождает людей от такого рода мотиваций.
Но я утверждаю, что ничего подобного на самом деле не происходит. Британские и американские концепции свободы личности не являются универсалиями, которые можно сразу понять и возжелать каждому. Они являются культурным наследием определенных племен и народов. Американцы и британцы, стремящиеся распространить эти концепции по всему миру выражают этим, собственно, извечное желание своего коллективного самоопределения, побуждающего хотеть, чтобы их собственное культурное наследие росло по силе и влиянию, даже если это означает разрушение наследия других народов, смотрящих на вещи по-иному.
Мой аргумент указывает на ряд решающих преимуществ организации политического мира путем независимых национальных государств. Среди прочего, я предполагаю, что строй национальных государств предлагает наибольшую возможность коллективного самоопределения; что он внушает отвращение к завоеванию чужих народов и открывает двери терпимости к иному образу жизни; и что он организует удивительно продуктивную конкуренцию между нациями, поскольку каждая стремится достичь максимального развития способностей своих отдельных членов и нации в целом. Вдобавок я нахожу, что сильная взаимная лояльность, лежащая в основе национального государства, дает нам единственный известный фундамент для развития свободных институтов и индивидуальных свобод.
Эти и другие соображения предполагают, что мир независимых национальных государств - лучший политический порядок, к которому мы можем стремиться. Однако это не означает, что мы должны поддерживать универсальное право на самоопределение, как предлагал Вудро Вильсон. Не все из тысяч народов в мире, не обладающих своим государством, могут и будут иметь политическую независимость. Какое же место, тогда, отводится принципу национальной независимости? Я завершаю вторую часть, рассматривая, насколько уместен строй национальных государств в реальной международной жизни, где политическая независимость не может быть дана всем, везде и всегда.
Аргумент, чаще всего выдвигаемый против политики национализма, утверждает, что она поощряет ненависть и фанатизм. И в этом, безусловно, есть доля правды: в каждом националистическом движении можно найти людей, которые являются ненавистниками и фанатиками. Но какой вывод мы должны сделать из этого факта? Вес его, на мой взгляд, падает, когда мы наблюдем, что политические идеалы универсализма - и это весьма заметно, допустим, в Европейском Союзе - неизменно порождают ненависть и фанатизм по крайней мере в не меньшей степени, чем националистические движения.
В третьей части, "Анти-национализм и ненависть", я исследую это явление, сравнивая ненависть между соперничающими национальными (или племенными) группами, ощущающими угрозу со стороны друг друга, с той ненавистью, которую испытывают сторонники имперских и универсалистских идеологий к национальным и племенным группам, отказывающимся принять их притязания на то, что они несут миру спасение и мир. Самый известный пример ненависти, порождаемой имперской или универсалистской идеологиями, это, видимо, христианский антисемитизм. Но ислам, марксизм и либерализм доказали, что вполне способны разжигать такую же порочную ненависть против групп, решивших сопротивляться предлагаемым универсальным доктринам. Фактически, я заявляю, что либерально-имперские политические идеалы стали одними из самых мощных агентов разжигания нетерпимости и ненависти в сегодняшнем западном мире. Само по себе, это не рекомендация в пользу национализма. Но это предполагает, что ненависть может быть присуща политическим движениям в целом, и что спор между национализмом и империализмом следует разрешать на других основаниях.
В Заключении книги "Достоинство национализма" я предлагаю несколько кратких замечаний о взаимосвязи между национализмом и характером личности. Всю свою жизнь я слышал, что национализм развращает человеческую личность. Это мнение, слышанное мною от христиан и мусульман, либералов и марксистов, которые все считают национализм пороком, ибо он стремится возвести барьеры между народами, в то время как мы
