– И обычное это дело, такие, как я? – Константин тоже присел рядом.
– Не скажу часто, но бывает. – Старик покачал головой. – Сам вижу в первый раз, а вот полковой волхв, тот сказывал, что видел такого. Но ты, паря, языком-то не чеши. Чего деревенские спрашивать будут, улыбайся и молчи. Целее будешь. Кроме меня и Никифора, что ты пришлый, никто не знает. Ну, вот вечером староста будет знать. А для всех – тебя Никифор исцелил. Но память ты потерял. Деревня у нас, конечно, не простая – воинская деревня, под рукой князя Медведева. Холопов и смердов тут нет, но болтунов хватает. Так что держи пасть на замке, а язык прибитым к зубам. Целее будешь… – Старик вздохнул. – А как ты там, рукой, ну вот этак… – Он изобразил удар по горлу.
– Это просто. – Константин, не вставая, медленно показал движение. – Важно ещё пальцы сжать вот так. Но только перед самым ударом.
Пока остальные подпаски гоняли коров, не позволяя им выбраться за пределы пастбища, Константин делился с дедом разными тонкостями боевых искусств, стараясь при этом не особенно размахивать руками, потому как мальчишки, которых определили к стаду, были весьма глазастыми и уж точно не страдали немотой.
Наконец, когда дед хоть немного удовлетворил своё любопытство, стал сам рассказывать о жизни в селе.
– Тут у нас, паря, всё по-простому. Староста, он отвечает перед миром и перед князем. Налоги мы сдаём в казну уезда, но главный наш налог – люди. Каждый год на службу князю из села уходит пара подготовленных воев. Служат по десяти лет, а дальше как сами решат. Или деньгой получают выслугу и сюда возвертаются, или берут землёй на дальних рубежах и туда едут с хозяйством, или дальше служат князю, но уже там расчёт вдвое, а кому и втрое от прежнего, так что желающие есть. Кто-то идёт в вои сам, сверх списка, но тогда веси положен откуп. Или деньгами, или послаблением в подати. Но воинская служба у нас в почёте. В каждой деревне есть пусть маленький, но свой отряд. И от кромешных тварей защита, и от людишек лихих.
– Кромешные твари? – Константин заинтересованно посмотрел на главпастуха.
– В хорошем месте ты жил, если не знаешь, что это такое. – Старик вздохнул. – У нас кромка эта, почитай, рядом совсем. Только шаг ступи. Иной раз такое чудище вылезет, а деревенские и не сдюжат, тогда упырь откормится на силе человеческой, и упокоить такого большой крови стоит. То охотников да Перуновых сотен забота. Для того у них и сброя[2] лучшая, и брони, и сами вои из отборных. Иначе с кромешниками да тварями им не сладить. Но и честь Перуновым воинам великая. Но попасть в сотню тяжко, а в охотники ещё тяжеле. Из набора в три сотни Перуновым благоволением едва ли пара человек уходит. Остальные только после службы в обычных тысячах.
– А со мной как?
– Да как, оботрёшься в селе, а там посмотрим. Чего тебе сейчас куда лезть? Мозги у тебя встали нормально, вона как меня отбил. Остальную науку сам поймёшь. Одно скажу. Не знаю, как там у вас, откуда ты, но здесь с девками строго. Если понесла – женят. А так, вона к вдовушкам ходи, хоть корень сотри до комля. Они ж все корень мары пьют. А если и понесёт, то дитя как бы всего мира считается.
– А кто такие смерды?
Дед усмехнулся.
– Смерды – это те, кто под хозяином живёт. Едят – пьют, всё хозяйское. Ничего своего нет. Но и живота лишить смерда никак не моги. Кормить-поить обязан, одевать-обувать. А уж он на тебя работает, стало быть. Ну, как может. В смерды идут в основном или погорельцы, у кого семьи нет и помочь некому, или из долговых, за кого хозяин деньгами вступится, или совсем людишки пропащие, типа галицких или полонских. Есть ещё холопы, но их совсем мало. Тако кличут потомственных в услужении. Бывает до десяти поколений в слугах княжеских ходят.
– А вот эти герцоги там и графы, они к нам вообще как?
– Да никак. – Дед вздохнул и, приложив к глазам руку козырьком, посмотрел на солнце. – Служилые, те да. Но служилых не много. В основном больше таких, кто титул и достояние своё нажил как-то да часть денег обратил в родовой знак. Они в основном зовутся герцогами, графьями да баронами всякими. А служилые, те или князья с боярами, дворяне, стольники или вои. Есть ещё по службе всякие разделения, но это тебе пока ни к чему. – Он неожиданно легко поднялся на ноги и громко крикнул: – Егорка, Васята, собирай стадо! А тебе, – дед строго посмотрел на Горыню, – идти следом, смотреть, чтобы ни едина животина не отбилась.
Стадо собрали споро, тем более что в лес никто не забрёл, и под хлопки кнутов и лай огромных, черных, словно смоль, косматых псов погнали к селу. Костя шёл замыкающим и лишь посматривал, чтобы живность не отставала, для чего было достаточно щелкнуть бичом, и рогатый скот быстро сбивался в кучу.
До села была всего пара километров, и меньше чем через полчаса стремительно редеющее стадо брело по улице, разбираемое владельцами.
Тут-то и нагнал Горыню Никифор, пристроившийся рядом.
– Твой дом, вон, в конце улицы. Неказист, конечно, но крепкий. Хозяйства у тебя, можно сказать, нет. Столовался прежний Горыня или у бабки Тасьи, что приходится тебе дальней тёткой, или чего-то сам варил. Помогал соседям, чего тяжёлого сделать, и те платили продуктами. Всё. Мне пора. Зайду ближе к вечеру. Завтра с пастухами не вставай, отдыхай покамест.
– Было бы от чего отдыхать. – Костя стоял на пороге чуть перекошенного сруба, где кроме закопчённой печки, широкой лавки и почерневшего стола не было ничего. Даже пол был не дощатый, а просто утоптанная до каменного состояния земля. Совсем маленькие окошки, тем не менее, были забраны настоящим стеклом, хоть и в наплывах, но довольно прозрачным.
– Это дело так не пойдёт, – резюмировал Константин и для начала принялся за уборку и ревизию. Вымел из углов кучи объедков и мусора, который просто и без изысков покидал в топку печи. Потом настал черёд печки, но проведённый осмотр ни щелей в кладке, ни повреждённого воздуховода не выявил. Простое кресало прилежно высекло искру, и скоро в печи заплясал весёлый огонёк.
Продуктовые запасы не порадовали, но и не слишком огорчили. Несколько склянок с маслом, бочонок с кислой капустой в погребе, зачерствелый хлеб и початая бутыль чего-то мутного со слабым запахом спирта и ягод.
– Негусто, – резюмировал Костя и полез искать заначки. Богатый опыт обысков в домах дал ему возможность быстро найти несколько тайничков. Монета – плотный тяжёлый кругляш диаметром примерно в три сантиметра с чеканным мужским профилем на аверсе, какое-то украшение в виде массивного медальона из белого металла и два десятка мелких монеток разного цвета, в грязной полинялой тряпице. Последнее явно было кладом самого Горыни, и, вздохнув непонятно от чего, Константин отставил в сторону найденные сокровища и занялся едой. Приготовил скромный ужин, распарив закаменевший хлеб в чугунке с водой и наложив в тарелку капусты, только сел перекусить, как раздался тихий звук шагов.
С оглушительным скрипом распахнулась входная дверь, и на пороге появился Никифор, сжимая в руке свой странный посох.
– Пойдём. Староста ждёт. – И увидев взгляд, брошенный Константином на еду, улыбнулся. – Там покормят.
Дом старосты – просторный пятистенок, с высокой крышей, над которой гордо реял маленький треугольный флаг алого цвета с вставшим на дыбы медведем, – стоял на деревенской площади. Кроме дома старосты на площади располагались управа, храм Рода и общинный суд, где проходили все собрания глав семей.
Всю эту картину мгновенно отпечатал в памяти тренированный разум Константина. Поднимаясь по ступенькам высокого крыльца, он, уважая хозяйку, тщательно вытер подошвы об лежавшую у входа тряпку и, поклонившись, вошёл в просторную светлицу.
– Мира вашему дому… – Горыня ещё раз поклонился и встретился взглядом с коренастым широкоплечим мужчиной с седыми волосами; одет тот был в холщовую рубаху, широкие штаны и мягкие сапоги.
– Да, Никифор. Это не Горыня. – Староста вгляделся в глаза Константина и, отведя взгляд, покачал головой. – К добру ли…
– То лишь Род ведает. – Никифор усмехнулся. – Скажи лучше, что с вирой?
– Вирой? – Староста нахмурился. – Виру за поругание общинной земли вложил в казну общины. Или не так?
– Не так, Аким. – Никифор не прекращал улыбаться, но глаза его опасно сузились, а руки, державшие посох, ощутимо напряглись. – Вирная запись гласит: «За поругание земли общины, за оскорбление общинника Горыни, за угрозу убийством общинника Горыни». Две трети виры – его.
– Да как же это? – Староста удивлённо поднял брови. – Он, можно сказать, на попечении общества был всё это время. Общество его кормило, поило, одевало, обувало…
– Кислой капустой да чёрствым хлебом? – Константин покачал головой. – Да, видно община совсем прогнила, если такие дела в ней творятся. Выдай-ка мне положенное, да пойду я отсюда прямо с утра. Нечего мне делать в месте, где имя закон – пустой звук. – Он встал и шагнул к выходу, когда на его плечо легла тонкая женская ладонь, пахнущая травами.
