— В соседнем селе у меня есть один знакомый — Раматулла, — задумчиво произнес Ходжанепес.
— Кто он?
— Мулла. Поедем к нему. Там отдохнем и обдумаем, что делать дальше.
Честно говоря, предложение Ходжанепеса не очень понравилось Бабакули. Но, немного поразмыслив, он пришел к выводу, что в сложившейся ситуации это для них, пожалуй, лучший выход.
Когда-то, в стародавние времена, Раматулла-мулла переселился в эти края из Бухары. Сейчас в своей округе Раматулла был одним из самых уважаемых мулл.
Это был тучный человек, глаза которого едва проглядывали сквозь узкие щелки. Густая седая борода была роскошной, но росла несколько криво, что дало основание сельчанам говорить про него: «Раматулла-мулла ест сладкое толокно дважды: сначала из посуды, потом из бороды».
Передняя часть двора Раматуллы-муллы, казалось, срослась с окружающим ландшафтом. Искривленные стены согнулись внутрь, казалось, готовые рухнуть. В бесчисленных трещинах, избороздивших стены, выросла верблюжья колючка. Подмороженная первыми осенними заморозками, она свисала вниз.
Раматулла-мулла вышел во двор, чтобы встретить поздних, к тому же непрошенных гостей.
Ходжанепес заискивающим тоном первым поздоровался с муллой. Затем, как положено, коротко поговорили о здоровье, о житье-бытье.
Раматулла-мулла, скрестив руки на ватном полосатом халате, свесил по подбородку конец зеленой чалмы и некоторое время молча пребывал в неподвижности.
— Ну, живы, здоровы? — спросил он, словно ожидая чего-то от странных гостей, так как в такое время к нему приходили за упокой души скончавшегося.
— Слава аллаху, все в порядке. Были недалеко, решили зайти к вам по пути, — сказал Ходжанепес.
Старик продолжал вглядываться в гостей.
— Дедушка, неужели не узнаете?! — воскликнул Ходжанепес и сделал шаг вперед.
— Кто ты?
— Я — Ходжанепес, родственник Эсенбая.
— Очень хорошо, очень хорошо, — заметно оживился старик, — Проходите, проходите, гостями будете, — добавил он, отодвигаясь от двери.
Раматулла-мулла поделился своим утренним чаем, угощая Бабакули и Ходжанепеса.
— Берите все, угощайтесь, — радушно приговаривал Раматулла-мулла.
На крохотной скатерти лежали только три небольших тонких чурека из пшеничной муки, каждый с пиалу.
У голодного Ходжанепеса заурчало в животе от приятного запаха свежего чурека. Взяв ближайший, он сложил его вдвое и, почти не прожевывая, проглотил. Бабакули посмотрел на него с усмешкой и укоризненно покачал головой.
Чтобы выйти из неловкого положения, Бабакули, который был неграмотен, как и Ходжанепес, протянул мулле письмо, обнаруженное в кувшине, и попросил:
— Прочитайте, пожалуйста. Нам нужно знать, что на этом листке написано.
Раматулла, приблизив письмо к лицу, сощурил свои и без того узкие, как щелочки глаза:
— Да разве в этой тьме разглядишь, что здесь нацарапано? Надо выйти во двор, тут я ничего не вижу.
С листком в руках Раматулла вышел во двор и долго не возвращался.
Обеспокоенный Ходжанепес чуть приоткрыл дверь дома и выглянул в крохотную щелочку.
— Бабакули, — позвал он. — Подойди и посмотри. Кажется, мулла сошел с ума.
Бабакули, выглянувший в приоткрытую дверь, увидел необычное зрелище. Мулла в левой руке зажал письмо и подбоченился, а правой размахивал над головой и, красиво прищелкивая пальцами, танцевал!
— О, дедушка-мулла, что все это значит? — спросил Ходжанепес, подойдя к нему.
Раматулла сделал шаг назад.
— Я вам не скажу, что написано в бумаге, пока вы мне не отдадите половину богатства, — твердо произнес мулла.
— О чем разговор! — деланно небрежным тоном сказал Ходжанепес. — Может быть, и больше получишь. А нука-ка прочитай!
Раматулла-мулла, от радости дрожа и заикаясь, начал читать письмо:
«Поскольку страну нашу наводнили безбожники большевики, я решил вырыть кувшин с золотом с прежнего места и закопато его в горах Койтена.
В горах Койтена, как известно, находится семь гробниц, теперь с зарытым кувшином золота их стало восемь.
Восьмую гробницу люди называют «Кизыл Ата». Все об этих гробницах знает один только человек — мастер-мельник Хаджи Тихий»,
Ходжанепес, внимательно выслушал текст, вырвал письмо из рук Раматуллы и подтолкнул его к дому. Бабакули остался стоять около дверей.
— Давай теперь, дед, рассчитаемся с тобой, — проговорил Ходжанепес, вытаскивая из-за пазухи чекменя тускло поблескивающий наган. Указав на барабан, в котором сверкали медные гильзы патронов, он спросил с угрозой:
— Все хочешь получить или двух достаточно?
— Нет, мне ничего не нужно, дети мои. Моя жизнь зависит от вас, — еле слышно произнес Раматулла-мул-ла и заплакал как ребенок.
— Берегись! — сказал Ходжанепес и с силой ткнул дулом нагана в грудь старика. — Если про это письмо где-нибудь проболтаешься, я превращу тебя в сито, так и запомни.
Побледнев как мел, Раматулла рухнул на пол собственного дома.
Ходжанепес и Бабакули, нахлестывая коней, безостановочно мчались к горам Койтена. Быстрой езды до них было сутки.
* * *
Несмотря на последний месяц осени, было сухо: ни одна дождинка не упала с неба.
Вскоре всадникам открылись многочисленные жалкие мазанки, беспорядочно разбросанные на берегу Амударьи.
От малейшего движения густая пыль поднималась до самого неба.
Издали виднелись строгие гряды Койтен, которые поднимались выше облаков и, касаясь неба, всегда дышали чистым воздухом.
Впрочем, окрестным жителям было не до горных красот. Людям, исключая нескольких зажиточных баев, хватало забот. После полуночи тигры, водящиеся на Койтене, спускались в село и уничтожали домашний скот. Поэтому бедный люд на ночь загонял скотину в дома и там привязывал ее. А у кого не было дома места, жгли костры до самого утра.
В такие долгие ночи, чтобы скоротать время, старики любили рассказывать о Хаджи Тихом и о его храбром внуке Иламане, который обитал близ самого опасного подъема Койтен-горы.
Старику Хаджи Тихому было уже за шестьдесят. Длинная, густая борода доходила до груди. Густые брови нависали над глазами, даже из-за ушей торчали клочки рыжих волос.
Как одежда, так и обувь старика были сшиты из войлока. Другой одежды у старика не было — ни ста-, рой, ни новой. Не ведал он ни радостных праздников, ни траурных дней.
Половину дня Хаджи проводил, обтесывая для мельницы камни, похожие на верблюжьи седла.
После этого он уходил на поиски новых камней, пригодных для мельницы. С огромной киркой спускался в ущелье и долины, бесстрашно лазил по скалам.
