— Действительно — чем? — Холмс вернулся к шкафу и вынул конверт, куда положил карточку Бернуэлла Колби. — Я тоже счел нашего американского гостя человеком искренним и безвредным — несмотря на его очевидное желание отмежеваться от своей скучной и ограниченной семьи. И в свете этого все становится еще любопытнее.
Он протянул мне конверт; я взял его и изучил, подражая Холмсу. Бумага, как он и сказал, была плотная и дорогая, а шрифт — подчеркнуто вычурный, хотя сама карточка хранила некоторые следы пребывания в карманах мистера Колби вперемешку с карандашами, записками и фотографиями его возлюбленной Джудит. Лишь поднеся ее ближе, чтобы рассмотреть мелкие вмятины и царапины, я уловил запах, который, казалось, пропитал толстую, мягкую бумагу, — тошнотворная смесь ладана, паленых волос и…
Я взглянул на Холмса расширенными глазами. Мне был знаком этот запах. Я служил в Индии и большую часть жизни был врачом.
— Кровь, — сказал я.
Ответ на записку, которую мой друг послал тем же днем, пришел через несколько часов, и когда мы покончили с ужином, Холмс предложил сопроводить его к приятелю, жившему на набережной Виктории близ Темпла.
— Занятный субъект — он может добавить в палитру лондонской жизни краски, о которых вы доселе не подозревали.
Мистер Карнаки был молодой человек среднего роста и хилого сложения. Его большие серые глаза прятались за толстыми линзами очков, взирая оттуда с выражением, которое не удавалось определить: он будто выискивал нечто, чего не видели остальные. Его высокий, узкий дом был забит книгами, которые громоздились даже вдоль стен коридора, из-за чего человеку широкоплечему пришлось бы протискиваться на манер краба, а в темных дверных проемах я различил мерцание газового света на устройстве, которое аттестовал как сложный химико-электрический аппарат. Карнаки выслушал рассказ Холмса о визите Бернуэлла Колби, не проронив при этом ни слова и утвердив подбородок на длинных и тонких, как паучьи лапы, пальцах. Затем он встал с кресла и взобрался на пару ступенек, имея целью верхнюю полку одного из многих книжных шкафов, которые выстроились вдоль стен маленького кабинета в задней части дома.
— Приорство Дипуотч, — прочел он вслух. — Расположено на скале выше деревни Уотчгейт в дикой холмистой местности на границе Уэльса, где в тысяча двести пятнадцатом году король Джон узаконил основание августинского приорства на месте алтаря, который, по преданию, был построен Иосифом Аримафейским. С самого начала оно прослыло источником легенд и боязливых слухов: на самом деле первоначальным намерением короля Джона было сровнять «капище» с землей и засыпать солью. Некий Филипп из Мундберга просился на прием к Эдуарду Четвертому, дабы пожаловаться на тамошних монахов, которые «предаются сношениям с демонами, из ада явившимися, и помышления свои открыли посредством некоторых видений». Но он так и не добрался до короля, и расследование не проводилось. Звучали неоднократные обвинения в ереси, отдельных настоятелей связывали с переселением душ, — слухи, явно дошедшие до семейства Гримсли, которому Генрих Восьмой даровал приорство в тысяча пятьсот сороковом, и ожившие в тысяча семьсот восьмидесятых, когда Делапоры унаследовали имущество Гримсли через брачный союз.
Он положил фолиант на стол близ Холмса и постучал пальцем по черному кожаному переплету.
— В своем «Каталоге тайных непотребств» Уильям Пунт пишет, что в тысяча семьсот девяносто третьем это приорство представляло собой внушительное поместье, отстроенное из серого камня на фундаменте монастыря эпохи Плантагенетов, и добавляет, что изначально сердцевиной строения были развалины башни — по всей вероятности, римской постройки. Пунт сообщает о лестнице, которая вела вниз, в крипту, где настоятели имели обыкновение спать на грубом алтаре после чудовищных ритуалов. В тысяча шестьсот восемьдесят седьмом лорд Руперт Гримсли был убит своими женой и дочерьми — предположительно они сварили его тело, а кости похоронили в крипте, отдельно поместив череп в нишу у подножия главной лестницы в самом особняке, «дабы отвадить силы зла».
Я не удержался от смешка.
— Как охранительный тотем он не очень-то помог лорду Руперту.
— Пожалуй, — улыбнулся Холмс. — И все же прочитанное в амстердамском издании «Каталога» Пунта за тысяча восемьсот сороковой год вынуждает меня заключить, что местное население не считало убийство Руперта Гримсли большим злом: жители деревни столь усердно препятствовали столичной полиции в исполнении ее обязанностей, что трем преступницам удалось с легкостью скрыться.
— Воистину это так. — Карнаки повернулся и взял другой том, выглядевший менее зловеще, чем «Каталог», — то была просто «История семейств юго-западной Англии», переложенная закладками и вырезками не хуже холмсовской «Корт газет». — Руперт Гримсли слыл колдуном, и его боялись от Шрусбери до устья Темзы; он широко прославился как разбойник с большой дороги, похищавший не ценности, но путников, которые исчезали бесследно. Говорили, что ему повиновались демоны, и по меньшей мере двое сумасшедших — один в начале восемнадцатого столетия, второй совсем недавно, в году тысяча восемьсот сорок втором, — клялись, что старый лорд Руперт вселялся в тела всех последующих хозяев Дипуотча.
— Вы хотите сказать, он регулярно реинкарнировал? — Признаюсь, что бытование этого тибетского суеверия на родных уэльских холмах изрядно удивило бы меня.
Карнаки покачал головой:
— Речь о том, что дух или сознание Руперта Гримсли переходит из тела в тело, подобно паразиту жирея в плоти наследников и вытесняя души из молодых, ибо человеческая часть всех лордов Дипуотча умирала.
Молодой антиквар повторил это столь серьезно, что я с трудом удержался от смеха; выражение лица Карнаки не изменилось, но взгляд его метнулся от меня к Холмсу.
— Полагаю, — изрек он, немного помедлив, — это было как-то связано с тем фактом, что упомянутые джентльмены, по слухам, имели отношение к таинственным исчезновениям местных углекопов. Имеются в виду виконт Джеральд Делапор, чья личность к моменту снискания титула якобы претерпела изменения столь роковые, что жена оставила его и уехала в Америку… и молодой Гай Делапор.
— В самом деле? — Холмс заинтересованно подался в кресле, все еще держа руку на «Каталоге», который он изучал с восторженным трепетом истинного ценителя древних фолиантов.
Мой друг с трудом отводил глаза от множества томов, загромоздивших все столы и большую часть углов небольшого кабинета: одни были в переплетах георгианской поры, из тронутого плесенью сафьяна и телячьей кожи, другие представляли собой более увесистые инкунабулы с черным шрифтом ранней эпохи книгопечатания. Хватало и еще более древних — с текстами, вручную написанными по-латыни на пергаменте или веленевой бумаге и украшенными витыми маргиналиями, которые даже издалека озадачили меня своей анормальной bizarrité.[6]
— Но какое же конкретное зло приписывают легенды приорству Дипуотч? — спросил Холмс. — И зачем Руперт Гримсли и его последователи выискивали беззащитных, которых не хватились бы в обществе?
Карнаки отложил свою «Историю» и присел на дубовые ступени стеллажа, положив на колени длинные тонкие руки. Он вновь взглянул на меня, как будто не был задет моим недавним смехом, но подбирал слова, чтобы я понял; затем он вернулся взором к Холмсу.
— Я думаю, вы слышали о шести тысячах ступеней, на которые намекают — неизменно обиняками — старинные легенды как древних валлийских племен, предшествовавших кельтам, так и американских индейцев? О впадине, скрывающейся глубоко в сердце мира, и созданиях, населяющих бездны, что лежат ниже?
— Я слышал об этом, — спокойно ответил Холмс. — В тысяча восемьсот шестьдесят девятом был случай в Аркхеме, штат Массачусетс…
— Да, дело Уотсли. — Широкий чувственный рот Карнаки скривился в отвращении, а взгляд обратился ко мне. — Эти легенды помнят лишь благодаря двум культам вконец выродившихся индейских племен: одно осело в Мэне, а второе, что любопытно, на северо-востоке Аризоны, где его тщательно избегают соседи — навахо и хопи. Легенды гласят о наделенных сознанием, хотя и не вполне материальных, сущностях, которые поселились в скважинах времени и пространства, куда не проникает свет, еще до того, как далекие пращуры человека научились прямохождению. Эти древние существа боятся солнечного света, но с наступлением темноты выползают в определенных областях мира, чтобы терзать тела и разумы спящих людей. Веками они заключают чудовищные сделки с отдельными представителями человечества в обмен на бесконечно омерзительное вознаграждение.
— И Гай Делапор с сыном считают, что нечто подобное существует в их подвале? — Мои брови взметнулись. — Тем проще нам будет помочь молодому мистеру Колби освободить невесту из-под власти двух явных безумцев.
