Пробыв два года дома (1865–1866), Мамин вторично отправился в екатеринбургское духовное училище, в ту же отвратительную бурсу, где ждали его всевозможные треволнения и куда он ехал с гнетущей тоской, благодаря воспоминаниям, оставшимся у него от первого соприкосновения с этой самой бурсой. Поэтому вторая поездка Мамина переживалась им с более острым чувством и оставила по себе более глубокий след. Как бы то ни было, по Мамин окончил бурсу, перешел оттуда в пермскую духовную семинарию, а затем начинается уже петроградский период его жизни. Будучи семинаристом, Дмитрий Наркисович несколько раз предпринимал-поездки по реке Чусовой, которую он очень любил. Сестра Мамина, Елизавета Наркисовна (в браке Удинцева), вспоминает о двух поездках брата по Чусовой; одна продолжалась целую неделю. Ездил он вместе с братом своим Николаем, доехал до Левшина, а оттуда отправился на лошадях в Пермь. В другой раз ездил с тем же братом в августе с так называемым «летним караваном». Плыли на полубарке, нагруженной демидовской медью, без весел, но течению. В одну из таких поездок, уже будучи студентом, он простудился, схватил плеврит, долго прохворал и так ослабел, что много времени пролежал, что называется, пластом. Он очень любил повествовать о своих впечатлениях в этих поездках. В годы студенчества, приезжая на каникулы в Висим, он то и дело пропадал из дому и бродил по окрестностям. Его постоянным спутником в этих экскурсиях был местный псаломщик. Пропадали они иногда по неделе, по две. Мамин любовно изобразил его в очерке «Емеля охотник» и в сборнике «Из далекого прошлаго», в рассказе «Зеленые горы», где этот ветхозаветный дьячок, Николай Матвеевич, философ, как называл его отец Наркис, изображен, что называется, во весь рост, с его страстью к охоте и к вину, с его суевериями и удивительной способностью существовать на гроши. Мамина привлекало к Николаю Матвеевичу необыкновенно развитое в нем «чувство природы». Это был созерцатель, живший широкой жизнью всей природы. Она наполняла его существование, заслоняя все остальные интересы, до дьячковской нищеты включительно. Мамин глубоко ценил этого бедняка, потому что и сам был созерцателем, потому что ощущал на себе благотворное влияние дьячка-философа.
Экскурсии с Николаем Матвеичем и поездки с братом по реке Чусовой Мамин предпринимал для изучения приискового, промыслового и раскольничьего Урала, и его яркие рассказы «В камнях» и «Бойцы» – плод этого всестороннего изучения родных мест. Как ни замкнута была жизнь уральских раскольников, но и тут Дмитрий Наркисович умудрялся проникать в нее. По свидетельству его сестры, Елисаветы Наркисовны, он часто бывал в скитах, знакомился с влиятельными «старцами» и начетчиками. Помогала ему исключительная популярность отца среди старообрядцев. Отец, хотя и был священником, отличался незаурядной терпимостью… С представителями ближайших скитов отец Наркис установил самые добрые отношения. Сестра Дмитрия Наркисовича помнит, например, что одна из самых влиятельных окрестных начетчиц, справляющая раскольничьи службы, была в семье Маминых нередкой почетной гостьей. Дмитрий Наркисович сталкивался со старообрядцами и во дни своего юношества, будучи семинаристом, а потом студентом; много рассказов о них передавал ему дьячок Николай Матвеевич, и художник-бытописатель посвятил этим «людям древлего благочестия» много блестящих страниц в своих произведениях, особенно в романе «Три конца». Типы раскольников в других рассказах и очерках Мамина-Сибиряка представляют только вариации типов из «Трех концов».
Семинарские годы Мамина ознаменованы были его творческими попытками. Впрочем, писать он начал несколько раньше, но затем бросил. По рассказу Елизаветы Наркисовны, крупную роль в первых литературных шагах её брата сыграл преподаватель словесности в пермской семинарии, Соколов. Он страстно любил и великолепно знал свой предмет и умел заинтересовать им почти всех способных воспитанников. Был строг, требователен, но далек от педантизма и рутинных приемов. За первое сочинение Дмитрия Наркисовича Соколов поставил единицу, но в то же время сказал: «В таком виде никуда не годится, а дарование чувствуется. Вы должны заниматься литературой. Работайте над слогом, больше читайте!» Дмитрий Наркисович всегда вспоминал этого преподавателя с благодарностью и уважением. Совет Соколова работать над слогом Мамин принял близко к сердцу и при дальнейших своих литературных попытках, и гораздо позднее, когда уже выступал в печати. По свидетельству той же сестры, с первых литературных шагов у Дмитрия Наркисовича создалась привычка тщательной работы над конспектами своих романов. Исписывались целые тетради. Не один раз менялись не только детали и характеристика действующих лиц, а даже фабула. Зато, когда черновая, подготовительная работа кончалась, Мамин писал уверенно, быстро, почти без помарок, часто даже не перечитывал написанного перед отсылкой в журналы. Покойный Виктор Александрович Гольцев, редактор «Русской Мысли», рассказывал, как ревниво относился Дмитрий Наркисович к своим работам. Однажды он просил вернуть ему уже сданный в редакцию рассказ, продержал его недели две и переделал до неузнаваемости, что называется, не оставил камня на камне.
Окончив курс семинарии, Мамин живо чувствовал пробелы в своем образовании и решил ехать в Петроград «доучиваться» и посмотреть своими глазами на чудеса знаменитой столицы. Весной 1871 года он покинул Екатеринбург, запасшись более чем скромной суммой на дорогу. Пышная столица неприветливо встретила 19-тилетнего юношу, приехавшего в нее без средств, с одним храбрым намерением просуществовать как-нибудь. Поступив в медико-хирургическую академию на ветеринарное отделение, Мамин, спустя два года, перешел на медицинское отделение, а в следующем, 1874 году выдержал экзамен в университет, пробыв около двух лет на естественном факультете, и наконец в 1876 году перешел на юридический факультет, но и здесь не кончил курса. В Петрограде Мамин в первый приезд свой прожил около пяти лет. Эти годы, отмеченные рядом неудач, разочарований, приступами острой нужды, сомнениями в себе, красиво описаны Маминым в одном из характерных и ярких его произведений – в романе «Черты из жизни Пепко». Здесь он рассказывает о своем пребывании в дешевых меблированных комнатах, голодании и недоедании, занятиях репортажем, попытках печататься и т. д. Его репортерство быстро пошло в ход, и в какой-нибудь месяц он превратился в заурядного газетного сотрудника, добывая рублей 20–30 в месяц трудной, тяжелой работой, на которую уходил иногда целый день.
Тогдашняя литературная, правильнее сказать, газетная богема была в руках некоего хроникера Николая Волокитина, державшего мелких газетных работников в ежовых рукавицах путем авансов, разумеется, ничтожных. Это был своего рода типик. В молодости он писал рассказы в разных газетках, однажды сфабриковал письма Гумбольдта, донес на одного из литературных либеральных деятелей, был презираем, работал у рыночных «книжников», утопал и в семидесятых годах вынырнул в качестве хроникера. С ним пришлось иметь дело и Мамину. Как ни был скромен его заработок от репортажа, но он, по признанию Дмитрия Наркисовича, являлся для него громадным, «особенно принимая во внимание, что это были первые деньги, дававшие известную самостоятельность и даже некоторое уважение к собственной особе». «Да, – говорит Мамин, – я уже являлся составной частью того живого целого, которое называется ежедневной газетой. Про себя я очень гордился своей первой литературной работой и был рад, что начал службу простым рядовым». Слушатели, литературные друзья, которым Мамин рассказывал подробности о тех тяжелых условиях, в которых работала тогдашняя газетная богема, дивились необычайной энергии тех немногих работников, которые вырывались из этого омута газетной богемы. «А больше спивались», добавлял со свойственным ему добродушием и спокойствием Дмитрий Наркисович, который был из счастливцев, не погибших в омуте, единственно благодаря своему выносливому характеру и неугасавшей в нем веры в лучшее будущее.
О своих тяжелых годах в Петрограде Дмитрий Наркисович говорил всегда неохотно и мало и большею частью ссылался на свой роман «Черты из жизни Пепко», где он, по его словам, «все описал». Однако частенько, когда его посещал кто-нибудь из молодежи и был сносно одет, он, замечая это, качал головой и говорил: «Как много дал бы я в свое время за то, чтобы бывать в семейном доме, но у меня в молодости бывали такие минуты, что буквально не в чем было войти „в люди“, не пойдешь же в сибирских сапогах». В другой раз он кого-нибудь из молодежи спрашивал: «А вы где обедаете?» – «Да вот, в студенческой столовой». – «А не колбасой с чаем питаетесь?» И, не дождавшись ответа, с горячностью говорил: «А ведь, небось, не знаете, что есть замечательная рыба – невский сиг! недорогая, вкусная, ну что стоит самому на керосинке сварить себе уху, изжарить наконец! Вот и я студентом тоже… на колбасе голодал, а не знал, как быть сытым на берегу Невы». И все это разглагольствование Мамин обыкновенно заключал, шутливо подмигивая, словами: «Эх, вы!»… По собственному признанию Дмитрия Наркисовича, лекции посещал он далеко не часто, но зато пробелы знания усердно пополнял чтением, которому посвящал немало времени, еще будучи в пермской семинарии. Читал он без особенного выбора книги и статьи, посвященные общественным вопросам, причем его записные книжки, без которых он редко оставался во все годы его сознательной жизни, наполнялись массой выписок.
