- Нет, уважаемый Кашьяпа. Есть темное и светлое, есть и те, кто видят темное и светлое; есть синее, есть и те, кто видят синее; есть желтое, есть и те, кто видят желтое; есть красное, есть и те, кто видят красное; есть розовое, есть и те, кто видят розовое; есть ровное и неровное, есть и те, кто видят ровное и неровное; есть звезды, есть и те, кто видят звезды; есть солнце и луна, есть и те, кто видят солнце и луну. Тот, кто утверждал бы: "Я этого не знаю, я этого не вижу, стало быть, этого и нет", - не утверждал бы истины.
- Вот точно так же и ты, князь, сдается мне, подобен человеку, слепому от роду, когда ты утверждаешь: "Откуда это известно почтенному Кашьяпе, что боги Обители Тридцати Трех действительно есть и что жизненный век их такой-то?" Так нельзя увидеть тот свет, как тебе мнится - этим самым плотским человеческим зрением. Но те шраманы и брахманы, князь, что предпочитают жить в лесных пустынях, в уединенных скитах, далеких от шума и суеты, очищают там небеспечливо, ревностно, старательно свое божественное зрение, они-то и видят этим божественным зрением - вполне очищенным, превосходящим обычное человеческое - видят этот свет и тот свет, и самородные существа. Вот как можно увидеть тот свет, князь, но не так, как мнится тебе, - этим самым плотским человеческим зрением. Так что и из такого соображения, князь, выходит, что есть тот свет, есть самородные существа, есть плоды и последствия дурных и добрых дел?
- Хоть почтенный Кашьяпа и говорит так, я продолжаю думать, что нет того света, нет самородных существ, нет плодов и последствий дурных и добрых дел.
- И у тебя есть какое-то соображение, князь?
- Есть, уважаемый Кашьяпа.
- И какое же оно, князь?
- Вот вижу я, почтенный Кашьяпа, что добродетельные, преданные благой дхарме шраманы и брахманы хотят жить, не хотят умирать, хотят счастья, избегают несчастья. И я так думаю, уважаемый Кашьяпа: "Если бы эти добродетельные, преданные благой дхарме шраманы и брахманы были уверены, что после смерти им будет лучше, чем здесь, то они либо отравились, либо зарезались, либо повесились, либо в пропасть бро-сились. А раз эти добродетельные шраманы и брахманы не уверены, что после смерти им будет лучше, чем здесь, то эти почтенные добродетельные, преданные благой дхарме шраманы и брахманы и хотят жить, не хотят умирать, хотят счастья, избегают несчастья". Вот то соображение, уважаемый Кашьяпа, из которого у меня и выходит, что нет того света, нет самородных существ, нет плодов и последствий дурных и добрых дел.
- Так я тебе, князь, сравнение приведу. Через сравнение некоторые сообразительные люди понимают смысл сказанного. Когда-то, князь, жил некий брахман, у которого были две жены. От одной жены у него был сын десяти лет или двенадцати, а другая была беременна, на сносях, - тут брахман скончался. И вот юный брахман говорит второй жене своего отца: "Почтенная! Все деньги и все добро, все серебро и золото - это все мое. Твоего тут ничего нет; вручи мне, почтенная, отцовское наследство". На это та брахманка говорит юному брахману: "Подожди, милый, пока я не рожу. Если мальчик родится, то и ему часть будет полагаться. А если девочка родится, то и она будет в твоем распоряжении". И другой раз говорит юный брахман второй жене своего отца: "Почтенная! Все деньги и все добро, все серебро и все золото все это мое. Твоего тут ничего нет. Вручи мне, почтенная, отцовское наследство". И другой раз говорит брахманка юному брахману: "Подожди, милый, пока я не рожу. Если мальчик родится, то и ему часть будет полагаться. А если девочка родится, то и она будет в твоем распоряжении". И в третий раз говорит юный брахман второй жене своего отца: "Почтенная! Все деньги и добро, все серебро и золото - все это мое. Твоего тут ничего нет. Вручи мне, почтенная, отцовское наследство". И вот та брахманка вошла с мечом во внутреннюю комнату и разрезала себе живот: "Сейчас выясню, мальчик у меня или девочка". Так она и свою жизнь, и дитя, и свое богатство погубила, погибель свою, глупая и неразумная, нашла, ибо неправильно стремилась получить наследство. Вот точно так же и ты, князь, глупо и неразумно найдешь свою погибель, неправильно стремясь на тот свет, - так же как та брахманка, глупая и неразумная, нашла свою погибель, неправильно стремясь получить наследство. Добродетельные, следующие благой дхарме шраманы и брахманы, о князь, не торопят незрелый плод; умные люди дожидаются пока он созреет. Есть ведь смысл, о князь, в жизни добродетельных, следующих благой дхарме шра-манов и брахманов. Сколько живут, о князь, добродетельные, следующие благой дхарме шраманы и брахманы, столько и творят они многие блага, стараются ради пользы многих, ради счастья богам и людям. Так что и из такого соображения, князь, выходит, что есть тот свет, есть самородные существа, есть плоды и последствия дурных и добрых дел.
- Хоть почтенный Кашьяпа и говорит так, я продолжаю думать, что нет того света, нет самородных существ, нет плодов и последствий дурных и добрых дел.
- И у тебя есть какое-то соображение, князь?
- Есть, уважаемый Кашьяпа.
- И какое же оно, князь?
- Вот приводят ко мне, Кашьяпа, изобличенного разбойника: "Почтенный! Это - изобличенный разбойник. Определяй ему такую кару, какую захочешь". И я своим слугам велю: "Ну-ка, посадите этого человека живьем в горшок, закройте крышкой, обтяните его сверху сырой шкурой, обмажьте мокрой глиной и поставьте его на огонь". "Слушаемся", - говорят они, сажают этого человека живьем в горшок, закрывают его крышкой, обтягивают сверху сырой шкурой, обмазывают мокрой глиной и ставят его на огонь. Когда мы уверены, что человек уже умер, мы горшок снимаем, отвязываем шкуру, приоткрываем и тихонько смотрим: "Ну-ка, посмотрим сейчас, как его душа выходить будет". И не видим мы, как его душа выходит. Вот то соображение, уважаемый Кашьяпа, из которого у меня выходит, что нет того света, нет самородных существ, нет плодов и последствий дурных и добрых дел.
- Ты согласишься со мной, князь, что во время дневного отдыха видишь иной раз во сне прекрасные парки, прекрасные рощи, прекрасные местности, прекрасные пруды.
- Да, уважаемый Кашьяпа, я согласен с тобой: я во время дневного отдыха вижу иной раз во сне прекрасные парки, прекрасные рощи, прекрасные местности, прекрасные пруды.
- А охраняют тебя в это время горбуны, карлики, молодые девушки?
- Да, уважаемый Кашьяпа. Меня в это время охраняют горбуны, карлики, молодые девушки.
- И разве видят они, как твоя душа уходит, а потом возвращается?
- Нет, уважаемый Кашьяпа.
- Значит, твою живую душу другие живые люди увидеть не могут ни когда она уходит, ни когда возвращается. Где уж тогда тебе увидеть мертвую душу, когда она выходит? Так что и из этого соображения, князь, выходит, что есть тот свет, есть самородные существа, есть плоды и последствия дурных и добрых дел.
- Хоть почтенный Кашьяпа и говорит так, я продолжаю думать, что нет того света, нет самородных существ, нет плодов и последствий дурных и добрых дел.
- И у тебя есть какое-то соображение, князь?
- Есть, уважаемый Кашьяпа.
- И какое же оно, князь?
- Вот приводят ко мне, Кашьяпа, изобличенного разбойника: "Почтенный! Это - изобличенный разбойник. Определяй ему такую кару, какую захочешь". И я своим слугам велю: "Ну-ка: взвесьте этого человека живьем на весах, удавите его веревкой, а потом взвесьте еще раз". "Слушаемся", - они говорят, взвешивают этого человека живьем на весах, удавливают его веревкой и взвешивают еще раз. Оказывается, что когда он жив, он и легче, и мягче, и податливее, а когда он мертв, тогда он и тяжелее, и тверже, и неподатливее. - Вот то соображение, уважаемый Кашьяпа, из которого у меня выходит, что нет того света, нет самородных существ, нет плодов и последствий дурных и добрых дел.
- Так я тебе, князь, сравнение приведу. Через сравнение некоторые сообразительные люди понимают смысл сказанного. Представь, князь, что некто взвесил на весах железный шар, который нагревали целый день, раскаленный, пышущий жаром, излучающий сияние; а потом взвесил его же, когда он остыл и охладился. Когда же этот шар окажется легче, мягче и податливее: тогда ли, когда он раскален, пышет жаром и излучает сияние или когда он остыл и охладился?
- Когда в этом железном шаре есть зной и ветер, уважаемый Кашьяпа, и он раскален, пышет жаром и излучает сияние, - тогда он и легче, и мягче, и податливее. Когда же в этом шаре нет зноя и нет ветра, и он остыл и охладился, - тогда он тяжелее, и тверже, и неподатливее.
- Вот точно так же, князь, когда в этом теле есть жизненная сила, есть тепло, есть сознание - тогда оно и легче, и мягче, и податливее. Когда же в этом теле нет ни жизненной силы, ни тепла, ни сознания, тогда оно и тяжелее, и тверже, и неподатливее. - Так что и из этого соображения, князь, выходит, что есть тот свет, есть самородные существа, есть плоды дурных и добрых дел.
- Хоть почтенный Кашьяпа и говорит так, я продолжаю думать, что нет того света, нет самородных существ, нет плодов и последствий дурных и добрых дел.
