Мсье де Сегиран живо ощущал это разочарование, которое сливалось с подлинной скорбью, вызванной в нем смертью жены, и к тому же усугублялось и обострялось довольно неуместным замечанием мсье д'Эскандо Маленького, явившегося на похороны со всей своей родней. Когда мсье де Сегиран в минуту расставания счел нужным сказать, что его горе тем более жестоко, что он лишен утешения иметь потомство от той, которую оплакивает, мсье д'Эскандо Маленький, укушенный невесть какой мухой, весьма колко заявил мсье де Сегирану, что в том, на что он жалуется, по всей вероятности не столько повинна его жена, сколько он сам; что не было примера, чтобы какая-либо девица д'Эскандо оказалась неспособной справиться с тем, неисполнением чего мсье де Сегиран, по-видимому, попрекает покойницу. В заключение он добавил, что еще неизвестно, нет ли у мсье де Сегирана в крови какого-либо тлетворного начала, являющегося естественной причиной бездетности, на которую он так опрометчиво сетует. С этими словами мсье д'Эскандо Маленький повернул мсье де Сегирану спину, а тот сконфуженно молчал, тщетно взывая взглядом к своему брату, кавалеру де Моморону, стоявшему рядом с ним.
* * *
Хотя граф де Сегиран и кавалер де Моморон и были родные братья, они ни в чем не походили друг на друга. Мсье де Сегиран был высок ростом и плотен, довольно красив лицом, хорошо сложен, румян, а у кавалера де Моморона была смуглая кожа, короткие ноги, длинные руки, толстое и коренастое туловище и мясистое лицо. Шагал он грузно, особой походкой, к которой его приучила качка его галеры, ибо таковой он командовал на королевской службе. Этот Моморон немало поплавал и изрядно походил по левантийским водам, как под парусами, так и на веслах; он в совершенстве знал морское ремесло, в котором отличался, и за ним числились славные дела. Галера мсье де Моморона считалась в эскадре образцовой. Мсье де Моморон поддерживал на ней невероятную дисциплину, которой подчинял не только каторжан, но и матросов, и офицеров, как младших, так и старших, которым не спускал ничего, но это не мешало тому, чтобы службы под началом у мсье де Моморона домогались, ибо он был знатоком маневренного дела и умел добиваться от своей команды удивительной удали, выносливости и отваги. Поэтому к нему-то и обратился мсье д'Эскандо Урод, когда его сыну Паламеду пришла пора служить. Мсье де Моморон согласился взять на себя заботу об этом юнце, и мсье д'Эскандо воспользовался похоронами мадам де Сегиран, чтобы доставить мсье де Моморону, с которым он должен был там встретиться, нового рекрута, дабы тот захватил его с собой, когда поедет обратно в Марсель смолить свою галеру и снаряжать ее к весенней кампании.
Мсье де Моморон настолько часто встречался со смертью, что кончина невестки не слишком на него подействовала, и мсье де Сегиран не почерпнул в его обществе особых утешений. По правде говоря, мсье де Сегиран и мсье де Моморон не сходились решительно ни в чем. Мсье де Моморон, почитая, что мсье де Сегиран кичится перед ним превосходством, которому обязан всего только случаем, плохо мирился с тем, что в руках у старшего брата богатые родовые владения, тогда как его собственные совершенно пусты. И его злило положение младшего, благодаря которому он принужден был носиться по морям и подвергаться опасностям, в то время как Сегиран, обеспеченный отцовским наследием, жил себе в мире и холе и ничего не делал.
Мсье де Моморон снова возвратился к этим мыслям несколько дней спустя после похорон мадам де Сегиран, прогуливаясь на своих коротких ножках по кармейранскому саду. Сад этот был обширен и многоводен, ибо окрестности Экса изобилуют ключами, освежающими тамошнюю почву. У одного такого бассейна мсье де Сегиран, бежав из своей комнаты, чья траурная обивка слишком напоминала о его горе, и выйдя подышать воздухом, как раз и встретился с мсье де Момороном. Любо было слушать мсье де Ларсфига, когда он излагал последовавший за этим разговор, потому что как рассказчик он обладал поразительным комедийным даром, который вселял жизнь в тех людей, чьи речи он передавал. Казалось, что воочию видишь, как мсье де Сегиран и мсье де Моморон шагают рядом вокруг бассейна, между тем как солнце вычерчивает на песке их тени, столь же несходные, сколь и их особы. Мсье де Ларсфиг уморительно подражал тону и голосам этой беседы, которая началась с довольно длительного молчания, после того как братья сели на скамью, причем мсье де Сегиран то и дело набирал в горсть песку и пропускал его сквозь пальцы, словно желая этим намекнуть на то, сколь мало мы значим и сколь быстро превращаемся в ничто.
Но мсье де Моморон не был склонен восставать против унылых мыслей мсье де Сегирана, ибо имел в виду использовать их в личных выгодах. Так что он охотно поддержал брата в его взглядах… Да, конечно, наш дольный мир – одна печаль и слезы. Все в нем непрочно и скоротечно, будь то песчинки, будь то вода, все ускользает из наших рук. Добро бы еще все кругом было бренно, но разве не бренны мы сами? Разве беспрестанное зрелище смерти не предвещает конца нам самим? И однако ему, Сегирану, грозит только общая всем судьба, тогда как он, Моморон, подвергается совсем особенным опасностям… Дойдя досюда, мсье де Моморон решил углубиться в самую суть беседы, увлекая за собой и брата, которого он счел достаточно подготовленным к тому, чтобы следовать за ним, и в должной мере разжалобленным предыдущей речью. В самом деле, разве не предстоит ему в недалеком будущем вернуться в Марсель, где ждет его галера, и одному Богу известно, куда его забросит в этом году королевская воля! Итак, он едет, он, храбрый Моморон, и, всегда такой бодрый, едет с душою, полною мрачных предчувствий. Возвратится ли он когда-нибудь в Кармейран, или, быть может, его привезут сюда изувеченным каким-нибудь ядром? Но честь призывает его к исполнению долга, и он пребудет тверд на своем посту; тем не менее, чтобы рассеять эти скверные мысли, ему было бы приятно взять с собой на судно несколько музыкантов, чтобы они могли исполнять для него музыку, которая разгоняла бы черные думы. Да только эти мошенники непозволительно высоко расценивают свои услуги! Нечего делать, придется плавать скромно, а его варварийские слуги, верный Али и верный Гассан, должны будут поневоле довольствоваться своими старыми обносками турецкого фасона, сплошь заплатанными и полинявшими от солнца и морской пены. Он был бы рад обновить им одежду, но ему неохота наверстывать этот расход, урезая офицерский стол или скудный харч шиурмы, которую кормят теми же черными бобами, что и голубей. Правда, мсье де Моморон полагает, что имеется способ помочь беде, но он все не решался смущать почтенную скорбь брата изложением своих личных огорчений. У каждого свое горе и свои заботы, однако все же его милый Сегиран так легко мог бы избавить от них брата! Достаточно было бы, чтобы мсье де Сегиран согласился выдать ему авансом пять тысяч экю в счет призов предстоящей кампании. Эта ссуда позволила бы мсье де Моморону завести должное представительство, что, в конце концов, столько же в его интересах, сколько и в интересах мсье де Сегирана, ибо, хоть они и носят разные имена, они все же одной крови. Прилично ли, чтобы Сегиран, даже если он всего лишь Моморон, обнаруживал свою скудость перед всеми, в том числе и перед маленьким Паламедом д'Эскандо, которого он взял на свое попечение? Негодный мальчишка не преминет разгласить всем Эскандо, что галера кавалера де Моморона совсем не то, что принято думать, и не заслуживает своей репутации. Это только усугубит пренебрежение, с которым эти Эскандо, по крайней мере некоторые, по-видимому, относятся к Сегиранам, как это можно было усмотреть из слов Эскандо Маленького, когда тот позволил себе попрекнуть мсье де Сегирана его бездетностью, обнаружив при этом колкость и подозрительность, граничащие с оскорблением.
