И сейчас была именно такая погода: прекрасная погода! Вы, конечно, скажете, что погода не прекрасная, потому что ветер и дождь, но ведь всё относительно, как говорил дядя. Относительно рыбалки погода была прекрасной. Так что всё было прекрасно!
Я стоял далеко в воде, глядя на камень, который торчал из воды метрах в двадцати от меня. Вода, ударяя в камень, разбивалась на две струи, и между ними, под камнем, был водоворот: там должна была стоять форель. Я старался завести свою мушку именно в этот водоворот. Я очень старался! Я держал в уме все дядины советы, которыми он напичкал мою бедную голову, всё время повторял эти советы про себя и старался всё делать по правилам. А дядя стоял неподалёку и смотрел.
Ловить он бросил — он курил свою трубку и смотрел на меня, а его спиннинг стоял рядом, прислонённый к камню. И Чанг тоже смотрел на меня. От этого я ещё больше волновался.
По правилам ловли надо закидывать немного дальше и выше того места, где стоит форель, чтобы потом, приподнимая удилище или проводя его вбок, завести мушку в нужное место. Тут надо её провести легко и как бы невзначай.
Стоять надо вполоборота против течения. Когда мушку отнесёт вниз и леска натянется, надо снова перезакинуть.
Я всё делал по правилам, однако не мог точно провести мушку над нужным местом. Надо всё время чувствовать, где именно она в данный момент находится. Но я это плохо чувствовал. Я никогда толком не знал, где она находилась!
В глазах у меня рябило от быстро несущейся воды, руки и ноги болели от напряжения, и голова болела от напряжения, потому что я всё время мысленно повторял правила ловли.
А ещё мешали комары. Их было мало, но иногда они впивались мне в нос или в бровь, и тогда всё шло насмарку.
В общем, я стоял уже несколько часов, а ни черта не клевало!
Снасть была прекрасная, погода прекрасная, правила я помнил прекрасно, — а ничего прекрасного не было!
Утром, когда я шёл с дядей от костра к реке, вид у меня был отличный: хоть сейчас на обложку спортивного журнала! Я даже видел мысленно подпись на обложке мелким шрифтом, курсивом: «Знаменитый нахлыстовик такой-то, обладатель мирового рекорда среди юношей в ловле форели нахлыстом, сезон 1937 года. Река Нива на Кольском полуострове». Портрет, конечно, цветной, во весь рост, я ослепительно улыбаюсь, на голове у меня шляпа с приспущенным накомарником, а в руках… вот в том-то и дело, что в руках у меня пока не было ничего, кроме удочки! Никакой форели! «Этакая шляпа в шляпе!» — подумал я про себя…
Я вдруг разозлился, с шумом выбрался на берег, бросил на камни свой нахлыст и с размаху плюхнулся на мшистую кочку.
— Нет тут никакой рыбы! — сказал я, чуть не плача. — Может, мушка не та?
Дядя посмотрел на меня с улыбкой. Он подошёл и сел рядом.
— Всё прекрасно! — сказал он. — Снасть у тебя отличная и мушка тоже.
Он взял мой нахлыст, бережно поднял его, смотал леску на катушку и прислонил нахлыст к камню так, что конец удилища торчал в воздухе.
— Никогда не обращайся грубо со снастью, — сказал он осуждающе.
— Но в чём же всё-таки дело? — спросил я.
— Дело в том, — внушительно сказал дядя, — что ты должен сейчас кое-что позабыть…
— Что позабыть?
— Я сейчас объясню тебе это на примере, — сказал дядя. — Я прочту тебе притчу в стихах.
— Какую притчу?
— Сейчас поймёшь: когда я прочту тебе притчу, ты сразу поймёшь, что такое притча и что надо забыть… Притча эта называется «Как Сороконожка ходить разучилась». Слушай!
Дядя опёрся кулаком с зажатой в нём трубкой о колено, прищурился на облака — он всегда щурился, когда читал стихи, — и начал:
— Пройдусь-ка перед сном немножко! —Промолвила Сороконожка. —И — раз! — два! — три! — четыре! — пять! —Шесть! — семь! — и восемь!..И так далее —Обула все свои сандалииИ вышла из дому гулять.
Раз! — поставит ногу,Два! — поставит ногу,Три! — поставит ногу:Подошла к порогу.Дважды два — четыре:Вышла из квартиры.Пять, шесть, семь и восемь:В огороде осень.Два плюс носемь — десять:Ноги глину месят.Дважды десять — двадцать,Дважды двадцать — сорок:Если постараться,Влезешь на пригорок…Так ноги в ремешках сандалийЛегко несли её вперёд.Горел закат в осенней дали.Вот — миновала огород.Шаги, конечно, не считала,А просто на исходе дняО чём-то про себя мечтала,Ногами всеми семеня…
Тут дядя опять раскурил трубку, затянулся и, хитро улыбнувшись, продолжал:
Заслышав шум её шагов,Жук Скарабей сказал: — Минутку!Давайте с ней сыграем шутку! —(Он шёл в компании жуков.)
И, поклонясь Сороконожке,Вперёд он сделал три шагаИ прошептал: — Какие ножки!Походка у тебя легка!Но не пойму я — хоть убей! —Как двигаешь ты по дорогеСвои бесчисленные ноги? —Спросил бедняжку Скарабей. —Шагнёшь ты первою ногою,А следом двигаешь какой:Второй, седьмой, сороковоюИль тридцать первою ногой?Вопрос смутил Сороконожку:— Я… просто движусь понемножку!Своих шагов я не считаю,Я просто так в пути мечтаю…— Как! — возмутился Скарабей. —Приводишь ноги ты в движенье,Не зная правила сложенья?Возможно ль двигаться глупей!Должна ты знать, какой ногоюКогда шагнуть — вот в чём вопрос! —Чтоб не шагнуть ногой другоюИ в спешке не расквасить нос!— Прости, —Взглянув на Скарабея,Сказала, бедная, робея…Но Скарабей сказал: — Учти,Что каждый шаг нам в жизни дорогИ должно делать их с умом!А у тебя при всём при томНе две ноги, а целых сорок!А ну-ка, встань на ровном месте:Носочки врозь, а пятки вместе.Сочти все ноги и вздохни…Теперь попробуй-ка — шагни!Сороконожка чинно встала,В уме все ноги сосчитала,Потом хотела, как бывало,Шагнуть вперёд… и вдруг упала!..
— Понял! Понял! — закричал я.
Но дядя нетерпеливо взмахнул рукой и сердито продолжал:
Привстав, она шагнула снова —И вновь упала бестолково!
И всё она, как ни старалась,На ровном месте спотыкалась…Тогда, схватив её под мышки(Их тоже сорок, боже мой!),Жуки, несносные мальчишки,Беднягу отвели домой.С тех пор сидит она в квартиреИ шепчет: —Дважды два — четыре!Пять минус восемь — двадцать два!(Ах, как кружится голова!)Одиннадцать плюс девять — семь…— Не ходит, бедная, совсем,Всё плачет, плачет день и ночь…А ты не смог бы ей помочь?
Всё, — сказал дядя. — Надеюсь, ты понял, что надо забыть и что такое притча?
— Понял, — кивнул я. — Надо забыть правила, которым ты меня учил… но зачем ты тогда учил?
— Чтобы ты их знал, но они были бы у тебя в подсознании! А что такое притча?
— Это… это когда говорят о чём-нибудь совсем другом, чтобы объяснить совсем другое!
— Верно, — кивнул дядя. — Притча — это иносказательный рассказ, содержащий нравоучение. Он может быть и в прозе.
— Кто написал эти стихи? — спросил я.
— Один человек…
— Кто?
— Мой хороший знакомый. — И дядя встал. — А ты вёл себя сегодня, как та глупая Сороконожка! — добавил он.
— А ты Скарабей! — крикнул я, вскочив и кинувшись на дядю. — Скарабей! Скарабей!
И Чанг вдруг тоже вскочил и залаял, весело и звонко, но кинулся он не на меня и не на дядю — а в воду!
Я оглянулся: с того берега, ловко балансируя на камнях, приближалась к середине реки фигура высокого человека…
— Веди себя прилично, — сказал дядя. — К нам идут!
— Как «идут»? Ведь это же на том берегу!
