В доме было всего две небольшие спальни и кухня с камином. Пахло камнем и дымом. По ночам мы с Зафиром долго лежали без сна и разговаривали, а за окном трещали цикады.
Старая керосиновая лампа привлекала ночных мотыльков, которые слетались на ее горячее стекло и сгорали. Утром мы собирали их. Позади дома мы вырыли для мотыльков крошечную могилу. Мы назвали ее Световой могилой.
«Потом мы поженимся и будем жить в таком доме», — говорил Зафир. На реке мы играли в свадьбу. Фатой мне служила белая простыня, которую я повязывала на голову. Рука об руку мы стояли на камне и смотрели в воду перед собой.
«Мы будем всегда вместе, — сказал Зафир, — сколько будем жить».
Мы больше не хотели возвращаться в город, а в конце каникул заболели. Зафир и я с одинаковым вирусом лежали в постели. Мать ухаживала за нами, но она не участвовала в нашей горячке и ознобе — мы были как будто не два разных тела, а одно-единственное. Когда Зафира рвало, я придерживала его голову, запустив руку в черные кудри, и успокаивала его. Но едва приступ проходил у него, становилось худо мне, и тогда я склонялась над тазом. Мы делили каждую конвульсию и каждый скачок температуры.
«Мы, наверное, умрем», — говорил он.
«Тогда мы умрем вместе», — утешая, говорила я. Он облегченно кивал, а я брала его обессиленную лихорадкой руку в свою.
Сейчас мне не вспомнить, когда Зафир взялся меня опекать и следить за каждым моим шагом. Но, кажется, с тех пор мы разделились и стали похожи на две половинки разбитой чашки, которые уже невозможно соединить.
Айсе отложила карандаш в сторону, закрыла тетрадь в голубом переплете и, когда в дверь неожиданно постучали, торопливо сунула ее в ящик письменного стола. Это был короткий, нетерпеливый стук Зафира, и не успела она ответить, как он уже открыл дверь и вошел в комнату.
— Чем занимаешься? — с любопытством спросил он. В зеркало шкафа она увидела, что он уселся на кровать.
— Работаю, — сказала Айсе и быстро открыла первую попавшуюся тетрадку, лежавшую на столе.
— Ты в самом деле решила завтра пойти туда?
Айсе, ничего не ответив, склонилась над тетрадью.
— Я еще раз поразмыслил об этом, — сказал Зафир. — Будет лучше, если ты останешься дома. Кто знает, что за публика там соберется.
— Все друзья Сезен, — ответила Айсе.
— Вот именно.
Айсе обернулась и с негодованием посмотрела на него.
— Сезен исполняется восемнадцать лет, и я иду на ее день рождения, нравится тебе это или нет! — громко заявила она.
Родители впервые разрешили Айсе уйти вечером, но только, к великому возмущению Сезен, в сопровождении Зафира, который должен будет доставить ее домой ровно в одиннадцать.
Зафир понурил голову, как будто его взяли за шиворот.
— Что ж, будь по-твоему, — сказал Зафир, — но клянусь тебе, ровнехонько в одиннадцать мы уйдем.
Айсе молча подошла к кровати и разгладила покрывало.
— Встань, наконец, — сказала она. — В этой комнате есть софа и два кресла а ты всегда валишься на мою кровать!
Но Зафир как будто не слышал и продолжал сидеть не шелохнувшись. Иногда он даже растягивался на постели, только бы позлить ее, и Айсе приходилось тогда сдергивать одеяло и изо всех сил тянуть с кровати его мускулистое тело.
— Убирайся с моей кровати, пугало! — крикнула она сейчас полушутя-полусердито. Зафир изобразил «мертвого человека», как это они всегда делали будучи детьми. «Притворись мертвым», — просила его Айсе и сама же потом кричала от ужаса, когда Зафир замирал как покойник. Нынче же игра кончилась тем, что они принялись возиться на кровати, пока Зафир не одолел Айсе и не подверг щекотке. Зафир оседлал ее и тыкал пальцами ей в бока, так что Айсе пронзительно визжала и извивалась под тяжестью его веса, а он, смеясь, приговаривал:
— Нет, ты меня со своей кровати не сбросишь, малышка.
* * *
Сезен, как всегда, пришла слишком рано. Айсе только что завернула мокрые волосы в махровое полотенце, возвышавшееся теперь на ее голове эдаким тюрбаном, когда в комнату влетела Сезен.
В знак приветствия она быстро чмокнула Айсе в щеку, бросила синюю спортивную сумку на пол и со стоном повалилась на софу, как будто совершенно выбилась из сил. Согнув локоть, она подперла рукой голову. Айсе сразу же замечала этот неприветливый взгляд, появлявшийся у Сезен всякий раз, когда ей было что-то не по душе.
Айсе вытирала волосы.
— Что случилось? — осторожно спросила она из-под полотенца.
Сезен запустила руку в вазу со сладостями, стоявшую на столике рядом с софой. Тщательно развернула конфету и со всех сторон оглядела ее, прежде чем острыми пальчиками отправить в рот.
— Будь я на твоем месте, я давно бы дала деру отсюда, — жуя конфету, сказала она, откинулась на спинку софы и пригладила ладонью коротко стриженные волосы. — То, что завтра с тобой заявится Зафир, — продолжала она, — только потому, что ему, видите ли, нужно присматривать за тобой, просто ни в какие ворота не лезет. С тобой обращаются как с деревенщиной в Анатолийских горах[1].
— Он очень ревнив, да и мои родители хотят, чтобы он сопровождал меня, — извиняясь сказала Айсе и бросила полотенце на стул.
— По крайней мере, ты хоть втолковала ему, что, постучав, надо дождаться, пока ты скажешь «войдите»?
Сезен поглядела на дверь, словно боясь, что Зафир в любой момент может зайти в комнату, и после паузы добавила:
— Впрочем, он встретился мне на лестнице. От его гангстерского взгляда я чуть со ступенек не свалилась. Экземпляр человека, при виде которого у меня мурашки идут по телу…
— Сезен! — перебив ее, крикнула Айсе, возмущенно подбоченившись. — Прекрати сейчас же!
— Уже прекратила, — задорно сказала Сезен и сделала обиженное лицо, — но клянусь тебе, каждый раз, когда я прихожу в этот дом, первым, кто попадается мне навстречу, всегда оказывается твой братец! Он будто только того и ждет, чтобы помучить меня своим видом.
— Зафир точно не поджидает тебя специально, — возразила Айсе. С этими словами она открыла спортивную сумку Сезен и вытащила оттуда одежду. Иногда Сезен приходила, чтобы тайком пофотографировать Айсе в таких нарядах, которые матерью ей были запрещены. Та очень придирчиво следила за тем, в чем Айсе выходит из дому. Она уже не раз заставляла Айсе вернуться в комнату и переодеться. «Это не сочетается одно с другим», — категорическим тоном заявляла она или тянула ее за подол юбки и выносила вердикт: «Тебе такое носить неприлично». В эти минуты Айсе чувствовала себя как при досмотре в аэропорту, где тебя со всех сторон ощупывают детектором и только после этого ты можешь проследовать через шлюз безопасности.
Фотосеансы с Сезен были одной из тайн Айсе, свято оберегаемых ею от посторонних. Так же, как она запирала в письменный стол свою тетрадь в голубом переплете, она прятала в шкафу коробку из-под обуви с запретными изображениями. Переодевшись, она будто превращалась в другую, в ту, которую никто, кроме Сезен, не знал. Комната тоже преображалась, становясь кулисами, мебель — реквизитом, среди которого она двигалась точно на сцене.
Айсе расхаживала по комнате туда и обратно, а Сезен только покрикивала: «Повернись-ка еще разок!» или «Подойди ближе!».
— Да-да, именно так, — сказала Сезен воодушевленно, когда Айсе подчеркнула линию бедер и повернулась на каблуке.
Айсе разыгрывала гордость и гнев, она высоко держала голову, чуть склонив ее набок, серьезно смотрела в пространство мимо Сезен, и время от времени в уголках ее рта мелькала едва заметная улыбка. Она была в просвечивающем платье, а из шелкового платка сделала себе паранджу, так что видны остались только ее глаза. Потом она бросила платок в угол, смеясь откинула голову и тряхнула волосами, которые волнами рассыпались по плечам и спине.
Это была игра. Входя в азарт, Сезен все более просветлялась, слой ледяной сдержанности мало-помалу таял. Она все больше сокращала дистанцию, следовала за Айсе, которая с нарастающей уверенностью завладевала пространством, заполняла его, не обращая внимания на Сезен и камеру, словно находилась здесь совершенно одна Айсе подхватила руками ткань платья и внезапно сбросила его. Обнаженная, она забралась на постель и, точно гусеница, завернулась в простыню, а Сезен фотографировала ее голову, которая, как отрезанная, выглядывала из простыни. Она снимала расположение складок, свисающую с кровати руку, маленькую ногу, выступающую наружу из-под одеяла.
Сезен принесла с собой вентилятор. Теперь она попросила Айсе встать на полу на колени. Прохладный воздух с такой силой подул ей в лицо, что в уголках глаз Айсе выступили слезинки. Волосы ее развевались в воздушном потоке. Создавалось впечатление, что она падает, летит в глубину. Вот, лишь слегка приоткрыв веки, она застывает в неподвижной позе, как зверь, который в предчувствии нападения притворяется мертвым. Она глядит в объектив, в большое черное око, как будто медленно погружаясь в него, пока от нее ничего больше не остается.
