Ведь им друг без друга нельзя.
Архангел нам скажет: "В раю будет туго!"
Но только ворота — щелк,
Мы бога попросим: "Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!"
А вот здесь меня, кажется, не совсем поняли. Антирелигиозная пропаганда еще сильна, хотя за последние годы значительно ослабела.
И я попрошу Бога, Духа и Сына,
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину,
Как в этом последнем бою.
Мы крылья и стрелы попросим у бога,
Ведь нужен им ангел-ас,
А если у них истребителей много,
Пусть пишут в хранители нас.
Хранить — это дело почетное тоже,
Удачу нести на крыле
Таким, как при жизни мы были с Сережей,
И в воздухе и на земле.
Когда прозвучал последний аккорд, ребята не сразу поняли, что песня кончилась.
— А почему Серега? — обиделся Колька. Ведь моим ведомым был он.
— Ну, — я задумался, — так автор написал.
— Кто? — тут же требовательно спросил Ваня Голубев.
— Не скажу! — усмехнулся я.
Офицеры, а в комнату уже набилось человек десять, дружно потребовали:
— Тогда давай еще! У него, этого твоего секретного автора, наверняка еще что-нибудь такое есть.
Н-да. Васька был, конечно, рубахой парнем, но вот знатоком редких авторов до меня он явно не являлся. Можно ли воровать песни из того мира? Нужно! Здесь Володя Высоцкий другие напишет, никак не хуже. И будет этот Советский Союз вдвое богаче на его песни! Я выкинул погасшую папиросу в пепельницу и стал «давать». Первой, соответственно, на «ура», пошла "Я — «Як» — истребитель". Затем, посмотрев на особиста, неизвестно когда появившегося в нашей переполненной комнате, я исполнил "песню расстрелянного". А потом понеслось. Память услужливо поставляла мне тексты и аккорды. Я пел и вспоминал собственную встречу с великим поэтом и бардом в том мире. Заглянул в гости к хорошему знакомому — очень крутому специалисту по передатчикам авиационных прицелов. Заглянул и встретил там Высоцкого. Мы тогда познакомились, тоже пили водку, и он пел. Репертуар тогда был в начале, увы, в основном блатной. Но потом Володя начал исполнять свое задушевное. Сейчас я пытался хоть как-то подражать, исполняя только лирику и военное.
И чего я распелся? Вроде не перед девчонками выступаю. А действительно, с чего вдруг? И только задавшись этим вопросом, я понял то, что мое подсознание распознало само. Этим ребятам я должен отдать все. Потому что завтра пойду с ними в бой…
В час ночи пришел замполит и разогнал нас. Но, «Скалолазку» я все-таки спел.
Почему Викентьев не выходит со мной на связь?
****
Другая война. Ну а как это еще можно назвать? Там она была Великой Отечественной. А здесь… Заводы и фабрики работали шесть дней в неделю. В воскресенье люди отдыхали. Ходили в кино и театры там, где они были. Выбирались на свои садовые участки. Еще в тридцать восьмом всем желающим стали давать по десять соток. Студенты, а их в стране стало очень много, подтягивали «хвосты» или весело отмечали окончание сессии. С одной стороны война с фашистской коалицией, а с другой — как жили, так и живем. Война — она где-то там, на западе. Даже отпуска не отменили. У кого-то две недели, а на вредных производствах — месяц. Подъем патриотических настроений во всех слоях общества огромный. Добровольцев в армию — полно. Вот только мало кого берут. Ну, кому нужен необученный солдат? А если этот доброволец — квалифицированный рабочий? Вот и давай на производстве свои сто — сто три процента нормы. Сто десять? Вот тут уже разбираться начнут. Если ты такой способный и трудолюбивый, что действительно можешь больше других сделать, так получи за это премию. А если технологию нарушаешь и гонишь количество за счет качества? Так за это еще в том же тридцать восьмом начали давать на первый раз условные сроки с поражением в гражданских правах. Молод и силы девать некуда? С работы не отпускают? Учись! Партия и правительство все для этого сделали! Не очень квалифицированный, талантов особых и семьи нет, в армию не берут, а на месте не сидится? Так вон повсюду объявления, "требуются на стройки народного хозяйства". Страна как будто и не заметила войны. Прокладывались новые дороги, старые расширялись и покрывались слоем черного асфальта. Снимались новые фильмы, в театрах ставились новые постановки. Люди любили друг друга и рожали детей.
А войска работали строго по планам. Я просматривал свежие сводки с фронта. На душе было и радостно, и горько одновременно. Радостно, потому что несмотря на ожесточенные бои потери были минимальны. Горько… Очень горько было за ту мою прошлую Родину. Столько народа погибло в той Великой Отечественной войне!
В двери опять показался Поскребышев:
— Егор Иванович, все уже собрались.
Я посмотрел на часы. Тринадцать пятьдесят восемь.
— Зовите.
Предстояло обсудить текущие вопросы и проверить готовность к операции «Рубеж».
Почему Викентьев не выходит со мной на связь?
****
— Вот, подумай сам, — майор легонько простучал папиросой о пачку, вытряхивая из нее крошки табака, промял мундштук, прикурил и продолжил, — чем ограничивается высший пилотаж на Яке?
— Ну как, чем, — капитан отвел взгляд от окна, за которым вдали виднелось взлетное поле аэродрома, — летно-техническими характеристиками самолета и умением пилота.
— Правильно, — в интонации майора прозвучали учительские нотки. Задолго до войны он много лет проработал инструктором в авиаучилище, — а если летчик хороший?
— Ну, — капитан задумался, — способностью пилота переносить перегрузки.
— Вот, а я о чем, — удовлетворенный ответом командир полка потянулся стряхнуть пепел в гильзу от зенитного снаряда. Медали на его груди тихо звякнули, — А Василий на пилотаже умудрился уже три самолета развалить. Причем два списали на земле, как не подлежащие восстановлению, а позавчера… — майор помолчал, — позавчера под Остроленкой его эскадрилья прикрывала понтонную переправу. Он сбил два «лапотника» и, уходя от "худого"* на выходе из пикирования, потерял крыло.
— Как это потерял? — удивился капитан. Он только сегодня вернулся в полк после лечения и с большим интересом выслушивал новости вперемешку с рассуждениями от своего друга и командира.
— А вот так! Комиссия во главе с инженером дивизии дала заключение о превышении расчетных перегрузок. Как Василий умудрился не только успеть покинуть разломанный самолет, но и раскрыть купол парашюта, я не понимаю, — майор загасил папиросу и тут же достал из пачки новую, — Может, помогло то, что на пикировании фонарь отсосало?
— Подожди, — возбужденно прервал друга капитан, — после десятка «же» Вася выпрыгивает и спокойно приземляется на парашюте?
— Именно!
— Ну, силен! Прямо зверь какой-то!
Командир полка посмотрел на друга и расхохотался. Капитан непонимающе глядел на смеющегося. Тот, вытирая слезы объяснил:
— Василий себе новый позывной выбрал — «Зверь».
Теперь улыбались уже оба.
— Если бы только это! — майор встал и подошел к окну.
Низкие тучи, накрывшие аэродром, и были причиной того, что командир полка мог свободно пообщаться с другом. Синоптики, увы, не обещали летной погоды еще два дня.
— Если бы только это, — повторил майор, — Восторженная пехота, наблюдавшая за боем, тут же дала Васе машину с шофером. А в машину складировали трофейные «гостинцы». В результате вечером весь полк пьяный был, обмывая трех сбитых.
— Каких трех, ты же говорил, он двух «лаптежников» сбил?
— Так ему еще «мессера» записали, — объяснил майор, — «худой», который за Васей погнался, на выходе из пикирования не вписался и вмазал в землю.
— В общем, неделю назад с ним что-то произошло. Ну, ты же сам Васю знаешь. Обычный летчик, да, хороший пилот, но ничего особо выдающегося. А тут пришел ко мне и потребовал тренировочный полет. В тот день на фронте относительно тихо было, ну я и разрешил. Соответственно, решил понаблюдать. Сам понимаешь, если что, то моя голова с плеч долой. Повиражил он немного, бочку в обе стороны крутанул. А потом… — майор помолчал, — А потом начал выделывать такое… Вот после того тренировочного полета его Як и списали. На следующий день Василий сбил двух «худых» и «раму». После посадки пожаловался на плохую реакцию самолета на элероны и что машину тянет в левый крен. Техник стал осматривать «Як», а у того консоли крыльев повело, а с левой стойки шасси щитки от перегрузок вырвало. Как посадил, не представляю. В общем, списали самолет, — майор опять помолчал, — Да и сам он какой-то другой стал. Шуточек меньше. КУЛП наизусть выучил. Заносчивость куда-то исчезла. Резко повзрослел? Осознал, что война — не игрушки? Ответственность за фамилию почувствовал? — майор задавал вопрос за вопросом сам себе, — За неделю Василий заимел девять сбитых, — командир полка кивнул удивленно молчащему капитану.
