Блондинка почувствовала мой взгляд и повернула голову медленно, тоже с придыханием: туз или недобор? Туз и даже козырный. Но в твоей ли игре? Наши взгляды схлестнулись. Это самый важный момент в отношениях с бабами. Любовь бывает только с первого взгляда. Подсознание, не заебанное дурацкими фантазиями и требованиями, выдает однозначный ответ: да или нет. Мужчина должен выдержать взгляд, потому что в этот момент характеры занимаются армрестлингом. Не выдержишь — не лезь к ней, не твое. Победишь — момент истины — прелестный миг щемящего кайфа, лоскот в яйцах, когда баба первой опускает глаза, сдаваясь на твою волю. У нее в этот миг еще и матка опускается. Судя по покрасневшим щечкам блондинки, ей этот миг доставил большое удовольствие. Первый экзамен я сдал на оценку «отлично». Теперь предстоит второй, менее важный, — на решительность. Я не гляжу на блондинку, делаю паузу, чтобы она успела пригладить чувства и разлохматить волосы, а заодно и раскрутить в себе мой образ до идеала. В это время появляется официантка и заботливо, бережно, словно перед объявившемся после долгой отлучки любовником, расставляет тарелки. Закончив, ждет: сейчас ли начну проверку?
— Ко мне дама придет. Принесите еще один салат, шашлык, кофе, мороженое и бутылку шампанского, — увеличиваю я заказ.
Шашлык — это, конечно, лишнее. Блондинка поковыряется в салате, попробует мороженое и выпьет сначала шампанское, чтобы захмелеть и стать раскованнее, и сразу же — кофе, чтобы протрезветь и не наделать глупостей. В общем, не до еды ей будет. А если до еды, тогда мне надо сливать воду.
Официантка огорченно вздохнула и пошла на кухню выполнять заказ. Ничего, она мне все простит, когда узнает, что не мусор, что на этот раз заслуженные неприятности миновали ее.
Блондинка, как это всегда случается с бабами, сделала все наоборот: разлохматила чувства и пригладила волосы, чтобы я не укололся, когда спикирую на нее. Боковым зрением она следит за мной, прикидывая, не переместиться ли ей в какое-нибудь другое место, где мне удобнее будет снять ее. Пусть подергается: баба мается — пизда слипается.
Я медленно выпиваю стопарь холодной водки. Последний глоток — горячий комок — секунды три гоняю по рту. Тихо выдыхаю потеплевший воздух. Зело борзо! Я считаю, что водку надо пить до тех пор, пока воспринимаешь ее вкус. Обычно он пропадает после третьей рюмки. Дальше начинается нажирание. Поэтому больше трех пью только в порядке исключения. А вот закусить люблю от души. Я проглатываю бутербродом с маслом и черной икрой, затем перехожу к салату. «Столичный» — фирменное блюдо провинциальных кабаков от Калининграда до Владивостока. Единственное место, где его не найдешь, — хорошие столичные рестораны. Ну вот, подзаправились. Теперь можно подумать о душе и хуе, что, впрочем, одно и то же.
Оркестрик заиграл что-то ни быстрое, ни медленное, каждый танцует, как хочет. Собутыльники блондинки ломанулись на танцплощадку, где, как люди, порядком надоевшие друг другу, ударились в быстрый танец. Она осталась за столиком. Дает посадку.
Я плавно выхожу на крыло, пикирую на нее. Мягко, но требовательно, беру ее под локоток и заставляю подняться, одновременно произнося:
— Пойдем потанцуем.
Ей по бабьей глупости хочется поломаться, набить себе цену, но так как уже встает, подчиняясь моей руке, то и выебываться не имеет смысла. Для чего встает?! Чтобы поссать сходить?! Да и не люблю я ломак, предпочитаю тех, которые сдаются без боя в виду явной симпатичности избранника. Это слабакам нужно повоевать, чтобы приглушить комплексы.
Походка у нее классная, с поджатой задницей, женственная, но не блядская. И не сутулится, хотя рост выше среднего женского и даже мужского. Она кидает косяк: не длиннее ли меня? Нет. Я вышел ростом и хуяней — спасибо матери с батяней.
Мы добрались до танцплощадки, я обнял блондинку и прижал поплотнее. Третий экзамен — на физиологическую совместимость. Мое тело сразу же среагировало на ее. Нравятся мне и ее духи, гармонирующие с запахом волос, который мне то же по кайфу. Что-то похожее и с тем же результатом проделывает она. И наступает второй момент истины. Я несколько раз прыгал с парашютом — чем бы дитя не тешилось, лишь бы за хуй не вешалось. Незабываемые впечатление оставили два прыжка: первый простой и первый затяжной. Так вот, первый момент истины напоминает первый простой прыжок, а второй — первый затяжной.
Блондинка обмякла. Коленки, наверно, подгибаются. Она бы с удовольствием повисла на моей шее, но боится, что приму за шлюху. Я обнимаю ее покрепче. Мои руки вдавливаются в ее теплое тело, как бы рассекают мясо и дотрагиваются до ребер, которые ходят часто-часто. Даже сквозь пиджак я ощущаю ее горячие пальцы на плече и сиськи, проколовшие мою одежду и тело и щекочущие сосками позвоночник. Умеют бабы раствориться в мужике. Причем полностью. Но так же легко и быстро выщелучиваются, и без остатка. Ей все время хочется посмотреть мне в глаза, но пизда к хую` — лица не увидать. Если танец затянется, она может окосеть. От нее исходят невысокие волны тревоги, боится, что спрошу что-нибудь, а у нее все тело и в том числе рот забиты чувствами, ляпнет глупость. Я молчу. И так все ясно. Когда мне говорят, что баба — существо загадочное, я говорю: да, но только для самой себя и прочих безмозглых. Просто мужикам некогда ими заниматься, есть дела поважнее. Если же дело — бабы, то оказывается, что загадочного в них — что сам туда засунешь. Блондинка поняла, что пытать ее в такой ответственный момент не собираются. Волны тревоги исчезли, она полностью отдалась чувствам. Бедра ее задвигались плавнее, заерзали по вставшему хую. От нее пошел такой фон, будто ее заклинило на очень высокой и яркой ноте. Поплыла мокрощелка. Теперь из нее не только веревки, но и канаты можно вить.
Оркестрик решил, что порядком навьебывался, и внезапно музыка оборвалась. Блондинка нехотя стронулась с балдежной ноты и малость отстранилась от меня. Лицо ее начало застывать, терять обычную славянскую расплывчатость в периоды расслюнявленности души. В глазах появилась бедная мыслишка, по-бабьи глупая: слишком хорошо, бойся! Не давая мыслишки развернуться и окрепнуть, представляюсь. Имя называю свое, а не из очередной легенды. Интуиция подсказывает, что на этой пизде застряну надолго.
Она стоит рядом со мной на почти опустевшей танцплощадке и после недолгих схваток рожает:
— Ирина.
Это одно из тех имен, с которыми у меня связаны приятные воспоминания. Начинаются они в детстве — так звали дочку любовницы моего отца, мой первый секстренажер. Не убирая руки с ее талии, я направляю Иру к моему столику. Я не спрашиваю, хочет ли она перебраться ко мне — хочет, но стесняется, — а заставляю подстраиваться под мою волю.
— Твои друзья не обидятся, что ты со мной посидишь?
Она на ходу награждает меня улыбкой за приятное нахальство. Я помогаю ей сесть, и в тот же миг, будто за соседним столиком поджидала, появляется официантка и ставит бутылку и тарелки. Иру такая самоуверенность немного шокировала. Она собиралась высказать какое-нибудь фе, но встретилась с моим борзым взглядом и потупилась, порозовев щечками, как первоклассница после первого поцелую на первом уроке с первым соседом.
Я наливаю ей шампанское, себе — водки и предлагаю тост:
— За то, что мы наконец встретились!
На чей конец — и так ясно.
Совместная выпивка быстро размывает стенки, которыми мы отгораживаемся от незнакомых. Ирина постепенно подсгребла расплескавшиеся чувства, заговорила спокойнее, даже пошутить изволила. Мы то же умеем заправлять пиздунца. Минут через пятнадцать она слушала меня с приоткрытым ротиком. Когда услышанное удивляло ее, острый кончик языка дотрагивался до верхней губы, а когда смешило, откидывала голову и заправляла волосы за ухо, показывая тонкое запястье с нежной кожей и голубыми стрелками. Зрачки ее бирюзовых глаз, большие, как у обкуренной планом, не смотрели, казалось, а впитывали меня со скоростью не менее кило в минуту. Так меня хватит не более, чем на час, не дотяну и до первой палки.
Я даю себе передышку — разливаю шампанское и водку, а потом с аппетитом закусываю. Ира, как я и предполагал, нехотя ковыряется в салате и поглядывает на свой столик. Там сидят три кобеля и одна сучка, худущая, как велосипед в понедельник. Такая троих не потянет, хотя и говорят, что худые злоебучие. Я собирался настукать им по ебальникам, если начнут возникать, но быки не ведутся, жуют силос без эмоций, даже, как мне показалось, рады, что избавились от Ирки. Тот, который с ушами маньяка, кроме бутылки ни на что больше не смотрит; у рыжего ботало подвешено так, что не может находиться в состоянии покоя; третий — очкарик с жестами учителя математики — производит впечатление стойкого онаниста. Вроде бы все у них есть, а какие-то надломленные, напоминающие собак, перееханных легковушкой: остались живы — и зачем?!
