– Придется это сжечь, – сказал он.
– Ты цел, mi hijo[3]? Что случилось?
Он терпеть не мог, когда она называла его так. Никакой он не сынок, он взрослый мужчина. Впрочем, это было все же лучше, чем драка, а потому он улыбнулся и потянул за пояс, расстегивая пряжку.
– Я в норме, – сказал он. – Досталось другому ублюдку.
– Полиция… что полиция?..
– Может, и ничего, – отозвался Рамон, спуская штаны до колен. Потом потянул через голову рубаху. – Но это все равно лучше сжечь.
Она ни о чем его больше не спрашивала, только отнесла окровавленную одежду в печь для сжигания мусора, общую на весь квартал, а Рамон тем временем принял душ. Судя по дисплею-таймеру на зеркале, до рассвета оставалось еще часа три-четыре. Он стоял под струями теплой воды и смотрел на украшавшие его тело шрамы: широкую светлую полосу на животе там, где его полоснул стальным крюком Мартин Касаус, и уродливый бугор чуть ниже локтя – след от мачете, которым какой-то пьяный ублюдок едва не отсек ему руку. Старые шрамы. Одни старее других. Ему они не мешали; скорее он ими даже гордился. Они добавляли ему мужественности.
Когда он вышел, Елена, скрестив руки под грудью, стояла у выходящего во двор окна. Когда она повернулась к нему, Рамон приготовился к взрыву, к вспышке ее гнева. Но она лишь смотрела на него, сложив губы бутончиком, широко раскрыв глаза. Голос ее, когда она заговорила, звучал совсем по-детски… нет, хуже: как у женщины, пытающейся говорить по-детски.
– Я боялась за тебя, – произнесла она.
– Вот уж незачем, – возразил он. – Я крепок, как старая кожа.
– Но ты один, – настаивала она. – Когда убили Томаса Мартинеса, их было восемь. Она навалились на него, когда он выходил из дома своей подружки, и…
– Томас был мелкий ублюдок, – отмахнулся Рамон, словно настоящему мужику и положено в одиночку драться с восьмерыми.
Губы Елены сложились в улыбку, и она двинулась к нему, поводя бедрами так, словно это ее лоно тянулось к нему, а все остальные части тела неохотно тащились вдогонку. Конечно, понимал он, все могло выйти и совсем по-другому. Они запросто могли бы провести эту ночь, как множество других – крича друг на друга, швыряясь посудой, переходя на мордобой. Но даже так все могло бы закончиться сексом, а он достаточно устал и был рад тому, что они могут просто потрахаться, и уснуть, и забыть этот дурацкий, бездарный день. Елена стащила через голову платье. Рамон привычно принял ее в объятия. Из мясной лавки на первом этаже доносился запах несвежей крови – жутковатый земной дух, прилетевший сквозь пустоту вместе с колонистами.
Потом Рамон лежал, ощущая себя выжатым, на кровати. Над крышей прогрохотал еще один стартовавший челнок. Обычно они летали раз в месяц, если не реже. Однако на носу было прибытие эний – раньше, чем их ожидали, – и для приема кораблей и их груза требовалось достроить стационарную платформу над Диеготауном.
Несколько поколений назад цивилизация вырвалась из оков гравитации Земли, Марса и Европы и отправилась покорять звезды. Человечество рассчитывало разбрасывать семя по вселенной с щедростью отпрыска аристократического рода в дешевом борделе, но вышло, конечно, не так. Вселенная оказалась уже занята. Другие расы, освоившие межзвездное перемещение, заселили ее гораздо раньше.
Мечты об империи съежились, превратившись в мечты о богатстве, да и последние со временем сменились лишь пристыженным удивлением. Несовершенные, загадочные технологии серебряных эний или туру – скорее землян победила сама природа космоса. Точно так же, как победила она и остальные бороздящие межзвездное пространство расы. Эта чернота оказалась огромной. Необъятной. Сообщение со скоростью света было для нее слишком медленным. Собственно, на таких расстояниях его и сообщением-то трудно было назвать. Управление сделалось невозможным. Местные законы превратились в фарс. Наиболее удаленные поселения Торгового Альянса, присоединиться к которому землян «убедили» серебряные энии (примерно так же, как в свое время линкоры адмирала Перри «убедили» японцев открыть свои острова для торговли), выпадали из контакта на протяжении нескольких поколений, или про них просто забывали, или же решение их проблем откладывали для не родившихся еще бюрократов.
Мечтать о власти над космосом – ну или хотя бы о том, чтобы держаться с ним на равных – может только отсталый провинциал, сидящий на дне гравитационного колодца. Стоит оказаться среди звезд, как все начинает выглядеть совершенно иначе.
Преодолеть столь огромные расстояния не смогла ни одна раса – пришлось преодолевать время. И в итоге именно это помогло землянам найти наконец свою нишу в переполненной, хаотической черноте вселенной. Энии и туру, увидев весь ущерб, нанесенный землянами собственной природе, увидев исконно людское стремление к переменам и власти, их неспособность заботиться о последствиях своих действий, расценили эти качества скорее как достоинства. В результате руководящие умники – и земные, и внеземные – медленно, но верно пришли к соглашению. Везде, где условия жизни отличались от комфортных или были просто опасны, везде, где флора и фауна были особенно дикими – там селили землян. На десятки лет или столетия, необходимые для приручения или покорения этих планет, серебряные энии, сьяны, туру или другие обретающиеся в тех краях расы брали на себя ту роль, какую выполняли торговые суда в древние времена географических открытий на Земле.
На колонии Сан-Паулу не сменилось еще и одного поколения поселенцев. До сих пор еще живы были несколько женщин, помнивших первую посадку в этом девственном мире. Диеготаун, Нуэво-Жанейро, Сан-Эстебан. Амадора. Собачка. Прыжок Скрипача. Все эти южные города разрастались, как плесень в чашке Петри. Люди умирали от почти незаметных токсинов в местной пище. Люди обнаружили в лесах крупных, похожих на кошку ящериц, к которым скоро прилипло название чупакабра в честь мифических овцерезов Старой Земли. Эти твари гордо занимали верхнюю ступеньку местной трофической цепи, и открытие их тоже стоило человеческих жизней. Серебряные энии с глазами как у устриц не погибали. Похожие на стеклянных насекомых туру не погибали. Загадочные сьяны, предпочитающие жить в невесомости, не погибали.
А теперь – с опережением графика – ожидалось прибытие огромных кораблей, наполовину живых существ, доверху забитых оборудованием и людьми с других поселений, надеющимися обосноваться здесь, на Сан-Паулу. Ну, и это же давало возможность улететь отсюда тем, для кого колония сделалась тюрьмой. Не один и не два человека спрашивали уже у Рамона, не подумывает ли он улететь туда, в черноту, но спрашивавшие явно плохо себе представляли его душу. Он уже бывал в космосе, и он прилетел сюда. Единственное, что могло бы привлечь его – это возможность найти место, где людей было бы еще меньше, чем здесь, – во что он не верил. Как бы хреново ему ни бывало на Сан-Паулу, представить себе окружение, уступающее этому по части мерзости, он не мог.
Он не помнил, как заснул, но когда проснулся, позднее утреннее солнце светило сквозь Еленино окно прямо ему в лицо. Он слышал, как Елена мурлычет что-то себе под нос в соседней комнате, собираясь по утренним делам. Заткнись, сука чертова, подумал он, морщась от похмельной головной боли. Музыкальным слухом она не отличалась; почти каждая нота была у нее невпопад. Рамон лежал молча, мечтая о том, чтобы снова заснуть или оказаться подальше от этого города, от этого надоедливого шума, от этой женщины, от этого мгновения. Потом пение Елены перекрыл сердитый шипящий звук, а мгновение спустя до него донесся запах чесночных колбасок и жареного лука. Рамон вдруг ощутил в желудке зияющую пустоту. Вздохнув, он приподнялся на локтях, спустил с кровати ватные со сна ноги и, пошатываясь, доплелся до двери.
– Вид у тебя дерьмовый, – сообщила Елена. – Не знаю, чего это я вообще пустила тебя к себе. И не тяни руки! Это мой завтрак! Поди заработай на свой!
Рамон перебрасывал горячую колбаску из ладони в ладонь, пока она не остыла немного, и только тогда откусил кусок.
– Я пятьдесят часов в неделю горбачусь ради куска хлеба. А что ты? – не унималась Елена. – Шатаешься по terreno cimarron, а в город возвращаешься, только чтобы пропить все, что заработал. Да у тебя даже койки собственной нет!
– Кофе есть? – коротко спросил Рамон. Елена мотнула подбородком в сторону старого термоса на столе. Рамон сполоснул под краном железную кружку и налил себе вчерашнего кофе. – Я найду свою золотую жилу, – сказал он. – Уран или тантал. Я загребу достаточно денег, чтобы до конца жизни больше не работать.
– А тогда выкинешь меня и найдешь себе какую-нибудь молоденькую портовую шлюшку, чтобы она таскалась за тобой. Знаю я вас, мужиков, вы все одинаковы.
